Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы - Вив Гроскоп Страница 8

Не судите себя за молодость и глупость…

Или о том, как вмешательство

в любовную жизнь отца может привести

к катастрофическим последствиям

Восхитительно безразличное выражение лица Франсуазы Саган, не заметившей, как она секунду назад задела своим автомобилем чей-то портфель, стало последней каплей, что окончательно укрепила мою тягу к Франции и «французскости». А еще этот момент подтолкнул меня обратиться к творчеству Саган и роману Bonjour Tristesse, бестселлеру 1954 года, который она написала в семнадцать лет, опубликовала в восемнадцать и превратила в международный хит уже к девятнадцати. В мире продано пять миллионов экземпляров этой книги, переведенной на двадцать два языка. Выкуси, Джоан Роулинг! (На самом деле в мире продано пятьсот миллионов экземпляров книг о Гарри Поттере, переведенных более чем на восемьдесят языков. Но ведь и Джоан не написала их за пару месяцев, когда ей было семнадцать лет…) Какой урок счастья преподает эта книга? Молодость – прекрасная пора. Вот только мы редко понимаем это, пока молоды. Я не стану писать: «Молодость молодым не впрок». Так частенько с грустью говорила моя бабушка, что всегда меня раздражало. Это правда. Но в юности эти слова тоже не впрок.

Саган показывает пример юношеского безразличия. Про себя я называла безрассудное вождение Саган Le Grand Bof, намекая на вышедший в 1973 году фильм La Grande Boufe («Большая жратва»), в котором несколько друзей решили объесться до смерти. Я решила, что Франсуаза Саган была королевой bof в стране, где вы обречены слышать это слово по несколько десятков раз в день. В словаре его не найти. Если кто-то ни разу не слышал, как французы говорят bof, знайте: это междометие может значить что угодно, от «мне просто нет до этого дела» до «никому на свете нет до этого дела» и даже «мне настолько все равно, что я не могу поверить, чтобы кому-то было до этого дело». Bof – высшая степень равнодушия. В ресторане это может значить: «У нас не осталось картошки фри, и оправдываться за это мы перед вами не обязаны». (Bof.) В отношениях это может значить: «Мне плевать, жив ты или мертв». (Эх, bof.) В мироощущении Саган это может значить: «Кажется, я только что чуть не сбила мужчину? Да какая разница!» (Тройное bof.) Порой – и даже довольно часто – умение сказать bof становится ключом к благополучной жизни. Саган нравилась мне главным образом потому, что была на сто процентов bof. У многих из нас в разные моменты жизни загорается лампочка – наступает момент ясности, который привязывает нас к месту или личности. К другим он приходит через литературу, прекрасный обед, а может, через бокал вина или чудесную музыку. А еще, бывает, эта лампочка загорается, когда восхищаешься человеком, которому плевать на дорожные происшествия.

В романе Bonjour Tristesse рассказывается о девушке-подростке, чья жизнь идет под откос, когда однажды летом она уезжает из Парижа. Саган стала живым воплощением этой особенной радости жизни, что оказалось для нее и благословением, и проклятием. Британский писатель Себастьян Фолкс в 1998 году написал в статье для журнала The New Yorker, что Саган показывает «идеализированную версию французской жизни». Не исключено, что именно это стало одной из причин успеха Bonjour Tristesse у критиков и читателей, ведь тон этой книги звучал за границей не хуже, чем дома. Это был роман о красивой семнадцатилетней девушке, которая в лучах солнечного света занимается сексом на пляже (или, по крайней мере, неподалеку от пляжа) на юге Франции. Кому такое не понравится? Да и написал этот роман не какой-то противный старикашка, а настоящая семнадцатилетняя девушка. Молодость, внешность (и, будем честны, пол) Саган – а также тот факт, что роман был интересным и откровенным, – определили, что внимание оказалось сосредоточено не столько на самом произведении, сколько на личности автора. Вскоре пошли слухи, что если спросить французов, кто такая Франсуаза Саган, то они ответят: «Кинозвезда». Не по своей вине и не по своей воле она стала прежде всего знаменитостью. Саган вспоминала: «В 1954 году мне предложили выбрать одну из двух ролей: скандальной писательницы или приличной школьницы. Ни одна из них мне не подходила. Я предпочла бы быть скандальной школьницей и приличной писательницей». Она также отмечала, что в то время решила выбрать единственный путь, который увидела перед собой, и просто делать что хочется. Для нее это значило заходить «слишком далеко», принимая излишества.

Одной из сфер, где ей спокойно и безобидно удавалось предаваться излишествам, была ее речь, и она часто дразнила журналистов и интервьюеров, делая эпатажные заявления, которых они жаждали, а затем полностью противоречила себе. Эта женщина подарила нам прекрасную фразу: «Что толку от платья, если оно не вселяет в мужчин желание снять его с вас?» И еще: «Может, счастье и не купишь за деньги, но я уж лучше буду плакать в „ягуаре“, чем в автобусе». Иногда она говорила в шутку или посмеивалась над собой. Иногда раскрывала, возможно, больше, чем намеревалась. Когда ее попросили составить собственный некролог, она написала: «Ее смерть обернулась скандалом лишь для нее самой». Можно ли представить себе нечто более грустное?

Сложно читать о жизни Саган, не представляя ее своеобразной карикатурой. Приходится гадать (как будет и далее, когда мы перейдем к Маргерит Дюрас и Колетт, двум писательницам, которые стали «брендами» XX века), где заканчивалась ее личность и начиналась «писательница, созданная на потребу публике», и не слились ли две эти сущности в нечто неузнаваемое. Превращение писателей в «фигуры» свойственно любой культуре, но я помню, как сильно удивилась, когда, начав понимать французскую болтовню о знаменитостях и писателях, обнаружила, насколько французы любят посплетничать. Я полагала, что в этой сфере нет никого хуже британцев, поэтому меня поразило, что французов ничуть не меньше, чем моих соотечественников, привлекают рассказы о бесчинствах, наркотиках, изменах и смертях от случайно упавшего в ванну фена. Первую серьезную проверку моих навыков французского мне устроила подруга по переписке, которая принялась объяснять мне, кто такой Клод Франсуа: «Mais comment ça se peut? Tu ne connais pas Claude François? Il est mort dans sa baignoire». – «Как? Неужели ты не знаешь Клода Франсуа? Он умер в ванне». Так я начала понимать, что делает людей знаменитыми. Клода Франсуа представили мне не как прекрасного певца и не как национальное достояние: мне просто сказали, что он человек, который умер в ванне. Французы и правда ничем не лучше нас…

Впрочем, я понимаю, почему Саган порой путают