Поль Крюи - Стоит ли им жить? Страница 11

Миссис Штраусс рассказывала, что эффект, произведенный этим рассказом на солидных граждан, присутствовавших на собрании, был поразительным. Они сидели, как пришибленные. И слово «нужда» уже не вызывало у них недоверчивой улыбки. А ведь это был один из самых богатых районов Пенсильвании, который выглядит таким мирным, таким цветущим с самолета, летящего на высоте четырех тысяч метров. Через этот район я не раз проезжал за эти два года, со скоростью ста километров в час, восхищаясь его кажущейся «просперити».

И вот уже кое-где в газетах стало сказываться увлечение этой борьбой, которая несла с собой жизнь на место разрушения, голода, болезни, уродства и смерти.

Известно, что большие газеты, не жалея места, украшают свои первые страницы кричащими заголовками о гибели шестидесяти человек во время урагана или о сотне погибших на горящем пароходе, или о тысяче жертв какого-нибудь далекого восточного землетрясения. Но они делаются почти немыми и таинственно умолкают, когда речь идет о невероятно громадном, никогда не прекращающемся, повальном несчастьи, — массовых страданиях, болезнях, уродствах и смертях, вызванных обнищанием. И даже теперь еще крупная столичная пресса Пенсильвании продолжала воздерживаться от неподобающего ей тревожного тона. Оставалось только издателю одной маленькой газетки «Ойл Сити Деррик» разразиться передовицей:

«Когда доктора осматривают четыреста школьников и находят сто семьдесят из них физически дефективными — в такой сильной степени, что, если не приступить срочно к их лечению, они рискуют оглохнуть, ослепнуть или превратиться в полных инвалидов и бремя для общества, — такой факт достоин внимания».

Этот милый издатель в очень мягком тоне написал убедительную и обстоятельную статейку. Он рассказал о маленьких школьниках, сохранивших не более десяти процентов зрения и вынужденных стоять, уткнувшись носом в классную доску. Он рассказал о том, как они спотыкались, идя по лестнице, как они рисковали жизнью на улицах и на шоссе. Он с горечью упоминал о том, что у многих из них миндалины так сильно разрослись, что угрожали всему организму.

«Есть среди детей много сердечных и почечных больных, а некоторые истощены настолько, что их кости чуть ли не вылезают сквозь кожу», писал издатель.

Но, в общем, пресса довольно скромно реагировала на это дело и избегала слишком нервирующих подробностей.

За несколько месяцев работы пенсильванского комитета, из сотен тысяч забытых детей добились помощи около тридцати тысяч, и на все это дело пошло около восьми тысяч долларов из двадцати пяти тысяч, ассигнованных штатом.

Доктора удалили, сколько могли, миндалин у детей, состояние которых требовало этой операции.

Женский кружок изо дня в день занимался разливанием рыбьего жира в старые, чисто вымытые аптечные склянки. Добровольные автомобильные отряды развозили детей по клиникам, где некоторые из них получали посильную помощь.

«Диэтетики» принялись учить бедных матерей, как нужно экономно готовить супы для ребят. Они учили их искусству, как на гроши покупать недельный запас продовольствия для всей семьи, как делить этот запас на семь жалких частей, из которых каждую нужно подразделить еще на три дневных порции, более или менее вкусных, относительно питательных, но всегда голодных.

Упадку покупательной способности эти самоотверженные люди пытались противопоставить… воспитание!

Впрочем, выдающийся страховой деятель доктор Луис И. Дублин говорит, что «воспитание — это единственная вещь, которая, будучи дана отцу или матери, не может уже быть у них отнята». Он говорит, — и можно ли что-нибудь возразить против этого? — что небольшое дело этих отцов и матерей может потерпеть банкротство; что они могут быть вытеснены с работы машинами, которые не требуют еды и очень редко болеют; что они могут лишиться последней собственности и потерять право на работу даже за грошевую оплату.

«Но, — говорит этот знаменитый деятель, — если мать знает, что рыбий жир и апельсиновый сок, и свежие овощи, и пастеризованное молоко типа «А» означают здоровье ее детей; если она понимает, что солнечный свет предохраняет их от рахита и повышает сопротивляемость туберкулезу; если она видит, как периодический осмотр у врача оказывает благодетельное действие на ее малышей, — она истратит последний пенни, чтобы добиться этого».

Трудно что-нибудь возразить доктору Дублину. Он, конечно, кругом прав. Только милейший доктор, к сожалению, не объясняет, что делать миллионам американских матерей после того, как последний пенни уже израсходован. Он также не вполне уточняет вопрос о том, сколько стоят все эти жизнеспасительные продукты и медицинское обслуживание. И, наконец, последнее и самое главное: он должен был бы все-таки знать, что нельзя ни насытиться, ни одеться, ни укрыться от холода одним лишь воспитанием.

И вот, когда самоотверженная работа Хэмилла и его добровольческой спасательной армии развернулась во-всю, я, трезво взглянув на дело, ясно понял, что одной самоотверженностью, подкрепленной жалкой суммой в двадцать пять тысяч долларов, ничего не сделаешь.

Приятно, конечно, видеть результаты своей воспитательной работы, отмечать внимание и понятливость матерей, с радостным волнением наблюдать, как посеянные зерна знания распускаются пышными цветами на навозной куче Пенсильвании, страны изобилия и богатства. Но разве возможно одним голым знанием спасти сотни тысяч забытых детей, скажем, от дифтерии? Имеется один из вернейших, самых красивых в истории охоты за микробами, способ победы над смертью. Что может быть поразительнее открытия, сделанного старым, благородным мастером микробиологии Вильямом Хэллоком Парком? Есть ли что-нибудь остроумнее способа, с помощью которого он вырывает у ядовитого дифтерийного микроба его роковое жало? Он только смешивает смертельный яд с противоядием, выработанным в организме живой лошади, и эту смесь можно смело впрыскивать шестимесячному ребенку. Яд подвергает ребенка опасности, а противоядие его защищает. В то время как яд начинает его убивать, противоядие его лечит. Процессы отравления и ликвидации опасности совершаются так тонко и с таким точным совпадением времени, что самое нежное дитя не чувствует, что с ним творится.

Таким образом девяносто процентов всех младенцев и детей, получающих прививку, приобретают надежнейший иммунитет против дифтерийной опасности. Ни один ребенок не должен больше болеть дифтерией, благодаря надежности этой иммунизации или еще более простому и верному способу иммунизации с помощью дифтерийного токсоида, представляющего собой яд дифтерии, жало которого вырвано путем смеси его с формалином.

И настолько солидно это жизнеспасительное открытие, за которое мы вечно должны быть благодарны Вильяму Хэллоку Парку, что при наличии воспитания, доброй волн и необходимых денежных средств можно совершенно изгнать дифтерию из любого города.

В Нью-Йоркском штате имеются два города с населением свыше пятидесяти тысяч, где ни один ребенок серьезно не пострадал от дифтерии в 1935 году, и три города, где ни один ребенок не был удушен насмерть ядовитыми пленками, не говоря уже о тридцати шести маленьких городах, где не было ни одного случая дифтерии. Но еще более эффектные результаты дала борьба со смертью среди туманных холмов страны железа Миннезоты, в провинции Сэнт-Луис… Во всей этой области не было ни одного случая дифтерии за последние два года и ни одного случая смерти от дифтерии за три года.

Теперь уже известно, что, благодаря Вильяму Парку, англичанину Гленни и французу Рамону, любая городская община может совершенно искоренить дифтерию, как эпидемическое заболевание, если хотя бы шестьдесят процентов дошкольников и школьников до десяти лет будут иммунизированы.

И вот в 1933 году, в противовес всем этим замечательным фактам, что же нашли в Пенсильвании Хэмилл с его славной когортой добровольцев?

Из всех малышей до шестилетнего возраста, которые особенно восприимчивы к этой болезни, только двадцать из сотни были иммунизированы.

В те времена, когда «куры сидели в подобающем числе горшков», повсюду в стране наблюдалось неуклонное падение смертности от дифтерии к великому ликованию работников здравоохранения. Славный охотник за микробами Эмиль Беринг, открывший антитоксин дифтерии, должно быть, переворачивался в гробу от радости. Пылкий, горбоносый Эмиль Ру, открывший яд дифтерийного микроба, должно быть, тихо и счастливо доживал свои последние годы в Пастеровском институте на улице Дюто, в Париже. И дух самого старого Луи Пастера трепетал, вероятно, в радостном восторге и упоении. Не говорил ли разве этот святой патрон всех охотников за микробами, что теперь в нашей власти искоренить с лица земли все заразные болезни? И не кажется ли, что этот нетерпеливый, горячий, неукротимый, смертененавистный дух старого солдата науки, при виде многих тысяч ребят, переставших умирать страшной смертью, — не кажется ли, что этот полупарализованный, близорукий, старый даритель жизни должен был бы торжествующе прошептать: