Поль Крюи - Стоит ли им жить? Страница 13

Это смертельное заболевание привело к тому, что в апреле этого года больше ста пятидесяти тысяч отцов семейств не могли уже получить работы на мичиганских фабриках.

И когда я ходил среди этих безработных и видел, как они и их четыреста тысяч детей вынуждены были выклянчивать то, что принадлежало им, как американским гражданам, по праву, и как они должны были кланяться, расшаркиваться и унижаться, чтобы получить грошевое пособие на кров, одежду и кусок хлеба с маргарином или на медицинскую помощь для поддержания своей жалкой жизни, — тогда-то я с горечью понял все…

Не нужно только понимать в буквальном смысле мои слова о том, что безработные отцы и матери вынуждены были «клянчить», ибо на этот раз у меня оказалось достаточно мужества заглянуть в унылые дома гордых и независимых мичиганцев, которые не дошли еще до того, чтобы под влиянием детского плача лизать благотворительные сапоги работников социального обеспечения. Это нежелание клянчить привело к тому, что статистика оказалась на стороне социального обеспечения. Комитет помощи беднякам коротко расправился с моими выводами…

Разве не факт, что дети из семейств, состоявших на пособии, выглядели лучше, чем тогда, когда отцы имели работу? Увы, какой ребенок мог пополнеть на тот заработок, который фабрики платили отцам?

На то, что оставалось у так называемых «занятых» рабочих после уплаты всех налогов, нельзя было прокормить не только детей американской семьи, но даже птенцов канарейки. Поэтому не было ничего удивительного в том, что дети, евшие государственный хлеб, были чуть-чуть полнее или, выражаясь более точно, были не такими страшными заморышами.

Среди моих преуспевающих друзей было широко распространено мнение, что безработные массы не работают потому, что не хотят. И издевательство большинства чиновников социального обеспечения над своими жалкими иждивенцами немного поколебало мою веру в простого человека, но не надолго. Я стал изучать местность позади Синей бухты и к северу от Голодной улицы. Я свел знакомство с некоторыми семьями, прозябавшими на клочках земли среди оврагов и песчаных заносов. Эти борцы с песком были представлены мне как отъявленные лодыри, мошенники, воры, контрабандисты, лгуны и социально вредные люди благодетелями из социального обеспечения, которые сами были безработными, пока не примазались к работе с хлебом, свининой и картофелем.

Я решил присмотреться к ним поближе. Эти люди были главным козырем в руках моих преуспевающих друзей, считавших, что народные массы не заслужили тех благ, которые могли бы теперь стать достоянием всех.

Я стал приглядываться к тем, кого считали бездельниками эти люди, не считавшие самих себя бездельниками только потому, что занимались распределением хлеба среди детей бездельников. Я познакомился с жителем нашего округа Генри Ван-Эйком. Все эти последние годы он отчаянно воевал с американским финансовым кризисом, чтобы прокормить и одеть самого себя и семью. Поскольку ему приходилось для этого продавать свой урожай ниже себестоимости, он все больше и больше залезал в долги. В 1933 году его артрит[6] стал резко обостряться и, в конце концов, уложил его, тяжело больного и искалеченного, в клиническую больницу. Когда он вернулся из больницы, ему было выдано пособие на еду и покупку одеял, что-то около ста долларов, но едва только он стал кое-как ползать по ферме, пособие было прекращено. Потом у него пала лошадь, и он стал хлопотать о ссуде из сельского фонда для покупки другой лошади. Тогда его ферма была подвергнута обследованию, — вернее, это было подстроено отделом социального обеспечения для выяснения вопроса о том, насколько Генри нуждался в ссуде.

Так называемый «эксперт по сельскому вспомоществованию» произвел обследование и донес, что земля Генри плохо дренирована. Он указал также на то, что Генри не хотел сажать ничего, кроме клубники. Он отметил, что Генри уделял мало внимания песчаным заносам на западной стороне фермы. И после этого в ссуде на покупку лошади было отказано. Это вызвало волнение по всему округу, и двенадцать фермеров, соседей Ван-Эйка, — таких же борцов с песком, бедных, но хороших людей, — подписали жалобу. Они послали ее на имя главного директора социального обеспечения, характеризуя Генри как прекрасного работника. Они считали доклад обследователя сплошным враньем и указывали на то, что участок Генри имеет прекрасные естественные дренажи в виде оврагов и что, если обеспечить фермера лошадью, он с честью выйдет из всех затруднений.

Но это не принесло пользы. Дядюшка Сэм не нашел возможным помочь Генри выйти из затруднений. Увидев, что его заключение расходится с мнением двенадцати лучших людей в округе, сельский эксперт пришел вторично. Он, видите ли, вовсе не возражал против того, что Генри предприимчивый и добросовестный работник. Генри презрительно улыбался, рассказывая, как этот эксперт окончательно отказал ему.

— Что меня больше всего обескуражило, — это мотивы, которые, по словам этого парня, не позволяли правительству рискнуть на выдачу мне ссуды. Моя ферма, сказал он, не так уж плоха, и я сам в данное время более или менее здоров, но можно ли поручиться, что мой артрит снова не вернется?

В сопровождении Франка Дэвиса, окружного старосты фермеров, мы с Рией облазили все восемьдесят акров Генри. Это было однажды вечером, когда западный небосклон над песчаными дюнами горел зловещим закатом после трехдневного ливня, и мы не видели ни капли стоячей воды на полях фермы, которая при обследовании была признана плохо дренированной.

В то время как трясогузки заливались взаимными пожеланиями «доброй ночи», мы обошли весь участок Генри, и обработка земли всюду была превосходной.

— Я прошел по следам этого парня, который якобы инспектировал ферму в мое отсутствие, и не мог найти его следов дальше зернохранилища, — сказал нам Генри.

Мы с Рией имели немалый опыт в борьбе с песком, и для нас было настоящим уроком видеть, как этот искалеченный голландец, растянув на полмили хворостяную изгородь, насадив виноградников, осоки и несколько тысяч сосновых деревьев, победил и остановил напор песка, который занес добрую половину ферм в округе.

Против Генри числилось еще обвинение в том, что в 1934 году он был настолько ленив, что допустил зарастание клубничных грядок сорняками.

В этот тихий вечер Франк Дэвис, чья честность и близкое знакомство с делами Генри были вне сомнений, рассказал нам правду об этой заросшей сорняками клубнике. Генри только что вернулся из больницы, слишком больной и слабый, чтобы выполоть свои грядки, и это оказалось для него большой удачей, потому что бурьяны защитили клубнику от поздних заморозков, которые наблюдались этой весной. А затем, ползая на четвереньках, потому что боли в ногах не позволяли ему еще стоять, он собрал урожай ягод, давший сто семьдесят долларов чистой прибыли.

Теперь Генри только немного прихрамывал; он был высокого роста и худ, как скелет, что очень характерно для ревматиков, и его тонкий рот кривился наподобие улыбки, когда он водил нас с кукурузы на клеверища, от тимофеевки к ржаному полю, а оттуда на прекрасно разделанные бобовые посадки.

— После того как этот самый инспектор меня окончательно зарезал, — рассказывал Генри, — он оказал, что хотя правительство и не может рискнуть ссудой на лошадь, тем не менее они готовы оказать мне всяческую моральную поддержку.

Теперь я считал уже законченным для себя период беглого обследования Америки. Я решил ловить на слове благодетелей, которые оправдывали свое высокомерное отношение к безработным тем, что те якобы капризничали и не желали пользоваться своими малыми возможностями. Я стал присматриваться к жизни детей в семьях, потерявших отцов, которым согласно пенсионному акту мичиганских матерей выдавалось пособие на детей в размере 1,90 доллара в неделю на ребенка до семнадцати лет. Самим матерям не отпускалось ни гроша. И воспоминание об этих бедных, высохших детях и их матерях, которые к этой жалкой пенсии подрабатывали еще несколько долларов засолкой овощей или какой-нибудь грязной поденной работой, — это воспоминание заставляло меня краснеть, когда я садился за стол, ломившийся от избытка белков, жиров, углеводов и витаминов, поданных в привлекательном и разнообразном сочетании.

Была и светлая сторона в этом грустном параде забытых детей, чьи отцы имели неосмотрительность умереть, оставив их на краю голодной смерти. Значительное число этих малышей жило в довольно хороших условиях, особенно в отношении одежды, чистой, починенной, аккуратно перешитой, в стране, где хлопковые поля так обильно удобряются и где имеется такой громадный «излишек» овец. В подавляющем большинстве эти дети были хилыми, раздражительными, нервными. Нужно ли было это приписать плохому питанию? Или, может быть, это было потому, что они не научились у своих матерей должным образом ценить дисциплину бедности?