Диспансер: Страсти и покаяния главного врача - Айзенштарк Эмиль Абрамович Страница 13

Тот замычал, запыхтел, почувствовал капкан. Он-то свое чадо знает. Если в детстве не воспитал, то где уж теперь, когда водку пьет, любовников меняет, аферы крутит. Поздно. Выросла уже. Сформировалась. Он там представил, что она выкинет завтра, и как я с этим пойду на Верх, и как он будет выглядеть каждую неделю. А я что: я из лучших побуждений, его же мысль продолжаю. И черт меня знает, то ли я его в капкан беру, то ли действительно дурачок отпетый. Задумался папочка. А дочь тем временем орет, да так, что в и трубку слышно: «Не буду я этого старого дурака слушать! Нашли умницу, да это же скотина настоящая, вы его просто не знаете».

— Как ты смеешь об отце говорить такое, о таком замечательном человеке!

И, отнесясь к нему, очень серьезно: «Да, работа у нас с вами предстоит немалая, слышите, как она выражается?». И к ней: «Твой отец замечательный человек, ты должна уважать его и слушать каждое его слово. Ты должна гордиться своим отцом».

— Говно он собачье! — орет она в исступлении и убегает из кабинета.

Я говорю в трубку: «В общем, решайте сами. Как вы решите, так я и сделаю». Последняя фраза очень важная. Скажу заведующему — дескать, сам папа решает, как он скажет, так и будет, по телефону договорились. Больше они не появлялись в поле моего зрения — ни дочь, ни папочка.

Свалить ответственность на тебя пытаются не только сверху, не только сбоку, но и снизу. Скажем, у нас в диспансере своего пищеблока нет. Наша повариха получает готовую пищу из диетической столовой, которая рядом. Привозит она герметически закрытые бидоны на ручной тележке с дутыми шинами по асфальту, через дорогу. Разделить порции — вот и вся ее работа. Ни готовить, ни варить, ни жарить. Женщина она хорошая, степенная, но от безделья, видимо, одичала. И на профсоюзном собрании вдруг кинулась, да с пафосом и заплачкой. Спутались у нее традиции в бедной голове. «Это сколько я могу с тележкой мучиться? Рученьки мои, — навзрыд, — рученьки мои бедные. Которые грамотные — ездиют на машинах, а мы как темные, значит — тележку возить. А право, кто право дал: кто, спрашиваю, право дал такое?!»

В заключение она потребовала, чтобы ее бидоны регулярно возила диспансерская легковая машина, которую вместе с шофером и следует закрепить за ней. И тогда выскочила известная наша активистка, медсестра одна, женщина пожилая, высохшая, как сестра очень слабая, но общественница большая. Уловила она чутким своим, еще довоенным ухом, что образованные пролетариат обижают. Остальное не поняла. Она так и сказала старым наивным штилем: «Я поддерживаю рабочий класс». И конкретно потребовала закрепить за поварихой легковую машину. Бывают же такие ситуации, настолько бредовые, что даже возразить нельзя. И санитарки одобрительно загудели. Они у нас деревенские и людей делят на грамотных (т. е. «шибко грамотных») и неграмотных. О себе санитарки говорят: «Я хочь и не ученая, но не глупа». Сами по себе они хорошие, уважительные. И труд у них адский, тяжелый, я им всегда навстречу иду. Иной раз и шею подставить нужно, правила для них же нарушить. Они это «знають и ценють». Но здесь, сейчас, в больную точку попало — своя, стало быть, неученая, чего-то требует. Да, видно, и по делу, раз ей грамотная женщина общественная помогает. А остальные? Остальные спят, собрание же. Мне нужно сразу найтись, и себя не уронить, и все на места расставить, и каждому его место указать. И я говорю, что санэпидстанция не позволит возить борщ в легковой машине, на которой мы больных возим и белье в стирку. Но уж коль вопрос такой стоит, я не возражаю приобрести для поварихи грузовой мотороллер. «А кто его будет водить?» — она кричит.

— Ты и будешь. Я для каждой санитарки не могу иметь персональных шоферов. Вот когда ты будешь министром, у тебя будет персональный шофер. А пока — сама поезжай! А для этого нужно сдать на права. Организацию покупки мотороллера я поручаю медсестре-активистке, а также оформление необходимых документов, поскольку у нее живой интерес к данной проблеме.

Тогда активистка кричит с места: «Не буду я этим заниматься, это не мое дело!» Я удивляюсь: «То есть как это не Ваше дело, когда только что Вы сказали, что именно это дело Вы поддерживаете? Скажите собранию честно: Вы поддерживаете или отказываетесь?». Заметалась она, руками прикрылась как-то стыдливо, глаза бегают, но губами твердо выводит: «Поддерживаю!» — «Вот и прекрасно, — говорю я. — Так идите же с Богом в магазин «Турист», договаривайтесь с директором, оформляйте документы, а оплату я вам обеспечу».

Она опустила голову и губы дрожат (для нее такая работа — поистине каторга). «А потом, — я продолжаю, — сходите в ГАИ и оформите нашу повариху на курсы, все же вы женщина грамотная, ученая — вам это проще сделать, чем ей самой».

— Да не буду я этого ничего делать, — кричит она. — Не мое это дело!

— Но вы поддерживаете?

— Поддерживаю!

— Чем?

— Что значит — чем, — не понимает она. Я объясняю: слово поддерживать по-английски bасk, что означает спина. Спина и поддерживать — одно слово. Кто поддерживает, тот подставляет спину. В русском языке поддерживать — это держать под. Значит, подлезать и держать снизу, то ли спиной, то ли плечом. «А вот вы держать под не хотите, спину не подставляете. Вы поддерживаете не спиной, не плечом, не руками, а языком. И много ваш язык выдержать может? И какая нам от этого польза? Так скажите собранию честно, ЧЕМ вы поддерживаете?

Побелела она, шатнулась. Я уже думал, как закруглять помягче, но тут повариха закричала: «Да черт с ним, с мотороллером, на кой он мне сдался. На тележке возить буду, здеся недалеко!».

Этот случай напомнил мне позицию так называемых простых людей. Они гордятся своим черным трудом, и эта гордость легко переходит в чванство. В поликлинике шел ремонт, и девушки-штукатуры, обляпанные известью, иронически посматривали на мой белоснежный халат, на холеные руки хирурга. Мозолистые рабочие ладони! Это же знамение века. Есть о чем поговорить. Они и в самом деле заговорили. «Работа у тебя чистая, — сказала одна с пренебрежением, — ручки, небось, не замараешь». «А ты на мои ладошки глянь», — добавила другая и сунула мне их под нос. Как раз в это мгновение в кабинет зашел маразматический трясущийся старик, от которого воняло неухоженной старостью и какими-то еще другими нечистотами. «Послушай, — сказал я, — а ты можешь этому вот старику засунуть палец в задний проход?» Она дернулась от омерзения. «Нет, не можешь, — сказал я. — Ни за что не сунешь. А я сейчас пальцем залезу в его больную ж… Нашла чистую работу!»

Авторитет я свой восстановил, а он нужен, чтобы управлять людьми. Не все и не всегда понимают закономерность твоих правильных шагов, уже не говоря об ошибках. Начальники по-разному авторитет блюдут. Один суровостью, другой, наоборот, запанибрата. Иной дистанцию все норовит выдержать: если заболеет, например, никогда собственный зад под укол своей сотруднице не подставит. Но приемы эти чисто механические, внешние, сами по себе они не помогают. Нужно чувствовать настроение людей вообще и, по возможности, каждого. И каждому сигналишь в ответ: дескать, уж тебя-то я понимаю. Кого-кого, а уж тебя вижу.

Очень давно, в районной больнице, я оперировал местного священника, которого после операции сестры бездумно уложили в палату, где лежали бывшие зэки. Они рисовали на стенах порнографию, лапали сестер, пили, курили, матерились, не погнушались и миску с борщом няне на голову надеть. Сладу с ними не было. Надо мной, пацаном, они просто смеялись, обхохатывались. Мы приглашали опытных товарищей для их просветления, умудренных и проверенных. Только и с теми забавлялись. Видели они их. До фени. Узнал я, что в эту палату положили почтенного священника, и ужаснулся: они же ему бороду по волоску выдернут! «Давайте, отец, переходите в другую комнату». Но он отказался: «Ничего, мне и здесь хорошо». А через несколько дней исчезли похабные рисунки, кончилась пьянка и матерщина. А на другой неделе они уже молились потихоньку. Гипноз какой-то.