Аркадий Эйзлер - Болезнь Альцгеймера: диагностика, лечение, уход Страница 15

Когда после встречи с управляющей я поднялся к Маше, она, как и несколько дней назад, крепко спала. Рядом, на столике, стояла нетронутая пища. Другие больные в палате тоже не притронулись к еде. Они лежали, повернувшись лицом к стене, и то ли спали, то ли просто не проявляли интереса к происходящему. Я хотел узнать, что за снотворное получила моя жена и когда она проснется, но никому не было до меня дела. Набравшись храбрости, я открыл дверь в комнату медперсонала. Никто даже не повернул голову в мою сторону. Превозмогая себя, я все-таки высказал то, что меня волновало. У моей жены была плохая печень, и снотворное, очевидно, недостаточно быстро выводилось из организма. Возможно, требовался еще один укол, стимулирующий работу печени. Мои доводы повисли в воздухе…

Однако я не сдавался. Окруженный абсолютным равнодушием, я никак не мог привлечь внимание персонала к проблемам новой пациентки — моей жены. Мне всегда удавалось выстроить хорошие человеческие взаимоотношения с разными людьми, и это вселяло надежду, что и на сей раз удастся установить хороший контакт с персоналом клиники. Сейчас же меня охватило желание убедить тех, кто находился в этой комнате, сделать что-нибудь для Маши. Я взял одну из сестер за руку и повернул к себе лицом. «Сейчас уже поздно. Ваша жена будет спать до утра, а завтра посмотрим», — сказала мне она. На следующее утро Маши в палате не оказалось. Я пребывал в полной растерянности. Ужасно не хотелось снова что-то выяснять. Вдруг одна из пациенток, бесцельно ходившая взад и вперед по залитому солнцем коридору, схватила меня за руку и подтащила к комнате № 17. Этот же номер был и у нашей квартиры. Так наша жизнь перемещалась в другие обстоятельства под одним и тем же номером. На мой стук ответа не последовало. Но я все же услышал за дверью какой-то звук, похожий на рык. Я вошел в комнату. На кровати у окна лежала Маша. Два человека в белых халатах и толстых резиновых перчатках пытались разомкнуть ее челюсти. Она сопротивлялась и издавала глухое рычание. На мои возмущенные требования прекратить эту вакханалию «халаты» попытались выгнать меня из комнаты. Но я не уступал. Оказалось, они думали, что у жены вставные челюсти, и, желая их удалить, уже второй день мучили ее. Но у Маши были свои зубы. Не извиняясь, «белые халаты» покинули нас.

Бедная моя страдалица! Что она выдержала, пока меня не было рядом, и что еще могла бы пережить, если бы вовремя не подоспел я, ведомый за руку безвестной обитательницей этой богадельни! Я вытер со лба Маши холодный пот. Ее подбородок был в крови, в глазах застыл ужас и полное непонимание происходящего. Я читал в них призыв о помощи. Ей нужен был покой. Я хотел было поправить подушки и одеяло, как вдруг почувствовал резкий, неприятный запах мочи. Простыня и матрас были мокрыми. Вне себя я вбежал в комнату персонала и теперь даже не помню, что я кричал, но в результате те же «двое в халатах» немедленно вернулись в Машину палату, сменили матрас и белье, помыли ее и удалились. В ожидании завтрака я огляделся по сторонам. Как и обещала управляющая, у моей жены была теперь отдельная палата и индивидуальная душевая. В одном из углов комнаты я нашел сумку с Машиными вещами, которые и разложил по местам. В это время я беседовал с Машей, говорил, что мы по-прежнему будем много и часто гулять, а возвращаться только для того, чтобы перекусить и переночевать. Так, во всяком случае, я представлял себе наше будущее и спешил поделиться этим с женой.

Через некоторое время в палату поставили холодильник. Я распорядился, чтобы из нашей квартиры привезли Машино любимое кресло и музыкальный центр с кассетами, которые Маша с удовольствием слушала. «Ну, вот видишь, теперь у тебя достаточно кассет с записями — и для дома, и для машины, и для меня», — как-то сказала она, и я вспомнил о ее многочисленных, загадочных записях музыки на магнитофонные кассеты. Даже во время прогулок она могла наслаждаться музыкой благодаря магнитофону с наушниками. Больничная палата постепенно начала принимать домашний, уютный вид. Казалось, произошел некоторый прогресс в наших взаимоотношениях с медперсоналом.

Но однажды на завтрак Маше принесли клубничный джем, а на клубнику у моей жены была аллергическая реакция, которая могла закончиться отеком легких и летальным исходом. Я снова был удручен. Неужели никто не читал историю болезни Маши, где была упомянута и аллергия? Я решил дождаться главного врача и поговорить с ним о недоразумении. Главный врач явился с целой свитой сопровождающих. Он подошел ко мне, вежливо поздоровался, представился и завел разговор, суть которого сводилась к следующему: он восхищен терпением, позволившим мне в течение семи лет ухаживать за больной женой в домашних условиях, и он понимает мое желание облегчить ее положение в больнице. Но это не совсем обычная больница, здесь не лечат, а провожают в последний путь таких безнадежно больных, как моя жена. «Если у вас возникнут проблемы, вы можете привлечь и других специалистов вне клиники», — таким был его монолог. Все мои вопросы, просьбы и доводы остались невысказанными. Сострадание я увидел в глазах лишь у нескольких людей из свиты профессора, но не в его умном и вежливом взгляде. Уже уходя, он для проформы поинтересовался, кто прописал нам комплекс лекарств, и, услышав ответ, удалился с ощущением выполненного долга, а мы с Машей снова остались со своим горем один на один, в больничной комнате, ставшей для нас обителью в этом чужом мире. За общими словами понимания и сострадания никто, включая главного врача, не проявлял истинного участия, относясь к больным как к живым трупам. Я был почти уверен, что ни главный врач, ни кто-либо другой в нашей палате больше не появится. Своим визитом он дал мне понять, что я должен избавить его от дальнейших хлопот о новой пациентке. Да и я не испытывал большого желания видеть его в палате своей жены в очередной раз.

Время до обеда я провел в телефонных разговорах с друзьями и знакомыми, пытаясь найти женщину, которая смогла бы ухаживать за Машей. Мои поиски увенчались успехом. Уже на следующий день в восемь утра я представил Маше молодую русскоговорящую девушку, которая была согласна работать у нас пять дней в неделю. Выходные я брал на себя. Я объяснил сиделке, каким должен быть распорядок дня, уделяя особое внимание необходимости многочисленных прогулок. Мне хотелось, чтобы Маша по возможности меньше была связана с деятельностью заведения, в котором находилась.

В первый год пребывания Маши в доме для престарелых произошло еще одно событие, которое я опять же отношу к метафизическим. Наш сын Кирилл посетил Вену. Он хотел навестить мать, а также познакомить меня со своей будущей женой, приехавшей вместе с ним. Сразу из аэропорта мы направились к Маше. В маленькой Машиной комнатке собралось довольно много наших общих друзей. Кирилл подвел к матери свою невесту и спросил по-русски, нравится ли ей девушка. Вопрос был символическим, ибо мы и не ожидали получить на него ответ. Да и на лице у Маши вместе с удивлением и любопытством уже появились утомление и раздражение. И вдруг в минутной тишине, наступившей после вопроса, раздался четкий и уверенный голос Маши: «Симпатичная». Я и все присутствующие были приятно удивлены. Кирилл поцеловал мать, затем обнял и поцеловал свою невесту. Так прозвучало благословение и напутствие матери. Это еще раз убедило меня, что до тех пор, пока в миллионной системе нейронных связей функционирует хотя бы один мостик, человек остается человеком. И целью моей жизни стало поддерживать прочность этого мостика, связывающего Машу с реальностью. Это укрепляло меня и придавало сил для дальнейшей борьбы против тяжелых ударов судьбы.

…Шел уже восьмой год пребывания Маши в геронтологическом отделении приюта для престарелых. За прошедшие годы полностью сменилось руководство клиники. Ушли в забвение и управляющая, и главврач, и многие другие. Но в памяти до сих пор осталось и хранится многое из прошлого: например, сцены кормления, когда одной ложкой одновременно кормят трех пациентов или когда из тарелки с супом пациентка вдруг вылавливает бумажную салфетку и отправляет ее в рот. Я вижу перед глазами истесанные до кости, лишенные десен челюсти пациентов; беззубых, утерявших протезы больных, с трудом перемалывающих пищу. Передо мной возникают люди, годами не видевшие своего отражения в зеркале и с безразличием рассматривающие на фотографиях свои собственные, но ставшие чужими лица. Мне никогда не стереть из памяти больных с пролежнями от мочи и пота, с зияющими ранами, сквозь которые видны кости; людей, которые на протяжении многих лет не вдыхали свежесть утра или прохладу вечера.

В течение всего времени пребывания моей жены в этой клинике я много раз сталкивался с проявлением безразличия и равнодушия, которые так легко демонстрировать столь необычным пациентам без прав, без жалоб, без желаний. Ни один нерв не дрогнет у бессердечного персонала, и только родственники больных, желая облегчить участь близких и любимых людей, требуя, подобно мне, достойного ухода, заботы, а порой стремясь оградить их от элементарных издевательств, доставляют медперсоналу некоторые неудобства. Сколько еще людей вынуждены будут передоверять своих родственников или друзей таким заведениям и покорно подчиняться условиям и порядкам подобных резерваций? Меня тоже с самого начала старались заставить подстроиться, покориться.