Владимир Найдин - Реанимация Записки врача Страница 15

Так началась его новая «спинальная» жизнь. Жизнь-борьба, жизнь-приспособление, жизнь- мучение. Но жизнь! Черт бы ее побрал!

Перевезли в Институт имени Бурденко, подключили к дыхательному аппарату. В эти дни, кстати, мы с ним и познакомились. Тут как раз освободился шведский аппарат, которым спасали знаменитого Льва Давидовича Ландау. К этому аппарату Валентина и подключили. Без него он бы пропал. Перелом верхних шейных позвонков вызвал отек спинного мозга, пострадали дыхательные центры, да и дыхательные мышцы — межреберные и диафрагма, мощный насос, оказались парализованными. «Полный, братцы, ататуй — панихида с танцами», — как тогда замечательно сочинил мужественно-смелый Галич.

Аппарат довольно противно «чмокал», утомляя Валентина, но воздух гнал исправно. Машина, что с нее взять!

Друзья соорудили противопролежневый матрас из трубок, которые, надувались воздухом. Каждые пять минут воздух перетекал через ряд в соседние трубки. Получалось, что тело касалось матраса, попеременно опираясь на эти трубки — то на одни, то на другие. Поэтому кожа спины, ног и рук не успевала «замлеть», прижаться к опоре, омертветь. Мертвая кожа и есть пролежень. Многие парализованные люди от них погибали. Валентин был защищен от этой напасти. Каждые пять минут щелкал автомат-реле, и он покачивался на воздушном матрасе, как на волнах.

Сейчас эти устройства есть в любом магазине «Медтехники», но тогда, лет сорок назад, были редкостью. Его приятель, конструктор Сережка, рассчитал эту «релюшку», а ребята из экспериментального цеха склеили трубки из велосипедных камер. Молодцы!

Но, конечно, главное было то, что через несколько дней прилетела мать — Ольга Афанасьевна. Собрала вещички, бросила свой Фрунзе — Бишкек, повесила замок и появилась в Валиной палате. Спокойная, приветливая, с глубоко запрятанным в глазах ужасом.

Она ловко поворачивала на бок своего огромного беспомощного сына, протирала спиртом все опасные точки — на лопатках, на крестце, на пятках, шутила сквозь слезы, что может опять понянчить свое непутевое дите, подбадривала и убеждала его чуть-чуть подождать — и все наладится, устроится. Он ее слушал и ждал.

Шло время, его прооперировали относительно удачно: он не умер. Обломки шейного позвонка убрали, остатки скрепили косточкой из его же таза. Все тип-топ. Толку никакого. Движения в руках-ногах не появлялись, моча сама не выделялась, только через трубочку-катетер.

С этими операциями на шейных позвонках — длинная история. В Англии жил известнейший нейрохирург — сэр Людвиг Гутман. Ему там сейчас даже памятник поставили — перед входом в госпиталь, где он работал.

Он вообще-то родом был из Германии и там процветал. Но у него был изъян — он оказался евреем. С приходом Гитлера не только процветание, но и жизнь оказались под вопросом. А он, что интересно, дружил с нашим Бурденко и обратился к нему за советом: не эмигрировать ли ему в CССP — самую передовую и демократическую страну мира? Что ответил Николай Нилович и ответил ли вообще, неизвестно, но Гутман прямиком направился в Лондон, где прославился настолько, что получил из рук короля (или королевы) звание пэра и стал сэром.

Вот он как раз и занимался спинальными больными — всеми аспектами этого несчастья, постигающего тысячи старых, молодых и совсем молодых людей. Когда полные сил, надежд, стремлений мужчины, женщины и даже дети в одну минуту, в одночасье превращаются в инвалидов, и жизнь их течет по совсем другим законам и направлениям. В одну минуту, даже в одну секунду. Трэк! — и ветка надломлена. И неизвестно, срастется ли, чаще — нет. Называется гематомиэлия — кровоизлияние в спинной мозг. Оно бывает крохотным, с булавочную головку, но этого достаточно, чтобы человек оказался обездвижен, зависим… и несчастен. Спинной мозг в шейном отделе тоненький, толщиной с обычный карандаш, и любое кровоизлияние внутри его — фатально.

Так вот, сэр Гутман установил, что операция при такой травме почти бессмысленна, «кровяной блок» остается, и потому незачем мучить больного. Это было революционное утверждение. Хирурги до сих пор спорят. Единого мнения нет.

Уже давно умер Гутман, он давно — памятник, а споры идут. Он был невысокого роста, со щеточкой усов, с пузиком и лукавыми темными глазами. Улыбчивый. Я с ним познакомился в 60-е годы на конгрессе в Англии. Узнав, что мы из советской делегации, он подошел, рассказал о дружбе с Бурденко и пригласил в свой спинальный центр в пригороде Лондона. Это впечатляло.

Палаты были большими, на восемь-десять человек, но каждая кровать закрывалась полукруглой ширмой-занавеской, и больной мог изолироваться от окружающего мира. «Мой дом — моя крепость».

Старшие сестры, поджарые, как борзые, в темных строгих платьях, подчеркнутых по узкой талии широким красным поясом-кушаком, энергично скользили по коридорам и палатам, крутым орлиным взором замечали все недостатки, сквозь сжатые губы делали регулярные «втыки» сестрам помладше. Дисциплина, чистота и порядок. Увы нам. Удобные туалеты, ванны с держалками-поручнями, подвесная дорога для тренировки ходьбы парализованных, в зале — вертикальные столы, на которых выставляли совсем обездвиженных — чтоб они видели весь мир вокруг, а не ту знаменитую муху на потолке. В общем, добротный лечебный комбинат. Фабрика здоровья.

Но это еще не все, самое главное — Гутман придумал олимпийские игры для спинальников — параолимпиады. Они и теперь проводятся. Чуть позже больших Олимпиад, более чем по двадцати видам спорта.

Сначала эта картина спортсменов-инвалидов коробит, вызывает странное чувство: что это за соревнование убогих? Но потом привыкаешь. И азарт, даже кураж, с которым соревнуются люди на колясках, так заразителен, что перестаешь замечать их изъяны.

Сидя на колесах-каталках, они фехтуют на рапирах и вопят, как оглашенные, при удачной флеш-атаке, носятся, как юркие автомобильчики, по баскетбольной площадке и метко атакуют кольцо, грубят и бьют друг друга по башке якобы случайно, колотят пластмассовый шарик с такой силой, что он отлетает от стола пинг-понга в другой зал и даже в иное измерение. Интересно, что знаменитый эфиопский стайер Абебе Бикила, двухкратный победитель Олимпиады в марафонском беге, позже стал параолимпийским чемпионом. После звездной Олимпиады попал в аварию, сломал позвоночник, парализовало ноги. Не сдался, научился стрелять из спортивного лука сидя в кресле. Опять стал чемпионом. Стрелял, как Вильгельм Телль. Всех обыграл. Все это придумал сэр Людвиг Гутман. Молодец, сэр!

Моему Валентину до Олимпиады было далеко. Но все-таки бойцовский характер сказывался: тренировал собственное дыхание и добился отмены аппаратного дыхания. Научился самостоятельно садиться в постели. Тренировался по 7–8 часов, полный рабочий день, уставал как собака, но не сдавался. Мать была и ассистентом, и тренером, и кухаркой. И, "конечно, прачкой. В те уже далекие времена памперсов еще не изобрели (вот уж за что можно было свободно давать Нобелевскую, Ленинскую и даже Букеровскую премии — все вместе). Поэтому она беспрерывно стирала, гладила и опять стирала. На Валином теле не было ни одного пятнышка, ни одной потертости, тем более пролежней. Редчайший случай! Это все мать следила, милая и скромная Ольга Афанасьевна.

А жена, Мара, вскоре ушла. Забрала дочку и отчалила. Попросила не обижаться, потому что ей надо тренироваться и летать. «Первым делом самолеты», без них — жизнь не в жизнь. Валя ругнулся и успокоился. Тем более что дочку Олю (ее назвали в честь бабушки) часто привозила бывшая свекровь. Он с девчонкой шутил, загадывал хитрые загадки, придумывал смешные речевки. Смеялись.

Но вот с тазовыми функциями были настоящие проблемы. Моча то стопорилась наглухо, то лилась широкой рекой. Просто бедствие какое-то. Чувствительности ведь не было в пузыре. И что подло — все это происходило неожиданно. Раз! И потекло. Очень мешало жить и работать.

Постепенно организм приспособился: когда мочевой пузырь наполнялся, какой-то боковой нервный путь относил эту радостную весть куда-то наверх, и у Валентина вставали дыбом коротельнькие волосы на голове. Как ежик. Очень быстро поседевший ежик. Валентин кричал: «Мама, «утку»! Быстро!» Между вставанием волос и мочеизлиянием был четкий временной промежуток — двадцать секунд. Как часы. Валя замерял время на огромном хронометре, висевшем на шее. Друзья позаимствовали в какой-то секретной лаборатории.

С кишечником тоже были немалые проблемы. Но там мама как-то справлялась. Ставила высокую сифонную клизму и вымывала все к чертовой матери. Когда Валентин уставал от этого «говенного водопада», он кричал матери: «Все! Ольга Афанасьевна, хватит. Остальное — Гитлеру!» Скучать им было некогда.

А бывшая жена Мара вдруг неожиданно умерла. И нет чтоб героически разбилась на своей авиаакробатике. Ведь нет — мгновенно сгорела от рака всевозможных женских органов. Всех сразу. Вот как бывает! Валя очень переживал. За дочку Олю, что осталась сиротой.