Джеймс Бертрам - История розги Страница 15

Физитантийский орден, основанный молодой вдовой Франциской де Эанталь и находившийся под опекой Франца Салейского, предпочитал особую систему наказаний: кающиеся подвергались осмеянию и всеобщему глумлению. Уличенные в лености монашенки должны были носить во время трапезы на голове подушку или другой неподходящий предмет; либо их пеленали и укачивали словно новорожденных младенцев. Но эта система не пользовалась симпатиями, и некоторые монашенки говорили, что охотнее согласились бы на власяницу и плеть святого Франциска Ассизского и предпочли бы им мед и сахар Франца Салейского.

Урсулинский орден был распространен преимущественно в Германии и в отношении телесных наказаний представлял собою редкий и приятный контраст с другими женскими орденами. Последовательницы этого ордена посвящали себя воспитанию детей и подготовке простых женщин и девушек в домашние прислуги. Розга применялась здесь чрезвычайно редко, и под наказание ею подходили исключительно случаи отпадения от ордена и бегство из монастыря.

Орден госпиталистов и театинерианцев практиковал ту же самую систему наказаний, что и упомянутые выше братства; тюрьмы их были снабжены достаточным количеством цепей, плетей, розог и колодок.

Винцент де Палуа основал орден лазаристов и ввел среди последователей своих тяжелые телесные наказания.

Жанна Валуа основала орден испытания Марии, находившийся под покровительством и наблюдением францисканских монахов. Десять молодых женщин вели совершенно уединенный образ жизни, молились и постились вместе с Жанной Валуа и каждый день вечером должны были каяться, после чего наказывались своей начальницей. Этот орден раскаивающихся имел своей целью спасение падших женщин, причем статуты его отличались такой жестокостью, что сечение признавалось столь же необходимым, как насущный хлеб.

Несколько мягче и добросердечнее относился к своим собратьям госпиталитский орден, но и здесь розга и плеть занимали довольно почетное место.

Если благосклонный читатель, познакомившийся теперь с нравами и обычаями прежних монахов и монашенок, вообразит, что в наше время подобные жестокости более места не имеют, то он введет сам себя в большое заблуждение. Еще недавно появились разоблачения монастырских нравов, причем один из рассказов, посвященный известному польскому современному монастырю, настолько красноречив, что оставляет в тени историю «Марии Монк». Случай с Варварой Убрюк был самым подробным и правдивым образом рассказан многими газетами, и поэтому нам остается лишь вкратце напомнить о нем. В один прекрасный день уголовный суд в Кракове получил анонимное письмо, в котором доводилось до сведения властей, что в монастыре кармелиток содержится уже в продолжение двадцати одного года монахиня Варвара. Заточена она в темную келью и претерпевает невероятные жестокости. Один из судебных чинов вместе с представителем полицейской власти отправился к епископу Галеке, чтобы испросить у него разрешение на доступ в монастырь. Преодолев массу препятствий, чиновникам удалось обнаружить место заключения несчастной Варвары. Келья, или камера, находилась в конце коридора, вплотную к отхожему месту, представлявшему собою невообразимую клоаку. Окно кельи было замуровано, в двойной деревянной двери была проделана решетка, сквозь которую, по всем вероятиям, подавалась заключенной еда и питье. Через небольшое отверстие в помещение проникали слабые лучи света. Келья имела семь шагов в длину и шесть в ширину; в одном из углов этой темной, мрачной и грязной норы на кучке соломы сидела на корточках голая, совершенно опустившаяся полоумная женщина.

При появлении незнакомых людей, вместе с которыми проник давно забытый ею свет, несчастная простерла руки и раздирающим душу голосом произнесла: «Я голодна! Дайте мне поесть, и я буду вам повиноваться, я буду послушна!» Эта нора – комнатой ее ни в коем случае назвать нельзя было – не имела ни печи, ни кровати, ни стола, ни стула; не было в ней также необходимой посудины. Нечего удивляться царившим в ней грязи и вони от гниющих выделений. И в этой тюрьме бесчеловечные кармелитки, имевшие дерзость называться женщинами и именовать себя небесными невестами, заточили свою сестру и безжалостно мучили ее в продолжение двадцати одного года! Целых двадцать один год монахини-сестры проходили ежедневно мимо кельи Варвары, и ни одной из них не пришло на ум принять участие в судьбе несчастной пленницы! С опущенными долу глазами простаивала несчастная жертва с утра до вечера на коленях. Наполовину человек, наполовину животное, с отвратительным и до омерзения грязным и испачканным экскрементами телом, с выдающимся наружу скелетом, с впавшими донельзя щеками, коротко остриженной грязной головой, не мытая в течение многих лет – вот кто предстал пред вошедшими к ней чиновниками. Это было поистине ужасное существо, и даже фантазия Данте не могла представить себе ничего подобного.

Судебный следователь приказал немедленно одеть несчастную и лично привез в ее келью епископа, который был поражен и до глубины души тронут представившимся ему зрелищем. Когда Варвару вывели из места ее столь продолжительного заключения, она дрожащим и испуганным голосом спросила, придется ли ей вернуться в ее могилу! А когда ее спросили о причинах столь тяжкого наказания, несчастная ответила: «Я нарушила обет целомудрия, но, – прибавила она робко и взволнованно, указывая на сестер-монахинь, – и они ведь далеко не ангелы!»

Немедленно был произведен тщательный обыск монастыря, приведший в результате к обнаружению различных атрибутов истязаний: нашли ужасную плеть, нагайку, похожую на страшный кнут, и другие орудия пытки.

Глава X Флагелляция у доминиканцев в связи с инквизицией

Орден доминиканцев, по созданным им статутам и предписаниям, отличался относительно телесных наказаний чрезвычайной суровостью. Основатель доминиканских монахов, испанец родом, по имени Доминик де-Гуцман, слыл известным флагеллянтом. Еще до появления этого фанатика на свет Божий, матери его как-то приснилось, что она родила львенка, во рту у которого торчал зажженный факел; звереныш этот так рычал, что на всем свете произошло страшное смятение, а она, мать, должна была пройти через пламя, образовавшееся от факела во рту новорожденного. Последователи Доминика, толкуя столь странный сон, говорили, что факел изображал собою «тот свет», который должен был наступить на земле под влиянием учения Доминика де-Гуцмана. Другие же придерживались того мнения, что факел являлся предзнаменованием огня и разрушения, которым подвергается бесчисленное количество людей, осужденных на превращение в груду пепла.

Когда Доминик подрос, он стал очень часто истязать себя плетью, доходя при этом до бесчувственного состояния; нередко его с трудом только возвращали к жизни его святая мать и три красавицы-сестры. Его покаяние обладало, говорили, такой силой, что тысячи злых духов своими воплями и рыданиями наполняли окружающий его воздух, так как, совершая умерщвление своей плоти, он этим самым вырывал из когтей их бесчисленное количество загубленных душ. По отношению к другим он был так же строг, как и к самому себе, и под маской милости и прощения прибегал к неописуемым жестокостям. Изгнание в те времена считалось самым большим несчастием, и, под видом обещания отменить ссылку и вернуть раскаивающихся церкви, он накладывал буквально невыносимые наказания, маскируя их нежным названием покаяния.

Чтобы дать образец сострадательности этого прославившегося святого, мы помещаем текстуальный перевод одного из сделанных им по своему ордену распоряжений.

«Брат Доминик, ничтожный священник, шлет во имя Господне всем верующим свой привет! По приказанию цистерианского аббата, который возвел нас в настоящий наш сан, простили мы подателя сего, Понтия Рочериуса, и Божьей милостью вырвали его из когтей еретичества и снова обратили в лоно нашей церкви. Мы взяли с него присягу в исполнении возложенной на него эпитимии, обязав его в течение трех воскресений или трех же постных дней в сопровождении духовника, обнаженным от плеч до пояса, пройти от городских ворот до входа в монастырь и подвергаться на протяжении всего пути ударам розог. Кроме того, приказываем ему навсегда отказаться от употребления в пищу мяса, яиц, сыру и всех тех кушаний и продуктов вообще, которые имеют какую бы то ни было связь с мясом» и т. д.

Не меньшей популярностью пользовался в этом ордене Джон Таулер, заслуживший репутацию ревностнейшего флагеллянта. Его фанатичность в этом отношении доходила до того, что он истязал себя лично, ибо, говорил он, окружающие относятся к нему слишком снисходительно и по непонятной ему причине щадят его. Приняв во внимание оба эти типа, нетрудно представить себе, что орденские статуты, правила и предписания были переполнены этой пресловутой disciplina flagell; говорить нечего о том, что малейшие проступки, самые незначительные уклонения от установленного режима наказывались плетьми и розгами, причем виновный нередко плавал во время экзекуции в лужах собственной крови. Чтобы восторжествовать над справедливостью и не давать повода к возбуждению неудовольствия и справедливых нареканий, у женской половины ордена была введена обоюдная порка, иначе говоря – монашенки секли друг друга. Таким образом, любая сестра-монашенка, не испытавшая сострадания и снисходительности других по отношению к себе, сама ничего подобного не выражала тогда, когда наступала ее очередь производить над кем-либо из сестер по ордену эксперименты с розгой.