Георгий Романовский - Гносеология права на жизнь Страница 19

В последующем гуманизация отношений привела к тому, что большинство стран отказалось от применения крайне репрессивных мер к неудавшимся самоубийцам, однако практика казней была заменена на практику изоляции и принудительного лечения. Мишель Фуко писал: «Тем, кто пытался покончить с собой, отныне не выносят обвинительных приговоров, их подвергают заключению и приписывают им такой режим, который служит одновременно и наказанием, и способом предупредить повторное покушение. Именно на них были впервые испробованы в XVIII в. печально известные сковывающие приспособления, которые в эпоху позитивизма будут использоваться в терапевтических целях: клетка из ивовых прутьев с прорезью для головы на крышке (человек находился в ней со связанными руками), или “шкаф”, в котором человек мог только стоять, запертый по самую шею, так что на свободе оставалась одна его голова»[136]. Тем самым ознаменовывается декриминализация суицида, но при этом общество не отказывается от его трактовки как акта, не отвечающего требованиям сознательного поступка. Суицид признавался болезнью, а значит, той областью, которой должна заниматься медицина, а не уголовное право. Эскироль в своем труде «Об умственных болезнях» (1838 г.) указал, что «самоубийство проявляет все признаки умственной болезни, симптомом которой оно и является», и более того, «что человек покушается на свою жизнь только в состоянии умственного помешательства, и что самоубийцы помешанные». Из этого следовало, что как акт, совершаемый не по своей воле, самоубийство не должно быть наказуемо законом[137]. Отчасти это ознаменовало изменение отношения юриспруденции к самоубийству. Однако, отказавшись от применения репрессивных уголовных мер, государство не отменило наличие негативных последствий, следовавших за актом самоубийства. Неудавшихся самоубийц изолировали, отлучали от церкви, их посмертные распоряжения признавались недействительными.

Общественные науки тем самым подготавливали почву для того, чтобы самоубийство вообще изъять из сферы регулирования публичного права. Как видно, медицинский подход лишь отчасти решал эту проблему. Поэтому в дальнейшем большую популярность приобрел социологический подход к суициду. Суть его сводилась к следующему. Анализировались различные внешние факторы, предшествующие самоубийству: события в личной жизни, обычаи, нравы и т. д. Исходя из этого, признавалось, что суицид детерминирован, а значит, лишь опосредованно зависит от воли самого человека.

Это доказывало, что самоубийство – социальное явление, причины которого лежат в самом обществе, которое не должно было приводить к тому, чтобы к ответственности привлекался только решившийся на такой поступок.

К середине XIX в. и церковные власти смягчили свое воззрение на самоубийство. В отдельных случаях разрешалось и захоронение по церковным обрядам. В России известна резолюция митрополита Филарета на прошение матери самоубийцы о похоронах православным канонам: «Уже сатана раз насмеялся над несчастной. Неужели надо допустить сатане еще раз насмеяться над ней? Похоронить по-православному»[138]. В 1845 г. Свод законов Российской империи фактически декриминализировал самоубийство, сохранив за него для выживших лишь одно наказание – церковное покаяние.

Воззрения современности представляют и такую точку зрения, которая основывается на том, что есть только право на жизнь, но нет обязанности жить. Иными словами, жизнь – нематериальное благо, которое находится в полном ведении обладателя им, и данное лицо вправе единолично им распорядиться. Задача же законодателя состоит только в том, чтобы оградить человеческую жизнь от посягательств других лиц. Каждый человек волен распоряжаться только своей собственной жизнью.

Выше уже говорилось, что есть некоторые профессии, избирая которые, человек сознательно подвергает свою жизнь серьезному риску. Соответственно гражданин, сознательно выбирая такую профессию, потенциально распоряжается своим правом на жизнь, и государство не осуждает подобное поведение, а скорее, наоборот, поощряет, устанавливая систему льгот, компенсаций и специальных выплат. В данном случае риск для жизни может и не носить реального характера, выбор возникает только в конкретной ситуации. В этом случае гражданин может сделать приоритет не в пользу интересов военной службы (правда, за это наступают меры соответствующей ответственности). Но зачастую человек сознательно совершает такие поступки, которые имеют только одно последствие – смерть. Фактически индивид, сознавая неминуемую гибель, преднамеренно идет на это, преследуя тем самым определенную цель. Ее достижение в данный момент ставится выше, чем собственная жизнь. Стоит только вспомнить подвиг Александра Матросова, своей грудью заслонившего амбразуру дота. В таких случаях никто не говорит о самоубийстве.

Приведенные примеры показывают, что самоубийство оценивается именно как акт суицида, когда оно совершается внешне бесцельно, причем право оценки «бесцельности» дается обществу (и подкрепляется мнением соответствующего врача). Следует оговориться, что самоубийство совершается, как правило, целенаправленно и осознанно. Другое дело, что в этот момент человек дает неточную оценку действительности, неверно формирует представление о самом себе или об окружающих. Так характеризует доктор М. Раппапорт известного мыслителя О. Вейнингера[139]: «Вейнингер сам себя считал преступником. Он видел во всех своих духовных стремлениях, в своем подъеме до величайших высот миропонимания борьбу против преступного “ничто”. Он чувствовал в себе непреодолимую склонность ко лжи, жестокости и даже к убийству. Непосредственно перед самоубийством он писал: “Я убиваю себя, чтобы не иметь возможности убивать других”. Часто прежде побеждаемый, теперь непреодолимый страх перед собственными страшными силами подтолкнул его к самоубийству»[140].

XX век многие философы, медики, юристы называют веком техники и информации. Социальные связи носят все более сложный характер, а социальная ответственность – все более персонифицированный характер. Психика человека не всегда справляется с потоком объективной реальности. Нередко психологический кризис порождает мысли о самоубийстве. Как отмечают некоторые авторы, «большинство людей, убивающих себя, страдают от депрессии, которая часто не диагностируется и не лечится»[141].

По данным Всемирной организации здравоохранения, ежегодно около 400 тыс. человек погибают в добровольном порядке, попыток же насчитывается около 7 млн. В США суицид входит в десятку ведущих причин смерти. Одним из ряда вон выходящих случаев можно отметить гибель трех несовершеннолетних девочек в Балашихе, выбросившихся из окна восьмого этажа, породившую целую волну публикаций о природе самоубийства.

Широкое распространение самоубийств порождает естественный вопрос: свободен ли человек в решении вопроса о прекращении жизни? Тем более что логическим продолжением такого вопроса, как правило, выступает дискуссия о допустимости эвтаназии. Если исходить из предпосылки свободы волеизъявления личности, в том числе по вопросу распоряжения собственной жизнью, то тогда должна отсутствовать и необходимость оказания медицинской помощи самоубийцам-неудачникам (воля человека священна). «Если человек имеет право на смерть, то никто не может воспрепятствовать ему в осуществлении данного права. Например, врач, прочитавший записку о добровольности ухода из жизни, не вправе пытаться спасти человека, принявшего смертельную дозу лекарства, даже если его еще можно спасти. С другой стороны, смертельно больной человек вправе рассчитывать на врача, который поможет осуществить ему право на смерть (естественно, в рамках установленной законом процедуры)»[142]. Получается, что врач, по-видимому, должен облегчить страдания, доведя до логического конца, задуманное пациентом. Тем более что в настоящее время право на здоровье чаще всего трактуется как зависящее только от воли обладателя. Можно привести много примеров, когда индивид причиняет вред своему собственному здоровью, причем отнюдь не из-за альтруистических побуждений. На канале Эн-би-си появилась программа «Фактор страха», в которой над добровольцами за вознаграждение в 50 000 долларов проводят самые настоящие пытки. Почему бы не продолжить логически – не транслировать за более высокое вознаграждение самоубийство?

В 1987 г. 23 профессора (юристы и медики) выступили инициаторами закона о помощи умирающим, в котором подчеркивалось, что не существует обязанности предотвращать самоубийства[143].