Гавриил Илизаров - Октябрь в моей судьбе Страница 2

О своей давней цели, конечно, не забывал. Она манила все больше и больше. Но, взрослея, я понимал, что одними мечтаниями жив не будешь и надо начинать учиться как можно скорее, потому что годы уходили, а я, помогая родителям кормить большую семью, пропустил первый, второй, а потом и третий классы. Мне уже было одиннадцать лет, а я еще не знал дорогу в школу и никогда не держал в руках школьных учебников. Правда, читать, а также считать в пределах таблицы умножения к этому времени с помощью родителей, которых в Кусарах почтительно называли «образованными самоучками», я научился, и довольно сносно. Но разве эти элементарные, по сути своей, знания могли способствовать исполнению моей мечты? Нет, конечно. Нужна была учеба основательная, учеба у педагогов-профессионалов. И меня отвели в школу. Сажать в первый класс подростка моих лет было бы просто неловко. Да и сам я, наверное, не усидел бы за одной партой с восьмилетними детьми.

— Вы, пожалуйста, проверьте меня, я ведь и читать и писать умею, — попросил я директора школы.

Проверку устроили тут же. Благо, случай для нашего аула был не исключительный. Ведь теперь, когда с созданием колхоза многие семьи облегченно вздохнули, избавившись от вечного недостатка и поиска средств на покупку хлеба и одежды, почти все родители стали отправлять своих детей в школу. Но нередко, прежде чем определить, с какого же класса может начать штурм наук тот или иной «новобранец», учителя устраивали ему приемный экзамен. Без сложностей не обходилось. Нередко десятилетнего мальчишку приходилось сажать в лучшем случае во второй класс. Я оказался подготовленнее. Меня, соответствовавшего по возрасту четвертому классу, в четвертый и отправили. Рад я был безмерно, хотя шел уже конец учебного года и три четверти были пропущены безвозвратно. Каждое утро, задолго до звонка, приходил в школу, садился за один из сделанных колхозными плотниками самодельных столов, важно называвшихся нами партами, раскладывал свои нехитрые ученические принадлежности. Учебников было один-два на весь класс. Тетрадей у каждого ученика одна-две на все предметы. Но разве это могло погасить огонек, страсть, душевный подъем, с которым вгрызались мы в школьные предметы! Я стремился всеми силами догнать своих одноклассников. Итоговые годовые оценки показали, что сделать это удалось.

Учился с желанием и, потому, наверное, хорошо. Сегодня, оглядываясь на свои прошлые годы с высоты прожитых шестидесяти с лишним лет, объясняю эти успехи не одним лишь личным усердием. Мне уже тогда достались хорошие учителя, понимавшие, что главное в учебе — пробудить и развить в ученике познавательную активность, умевшие правильно организовать урок и потому не допускавшие перегрузок, что было особенно опасно для нас, подростков, которые не смогли, когда следовало, сесть за парту.

Математика, естествознание, география — вот были мои любимые предметы. Но увлекался я и литературой, и историей, языками и астрономией. Это была похвальная для подростка всеядность. Она все полнее открывала мне мир, духовно обогащала. Я рано и, скорее, подсознательно ощутил диалектическую сущность ученичества: интерес к конкретной цели (медицина!) и необъятность мира знаний. Поэтому я всегда торопил время, стремился уплотнить, сократить сроки в учебе.

С той же жадностью брался и за внеклассную работу. Сначала выпускал школьную газету, а когда в музыкальном кружке обнаружилось, что у меня неплохой слух и я играю на струнных инструментах, руководитель кружка зачислил меня на «первые роли» в школьный оркестр, которым спустя год я стал даже дирижировать, разучивая со своими «оркестрантами» то «Коробейников», то «Светит месяц». Родители подарили мне скрипку. С этим бесценным для меня инструментом-реликвией не расстаюсь по сей день. «Руководитель струнного оркестра», — так с гордостью записал я в графе «общественная работа», когда заполнял в пятом классе анкету для подающих заявления в комсомол.

Учеба шла своим чередом, и к 15 годам я закончил неполную среднюю школу. В свидетельстве стояли только отличные оценки. Решимость стать медиком не оставляла ни на день. Но теперь я понимал, что должен выучиться не просто на фельдшера, а обязательно на врача, получить высшее медицинское образование. К тому времени я уже прочитал немало популярной литературы. Я знал теперь, кто такие Пирогов, Павлов, Сеченов, Мечников, Паскаль. Исключительное впечатление произвела на меня вычитанная из какой-то старинной книги клятва Гиппократа, повлиявшая на мое духовное становление как ничто другое.

Тем временем наступила середина тридцатых годов. Вслед за первой пятилеткой советская страна столь же успешно и к тому же досрочно завершила вторую пятилетку. Результаты этих замечательных достижений мы чувствовали на себе. В Кусарах построили первые дома с электричеством и радио. На колхозном машинном дворе появились трактора и грузовик-пятитонка.

В эти годы на всю страну, успешно к тому времени закончившую основы индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, раздался пламенный призыв Коммунистической партии: в хозяйственном и культурном строительстве теперь все решают кадры, за учебу! Я хорошо помню, как мы, кусарские комсомольцы, горячо обсуждали этот жгучий вопрос и как на одном из комсомольских собраний перед всеми выпускниками нашей школы-восьмилетки была поставлена задача: ни в коем случае не ограничиваться восемью классами, обязательно получить среднее специальное, а лучше всего высшее образование.

Дома охотно поощряли мою целеустремленность, желание поступить в медицинский вуз. Я знал, что в дагестанском городке Буйнакске открылся специальный факультет для подготовки рабочих и крестьян к поступлению в медицинские институты. В семье двух мнений насчет моей дальнейшей учебы не было. Короткие сборы, несколько часов тряски на арбе по узкой извилистой дороге до железнодорожной станции Худат, откуда сутки грохочущим поездом через Махачкалу, и вот я по северную сторону от кавказских гор в небольшом и тихом городке Буйнакске, в приемной рабфака.

Сегодня рабочие факультеты — история, а в те годы их насчитывалось в стране более тысячи. Созданные по специальному декрету Владимира Ильича Ленина, они хорошо служили благородному делу — подготовке лиц из среды пролетариата и трудового крестьянства к поступлению в вузы. Обучение бесплатное, срок — три-четыре года, все это время выплачивалась стипендия. Молодые крестьяне из окрестных и дальних от Буйнакска селений, рабочие с предприятий Махачкалы и Дербента, каспийские рыбаки, мореходы — кого только не собрал под своей гостеприимной крышей наш буйнакский медрабфак! Был рабфак и наглядным, живым воплощением дружбы народов: представители многих кавказских национальностей, русские, украинцы, молдаване — кто только не учился здесь!

Все старательно «вгрызались» в науку. Подгонять никого не приходилось. Я и тут остался верен своей спешке к поставленной цели, торопил время. Мне удалось быстро одолеть программу 9—10-го классов, на «отлично» сдать выпускные экзамены, и уже в 1939 году восемнадцатилетним, без приемных испытаний, я был зачислен в Крымский медицинский институт.

Студенческая пора незабываема. Не знаю ни одного бывшего студента, кто бы с теплотой, доброй улыбкой не вспоминал годы, проведенные в институтских аудиториях, лекции любимых профессоров, отчаянные ночные споры в общежитиях. Взаимная привязанность студенческих лет обычно перерастает в крепкую, на всю жизнь, дружбу, хотя распределение потом разбрасывает выпускников по разным городам и весям. Я, например, до сих пор переписываюсь со многими бывшими сокурсниками — Васей Малофеевым, Володей Пичахчи, Леонидом Опазовым, Иосифом Лесницером и другими, хотя воды после окончания института утекло ой как много.

В учебе нас, вчерашних крестьян, интересовало буквально все, меня особенно увлекли лечебное дело, хирургия, проблемы диагностики. Все это объяснялось стремлением как можно лучше подготовиться к будущей врачебной практике, ибо мы знали, что многих ждут небольшие сельские больницы, где единственными консультантами могли быть для себя только мы сами.

Материально порой было нелегко, хотя стипендию я получал постоянно. Из дому мне помочь не могли — большая семья, отца к тому времени уже не стало… Каждое лето я работал в колхозах под Симферополем. Заработанных денег плюс стипендии хватало на питание, книги, одежду, а иной раз и на перевод в Кусары.

Шли годы, я успешно сдавал зачеты и экзамены, и к третьему году обучения мне уже поручалась фельдшерская работа в симферопольских больницах и амбулаториях. Но, как и все мои товарищи, я чувствовал, что скоро наша мирная студенческая жизнь может быть нарушена. Мы видели, как сгущались зловещие тучи приближающейся войны. Впрочем, война уже шла, фашизм топтал своим поганым сапогом многие страны Европы. Почти каждое утро, перед занятиями, я как беседчик-политинформатор рассказывал студентам своей группы о последних сводках с Европейского театра военных действий. По-разному, подчас по-мальчишески, но всегда искренне, с беспокойством реагировали мы на обострение международной обстановки. Растущая тревога за судьбу мира, помноженная на склонность к изобретательству, побудила тогда меня и моих товарищей-студентов в свободное время изобретать… бомбу, которая по нашему замыслу должна была в воздухе, приближаясь к позициям врага, «выстреливать» маленькими минами. Мы всерьез увлеклись своей идеей, и, кто знает, чем бы завершилась затея, если бы не день 22 июня 1941 года, перевернувший всю нашу жизнь. В то солнечное воскресенье началась Великая Отечественная война. Я узнал о вероломном нападении фашистов на нашу Родину в общежитии, собираясь в читальный зал, чтобы готовиться к очередному экзамену за второй курс. В сторону учебники, в сторону все дела. Мы, студенты, к десяти утра, не сговариваясь, собрались в коридоре у приемной директора, держа в руках заявления с одной просьбой — отпустить нас на пункты мобилизации в Красную Армию.