Борис Черкун - Эдельвейсы растут на скалах Страница 2

Идем пешком, чтобы скорее согреться. Солнце поднимается все выше и пригревает сильнее.

Мы согрелись, сняли плащи, сели на лошадей и зарысили, стараясь не задевать отягченные водой кусты.

Показалась застава. Освещенная солнцем, будто умытая, она выглядит игрушечной у подножия горы, подпирающей небо. Спешиваемся у родника, метрах в трехстах от ворот. Кругом трава по колено, сизая от росы. Отпускаем подпруги. Ложимся по очереди на берег ручейка и пьем удивительную родниковую воду. Садимся на расстеленные плащи, ребята закуривают. Лениво плывут голубые облачка дыма. Лица после бессонной ночи немного бледные, осунувшиеся. В кустах тьохнул соловей. Покурив, встаем, отряхиваем плащи. Рвем дикий лук к завтраку и не спеша идем к заставе. Ни один наряд не проходил мимо родника без того, чтобы не напиться вкусной студеной воды и не нарвать луку. Это стало уже традицией…

2

Но все это — невозвратное прошлое!.. А настоящее — это то, что я лежу в палате на больничной койке и на понедельник назначена операция…

Я уволен из армии. С женой и годовалым сынишкой приехал в Ульяновск. До сих пор я знал, что всякая болячка отболит, сколько ей положено, и все встанет на свои места. Думал, и на этот раз будет так же. Здоровьице мое, однако, продолжало ухудшаться. Приду в душевую мыться, ребята шутят:

— Макар, ты поправляешься как на дрожжах!

Пришлось идти в поликлинику. Направили к врачу с заморским названием: эндокринолог. И слова-то такого никогда не слыхивал. Зашел в кабинет. Меня встретил невысокого роста крепыш с русым ежиком на голове, у губ глубокие борозды, они придают лицу мужественное выражение; рукава халата засучены по локоть. Достаточно было ему взглянуть на мое расплывшееся, малиновое лицо, чтобы определить: болезнь Иценко-Кушинга. Мне этот ребус ни о чем не говорит. Недели через две, после тщательного обследования, доктор сказал:

— Мы хотим направить вас в Москву. Поедете?

«Ничего себе… Неужели так серьезно?…» — подумал я, а доктору ответил:

— Если нужно — поеду.

— Там вас будут лечить профессора.

— А я думал, головную боль может вылечить любой врач.

— По-видимому, вас будут оперировать.

Я сразу представил, как буду задыхаться от хлороформа, хотя в жизни не нюхал его, представил адские боли, мучительные дни перед операцией, наполненные страхом. Поэтому первым моим желанием было — увильнуть от операции. И я сказал:

— Доктор, а нельзя отделаться таблетками или какими-нибудь припарками?

— Боюсь, что нет.

— По правде сказать, не хотелось бы, чтобы долбили голову. Но что поделаешь? Начальству виднее.

— Оперировать будут на надпочечниках, они у вас, по-видимому, увеличились.

— Вот так штука! Болит голова, а резать будут почки…

— Не почки, а надпочечники. Это возле почек вот такие, — врач показал фалангу мизинца, — небольшие железы. Это они слишком много гормонов вырабатывают.

«Надо же, какие мудреные детали во мне, а я и не знал».

— Мы написали запрос в Москву, в Институт экспериментальной эндокринологии. Это все, чем мы можем вам помочь. Рады бы, да… — И врач беспомощно развел руками.

Прошел месяц, а из Москвы никакого ответа.

Меня выписали из больницы, направили на ВТЭК — там дали инвалидность второй группы… Да, никому не дано знать, что ждет тебя завтра, через пять минут. В жизни, бывает, средь ясного неба гремит гром… Еще на заставе я как-то спросил у своего командира, почему, собственно, год службы нам засчитывается за полтора. Служить-то все равно, как медному котелку, до определенного возраста, пусть хоть год за десять идет.

— А вот пойдешь на пенсию, тогда стаж будет считаться не календарный, а за год — полтора, — пояснил начальник заставы.

Помню, я тогда только свистнул: для меня в то время понятие о пенсии связывалось с далекой и потому казавшейся невозможной старостью: я — дедушка, окруженный внуками!.. Ну и ну… Мне, только-только разменявшему третий десяток, такая картина представлялась дикой.

И вдруг колесо жизни так вильнуло, что не прошло и трех лет, а я уже на пенсии…

Вызов в Институт экспериментальной эндокринологии пришел через полгода. Здесь для начала меня повели в конференц-зал. Профессор, высокая женщина с властным выражением лица, стала задавать вопросы:

— Сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— Вы всегда были таким полным?

— Худым никогда не был, но за последние полгода очень прибавил в весе.

— Воды много пьете?

— Да… Иногда просто не могу напиться. Особенно к вечеру.

Она поворачивала меня то одним, то другим боком и поясняла аудитории:

— Посмотрите: типичный, наглядно выраженный «Кушинг»: лицо лунообразное, жировые отложения на туловище, шее, голове, а конечности худые… У вас руки были толще?

— Да. У меня были сильные руки — двухпудовыми гирями я играл, как мячиками.

— Вы кто по профессии?

— Не знаю, что и ответить… Окончил пограничное училище, служил на заставе. Когда давление повысилось, был уволен из армии. Окончил техническое училище, стал работать машинистом крана, поступил в институт и вот…

— Когда же вы все успели?

— Очень просто: после десятилетки — в училище, потом — граница. Я и жениться успел!

— Ничего, не отчаивайтесь, мы вас вылечим. — Кому-то кивнула: — Госпитализировать.

Меня привели в палату. В палате всего три койки. У двери умывальник. Над ним большое зеркало. На окнах белые полотняные шторы.

Соседи были на месте, только что пришли с обеда. Познакомились. Один был, видимо, уже пенсионер, полный, сутулый, с мешками под глазами, с астматической одышкой. Мне понравились его глаза: внимательные, доброжелательные.

Другим соседом был Володя, молоденький парнишка, очень веселый, и фамилия у него веселая: Боровиков. Он сразу стал вводить меня в курс. Потом показал фотокарточку:

— Вот каким я был до операции. Толще вас! — и засмеялся, не в силах сдержать радость. С фотокарточки смотрел страшно толстый человек. Возраст определить невозможно. Сравниваю с оригиналом — ничего общего между физиономией с поросячьими глазками, тупо смотрящими с фотокарточки, и — скуластым, ушастым, сияющим лицом Володи. Ему шестнадцатый год. Стройный, гибкий парнишка. «Надо же!..» — у меня в голове не укладывалось, что это — один и тот же человек.

— И не верится даже, что все это было со мной, — говорил Володя. — А тогда думал, что никогда уже не стану, как все люди. Домой приехал уже худым. Постучался. Мама вышла и спрашивает: «Тебе кого?» Не узнала сначала… Я не написал, что приеду, хотел неожиданно… обрадовать… — Володя замолчал. Он улыбался, а в глазах были слезы…

Я представил, как сам приезжаю домой, еще не совсем окрепший, зато похудевший… Своим ключом открываю дверь. В первое мгновенье жена не верит, что это я… Она будет рада, наверное, больше, чем я сам. Как испугала ее эта болезнь!..

— Пошли в хирургическое, сегодня Витьку Медынцева оперировали. Узнаем, как его дела, — предложил Володя.

— А разве можно?

Володя посмотрел на меня, как на младшего братишку, которому все нужно объяснять.

— Конечно, можно. Я обещал наведываться. Недавно он день рождения отмечал. Угощал конфетами. Ему пятнадцать исполнилось.

В послеоперационную палату Володя вошел, как к себе домой.

У кровати, поблескивая стеклами очков в золоченой оправе, высокая молодая врач манипулировала с системой колбочек и резиновых трубочек, смонтированных на металлической стойке. На самом верху системы закреплена стеклянная банка с прозрачной жидкостью.

— Здравствуйте, Алла Израилевна, — весело сказал Боровиков.

— Привет, Вова, привет, — поздоровалась она как с ровней. — Что, с сончаса сбежали?

— Ага.

— Приятно иметь дело с честным человеком.

На высокой кровати лежал толстяк с одутловатым лицом. В ноздри вставлены две резиновые трубочки, приклеенные над верхней губой полосками лейкопластыря. Глаза закрыты. В углу — баллон с кислородом.

Мне стало жутковато. Остановился у двери, не зная, куда деть руки. Я не мог отделаться от мысли, что здесь лежит человек, над которым совершено насилие. Пусть для его же пользы, но… насилие.

А Володя запросто подошел к больному, натянул ему одеяло до самого подбородка, спросил:

— Витька, как дела?

Тот с усилием поднял веки, посмотрел на Боровикова красными, тусклыми глазами и плачущим голосом сказал:

— Очень больно дышать.

— А ты как думал? На то и операция. Потерпи. Почаще делай глубокий вдох. А то получится застой в легких — наживешь воспаление. А тебе только воспаления сейчас и не хватало, — явно кому-то подражая, поучал Володя.

— Вова, ты пригляди за ним, а я отлучусь минут на десять, — попросила Алла Израилевна.