Биение жизни. Почему сердце – наш самый важный орган чувств - Ширли Сойль Страница 2

что кто-то прочно вошел в наше сердце, что мы кого-то не можем оторвать от сердца, что мы что-то принимаем близко к сердцу, что у нас на сердце тяжело, что мы что-то делаем скрепя сердце, что рано или поздно с сердца может упасть камень и сердце начнет трепетать, что сердце может быть разбито, что нас в любой момент может хватить сердечный удар, что мы способны открыть свое сердце и рассказать положа руку на сердце все, что вертится на языке, и это лучше, чем если сердце лопнет от радости или сожмется от страха? Что у сердца на сердце? С некоторыми из описанных симптомов нужно идти к кардиологу – например с нарушениями сердечного ритма или с чувством стеснения в груди. О, доктор, у меня такое чувство, будто у меня на сердце камень. Прежде я, хирург, занимался исключительно такими пациентами, а сегодня меня интересует весь человек в целом.

Кардиохирурги способны усыплять сердца и заставлять их биться, но они, как правило, разговаривают не с сердцем, а c приборами: устройством жизнеобеспечения, ЭКГ, ультразвуком или даже с искусственным сердцем. И, разумеется, со своими коллегами – врачами-ассистентами, анестезиологами, кардиотехниками, санитарами в послеоперационной. Операция на сердце – в высшей степени интимная процедура. Скрытое в глубине грудной клетки, хорошо защищенное ребрами, а теперь освещенное ярким светом, сердце открывается сосредоточенному взгляду множества пар глаз в операционных, оснащенных по последнему слову техники. Для кардиохирургов сердце в первую очередь – насос, который нужно отремонтировать; двигатель жизни. В отличие от остальных врачей, кардиохирург знает о том, как функционирует этот двигатель, не только по фильмам и на основании данных, собранных с помощью ультразвука, компьютерной томографии, сердечного катетера или МРТ (магнитно-резонансной томографии). Даже в эпоху высокотехнологичной медицины, чтобы по-настоящему понять этот орган, нужно увидеть его своими глазами, прикоснуться руками, а не судить о нем по мониторам.

Я, кардиохирург, проникаю глубоко в грудную клетку и прикасаюсь к сердцу. Оно не приучено к тому, чтобы до него дотрагивались. На прикосновения сердца могут реагировать очень чувствительно. Некоторые в буквальном смысле слова пугаются и отвечают нарушениями ритма. Однако даже больные сердца до того выносливы, что я каждый раз удивляюсь, какая в них живет сила. Сердце лежит в моей ладони, и я чувствую, что оно – средоточие бытия, чистая и безусловная воля к жизни. Для меня каждое сердце – самобытное существо; уникальное и не похожее на все остальные. Каждый раз, рассекая скальпелем кожу и вскрывая грудную клетку, я не знаю, что меня ждет. Одни сердца энергичные и мускулистые, другие – пухленькие, накопившие немного жира. По многим сердцам можно прочесть их долгий жизненный путь и их заболевания, и они выглядят уставшими и изношенными. Но у всех них есть кое-что общее: они настырно бьются, с каждой секундой продлевая жизнь.

Так что же у меня в руках? Обыкновенный насос или, скорее, источник всего человеческого разума?

Нейробиология не знает ответ на вопрос о зарождении разума. Принято считать, что он возникает в результате биохимических и электрофизиологических процессов в центральной нервной системе, в мозгу. Нейробиологи досконально разбираются в составных частях, их функциях и сложных соединениях. Но как из органической материи нашего тела возникает что-то духовное вроде мысли или чувства, до сих пор неизвестно. По мнению известного нейрохирурга Александра Эбена и других исследователей мозга, становление разума – это белое пятно на карте нейробиологии [2, 3]. А что если сердце могло бы заполнить хотя бы часть этой неизведанной территории?

Остановка

Я до сих пор хорошо помню тот момент, когда, будучи молодым врачом, впервые увидел сердце. Оно напомнило мне нежный, только что очищенный фрукт. Я с благоговением смотрел на этот орган размером с апельсин. Сплошные мышцы, частично покрытые тонкой жировой пленкой, которые качают и качают – и больше ничего. Так мне показалось на первый взгляд. Я держал устройство, чтобы отсасывать выступающую кровь, и был очень рад тому, что мне есть за что ухватиться, настолько мощными были впечатления. Сердце продолжало невозмутимо биться, пока мои коллеги тщательно готовили подключение к аппарату жизнеобеспечения и накладывали бесконечные тончайшие швы на сердце и аорты. Большинство операций на сердце могут проводиться лишь после его остановки. Для этого снабжение сердца кровью и кислородом прерывается. Для безопасной остановки этого органа в коронарные артерии впрыскивается специальная смесь, в основном это кровь и калий. Электрическое возбуждение сердца при этом останавливается, и оно прекращает биться. Количество потребляемой им энергии снижается, и его клеткам требуется меньше кислорода. Иногда сердце дополнительно охлаждают. Так оно может без большого вреда для себя пережить некоторое время, пока в нем снова не восстановится кровоснабжение. Для того, чтобы искусственная остановка сердца не привела к гибели пациента, его перед остановкой подключают к аппарату жизнеобеспечения. Механизм перегоняет кровь вместо сердца, отдыхающего во время операции, а также обогащает его кислородом.

Часто кому-то приходится удерживать сердце в грудной клетке в определенном положении, чтобы во время операции на клапанах обеспечить хирургу доступ к полостям сердца или выполнить шунтирование на задней стенке. Часто этим занимается самый младший врач-ассистент. И вдруг мне вложили сердце в ладонь: я вообще не понял, что произошло. От шока я окаменел и не мог пошевелиться. Только бы ничего не повредить! Только бы не ошибиться! Я держал сердце в руке, как недоношенного младенца. Оно казалось мне таким хрупким, нежным, ранимым и одновременно мощным, ведь его мускулатура ощущается даже в состоянии сна. Никогда прежде я не ощущал эту консистенцию, эти ткани, эту сущность сердца. По-моему, это было сердце мужчины, хотя могло было быть и женским. Они одинаково сильные и весят около 300 граммов.

Шли месяцы и годы, и мои задачи в качестве начинающего кардиохирурга в операционной становились все более сложными. Теперь мне разрешалось вскрывать грудную клетку, подключать пациента к аппарату жизнеобеспечения, а затем и зашивать во время шунтирования. Учителя ястребиным оком следили за каждым моим движением, время от времени направляя мою руку. От волнения у меня порой едва не вываливалась из рук игла, и, если где-нибудь просачивалась хоть одна капля крови, мое собственное сердце готово было остановиться. Не уколол ли я слишком глубоко, или все в