Поль де Крайф - Борьба за жизнь Страница 27

Гейне почти не пытался объяснить себе происхождение этих увечий; он только предполагал, что, возможно, они вызваны трудным прорезыванием зубов. Но он догадывался - с удивительной проницательностью! - что здесь налицо поражение нервной ткани спинного мозга. О возбудителе же этой коварной болезни он ровным счетом ничего не знал за исключением указаний родителей, что болезнь начиналась с небольшого повышения температуры.

Дело, видите ли, в том, что эти искалеченные немецкие малыши были единичными случаями. Это было не общественной, а только личной трагедией. Такое положение длилось в течение сорока лет после того, как Гейне сделал свой первый классический доклад об этой болезни. Но вдруг, по каким-то таинственным причинам, произошла зловещая перемена в повадках этого демона паралитической болезни - чем же еще можно назвать его, как не демоном? В 1881 году на 64° северной долготы, под лучами северного сияния, немного южнее Полярного круга, детский паралич неожиданно перешел к новой боевой тактике. В маленьком шведском городке Умиа, вместо того чтобы поражать отдельных ребят, эта болезнь парализовала сразу двадцать детей, одного за другим. Эту страшную эпидемию наблюдал шведский врач Бергенгольц, но она не вызвала особого волнения среди борцов со смертью. Да и о чем было волноваться? Умиа - это так далеко от цивилизованных центров.

В 1887 году небольшая эпидемия детского паралича вспыхнула вдруг в Швеции, в Стокгольме; теперь уж болезнь стала пробовать свои силы в так называемом цивилизованном центре. Шведский врач Медин обессмертил себя тем, что первый занялся наблюдением над ней и описал ее как эпидемическое заболевание. Теперь она уж не начиналась маленькой, незаметной лихорадкой. Здоровые до того дети сваливались внезапно с высокой температурой, сильной головной болью, столбнячными явлениями, расстройством пищеварения, и через два, три, четыре дня наступал паралич. Медин видел, как болезнь поразила насмерть девятимесячного мальчика и пятимесячную девочку. Да, Гейне, конечно, ошибался: болезнь может быть и смертельной. В лето 1887 года, с июля по ноябрь, в Стокгольме заболело сорок четыре ребенка.

Трое погибших малюток сыграли свою роль в борьбе с детским параличом. Их подвергли вскрытию. Следы болезни были найдены в двигательных клетках спинного мозга и в нижней части головного. Эти клетки были разрушены и уничтожены. Уничтожены инфекцией. Каким-то неизвестным еще микробом. В том, что микробом, не могло быть сомнения.

Потом страшная болезнь опять притаилась, проявляясь лишь небольшими вспышками во Франции. В 1894 году она показалась почему-то в Вермонте. Так шло дело до лета 1905 года, когда внезапно разразилась первая в истории человечества крупная эпидемия детского паралича. И опять-таки эпидемия вспыхнула в Скандинавии. За это лето несколько сот детей погибло и больше тысячи осталось парализованными. Счастье для человечества, что в это лето 1905 года в Швеции оказался врач, которого можно назвать Шерлоком Холмсом детского паралича. Ивара Викмана во время эпидемии можно было видеть везде: никому и ни в чем не доверяя на слово, он заходил в каждый дом, пораженный новой чумой, и во много других домов, почему-то счастливо избежавших этого ужаса. Ивар Викман был чрезвычайно точен в своих наблюдениях. Он самым тщательным образом записывал полученные данные. И ему пришлось широко раскрыть глаза перед прихотями и увертками этой странной, непонятной заразы.

Он назвал это заболевание болезнью Гейне-Медина. Ее вообще называли детским параличом. Но Викман сам наблюдал, как она поразила однажды сорокашестилетнего отца девяти детей и не тронула больше никого в семье, оставив детей целыми и невредимыми! И в то же время он видел, что болезнь, парализующая взрослых людей, поражает иногда детей, но не парализует их.

Этот дьявольский микроб, очевидно, любил задавать загадки. В сельском приходе Трастена наш Шерлок Холмс выследил невидимую паралитическую заразу чуть ли не до самого ее логовища. Сначала она вспыхнула в приходской школе, напав на детей учителя. Но вот какая странность: двое школьников - брат и сестра, у которых не было абсолютно никаких признаков болезни! - принесли ее домой и заразили маленького братишку, который так и остался парализованным. Это было невероятно, но факт: дети чаще заражались от своих здоровых товарищей, чем от тех, которые были действительно больны. Казалось, что именно здоровые дети, которые соприкасаются с больными, являются носителями и опаснейшими распространителями заразы.

Но как же выявить этих невольных виновников зла? На это наука не могла ответить (и теперь еще, в 1937 году, на это нет ответа).

Люди не могут жить без надежды, и вот в чем была светлая сторона этого несчастья, повергавшего в ужас скандинавских отцов и матерей летом 1905 года. Викман установил, что у болезни есть наклонность к самоизлечению. Некоторые дети лежали совершенно парализованные, едва дыша, не в состоянии даже пошевельнуться, не в силах глотать, говорить или хотя бы кричать от невыносимой боли, а потом они понемногу, медленно, но верно поправлялись, крепли и начинали ходить. Но когда врача приглашали к заболевшему ребенку, то на основании первых симптомов болезни нельзя было делать никаких предсказаний. Легко ли, бурно ли протекало начало болезни - это еще ни о чем не говорило. Небольшая лихорадка могла повлечь за собой паралич на всю жизнь, могла даже убить ребенка, если поражение распространялось на нервные клетки, управляющие органами дыхания. И, наоборот, первая стадия болезни протекала иногда очень тяжело, ребенка уже считали погибшим, а потом он неожиданно выздоравливал.

И Викман честно признавал, что нет никакого лекарства, никакого верного средства, которое могло бы так или иначе повлиять на исход болезни. (Можно только пожалеть, что современные врачи не подходят так же добросовестно ко всяким лекарствам и сывороткам, которые они впервые пробуют на своих больных.)

Но если болезнь нельзя вылечить, то, может быть, есть способ как-нибудь задержать ее распространение? И здесь опять-таки Викману пришлось сознаться в полной своей беспомощности. Он сделал чрезвычайно важное открытие, установив, что болезнь может передаваться только личным соприкосновением. Но как помешать ее переходу от одного ребенка к другому? Карантином? Весьма возможно. Но ведь здоровые скорее распространяют ее, чем больные. Кого же тогда карантировать? Все население? Нет, нет, это глупость. Это безнадежное дело. А чем объясняется с научной точки зрения то, что прихотью фортуны огромное большинство взрослых и детей оказывается неуязвимым, невосприимчивым к этой болезни? И в то же время они передают ее тем, кто восприимчив?

Ответа на этот вопрос не было. (И теперь, после тридцати двух лет исследовательской работы, ответа на него все еще нет.)

Но вот еще какая странная, нелепая особенность у этой загадочной болезни: она вовсе не набрасывается на самых слабых и истощенных детей. Ничего подобного! Некоторые исследователи готовы поклясться, что она поражает именно самых крепких и здоровых. Но что же это за сумасшедший микроб, - а это должен быть микроб, поскольку болезнь заразительна! - что это за фантастический зародыш, который безнаказанно могут носить в себе хилые дети и передавать его другим, здоровым и крепким? Викману и его шведским коллегам не удалось найти никакого микроба.

Но вот в 1909 году было сделано важнейшее открытие, сулившее пролить свет на страшную загадку. Венский ученый, рослый, медлительный австриец Карл Ландштейнер, попытался перенести болезнь от человека к обезьяне. В трупном покое на столе лежит Фриц, умерший от паралича венский оборвыш. Ивар Викман всегда говорил, что если ребенок пережил четвертый, самый тяжелый день болезни, шансы на выздоровление значительно повышаются. Но вот кусочек нервной ткани из спинного мозга мальчика, погибшего на четвертый день болезни. Этот кусочек разрушенной нервной ткани с помощью шприца, сверкающего в уверенной руке Ландштейнера, входит в организм павиана Hamadrias. И он входит также в извивающееся тело его родича - Масаcus resus. Несчастливый это был день для обезьян! Потому что спустя несколько дней в лаборатории Ландштейиера уже можно было видеть останки павиана Hamadrias, a рядом, в клетке, когда-то веселый и проказливый Macacus resus сидел больной и печальный, не в силах пошевельнуть парализованными ногами. Да! Не может быть сомнений. Это детский паралич.

И, однако же, Ландштейнеру, при всем его тонком умении пользоваться высокосильными микроскопами, не удалось найти никакого микроба ни у мертвой, ни у больной обезьяны. (И до сих пор это еще не удалось ни одному исследователю, хотя некоторые думали, что нашли его, но это всегда оказывалось ошибкой.) На основании остроумнейших измерений того, что они не могли видеть, и с помощью догадок исследователи пришли к выводу, что величина этого мельчайшего микроба должна быть меньше одной миллионной части дюйма. Единственным его жизненным признаком является, по-видимому, отвратительная способность размножаться до бесконечности в телах своих человечьих (и обезьяньих) жертв. Возможно, что это только субмикроскопическая частица белкового вещества, стоящая на таинственной грани, которая отделяет мертвую материю от мельчайших живых существ...