Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче Страница 27

Милиция за ним не пришла, но Министерство здравоохранения закрыло его лабораторию, и в 1960 году Демихов перешел в Институт Склифосовского, где условия были совсем уже спартанские[184]. К 1964 году революционные разработки Демихова по реваскуляризации перешли к Василию Колесову, который вместо Демихова получит Государственную премию и прославится как один из пионеров кардиохирургии. Хуже того, бунтарское поведение долго мешало Демихову получить ученое звание, которое могло бы гарантировать более высокую зарплату и надежную работу. В отчаянии, без средств к существованию и под угрозой выселения из квартиры Демихов задумал суицид. Его остановило, по разным версиям, не то вмешательство близких, не то публикация его книги по трансплантологии (и ее перевод на английский и немецкий), не то прием в шведское Королевское научное общество в Уппсале. Впрочем, запоздалое мировое признание не спасло репутацию Демихова на родине. Прилетев в Москву, Уайт надеялся найти Демихова в крупном институте – талантливого ученого на передовой советской науки. А нашел изгоя.

Район Хамовники расположен к юго-западу от центра столицы, в излучине Москвы-реки. По сравнению с первыми напряженными днями Уайт гуляет по городу более или менее свободно (хотя по-прежнему с «хвостом» из незаметных – а на самом деле очень даже заметных – сопровождающих), удивляясь, как много сохранилось исторических зданий. Там и тут среди бруталистских бетонных коробок, в каких, например, располагаются некоторые лаборатории Московского университета, попадаются удивительные строения, пережившие бомбежки Второй мировой, большевистскую реконструкцию и даже пожар в наполеоновскую войну. По странной случайности хамовнические церкви уцелели, поскольку служили конюшнями для любимых арабских скакунов Наполеона. В СССР им нашли новое применение.

Напротив больницы возвышается светлый кирпичный купол, со всех сторон окруженный стальной изгородью. Храм Преподобного Димитрия Прилуцкого построили в 1890 году по проекту архитектора Константина Быковского из Московского университета, чтобы бедняки могли отпевать своих родных рядом с больницей, где те умирали. В этом приземистом здании с толстыми стенами и простыми фасадами тоже содержат животных, но уже не лошадей. Это здание, классифицированное Министерством здравоохранения как «бесполезное», служит лабораторией почти забытому Владимиру Демихову[185].

«Ко мне нечасто заходят», – говорит Демихов, сияя улыбкой. И особенно редко у него бывают знаменитые заокеанские хирурги. Уайт растерян: человек, ради встречи с которым он проделал весь этот путь, считает, что это Уайт – знаменитость. Вот он обхаживает американского гостя, с неподдельным восторгом показывает подопытных – собак с пересаженными органами, рассказывает, над чем работает сейчас, оставшись без государственного финансирования. Теперь большинство хирургических инструментов Демихов изготавливает сам, а записи ведет в конторских книгах с пестрыми картонными обложками[186]. Однако при полном отсутствии современного оборудования Демихов разработал 24 методики пересадки дополнительного сердца в грудную клетку собаки, из которых 22 оказались успешными.

Уайт не верит глазам. Как же этот русский умудрился достичь таких результатов, если у него в лаборатории нет ни оксигенатора для сердца и легких, ни охлаждающего оборудования?[187] Уайт как никто представляет себе потребности мозга в кислороде, а при операции на сердце без полноценного искусственного кровообращения приток крови к голове на какое-то время прерывается. Это приводит к слабоумию, и во избежание таких последствий Уайт при операциях по изолированию мозга использует сложнейшую аппаратуру. Чем дольше идет операция, тем выше риск поражения мозга. Демихов только пожимает плечами. Техники нет, и он выходит из положения, выполняя манипуляции быстрее. Возможно, на сегодня это самый быстрый скальпель в мире.

Демихов пересаживал едва ли не все органы тела, обходясь самым жалким бюджетом[188]. Уайт вынужден признать: в том, что Россия не оказалась сокровищницей секретных медицинских достижений, вины ученых нет. Демихов – величайший талант, но ему не дали развернуться: виноваты и политическая ситуация, и его собственное неверие в западные работы об иммунном ответе. Чего еще достигли бы русские, если бы их ученые не боялись и получали достаточное финансирование? Сколько теряет общемировой прогресс из-за того, что ученые живут впроголодь? Уайт ожидал встретить в России соперника, а встретил чудака, с которым почти подружился. Впоследствии он будет неизменно отзываться о Демихове как о человеке обаятельном, любезном и открытом, несмотря на засилье секретности. «Он должен быть признан во всем мире, а в Америке даже не знают его имени», – сокрушался Уайт[189]. О Демихове просто забыли, и его Цербер остался лишь цирковым трюком – без всякого практического применения.

Демихов сообщил Уайту, что при всей неторопливости научного прогресса в СССР он все же не оставляет надежд на появление банка тканей. И он даже начал сохранять живые органы (те же почки), когда работал в 1-м Московском медицинском институте. Не исключено, что Демихов преувеличивал масштаб и проекта, и государственной поддержки, но он хотя бы пытался воплотить свою идею в жизнь[190]. Он, как и Уайт, видел перед собой одну цель – спасение людей.

Уайт не обсуждал с Демиховым пересадку человеческой головы, но у него сложилось впечатление (как он впоследствии признавался Гарольду Хиллману), что советский врач тоже об этом мечтает[191]. В крупных больницах Москвы, Киева и других больших городов лежали пациенты в вегетативном состоянии: советская медицина не могла их спасти, просто поддерживала в них биологическую жизнь дыхательными аппаратами[192]. Вот где был настоящий банк человеческих тканей. Но Уайта в забытой лаборатории Демихова больше занимали другие вопросы. Большевики тому виной или закрытые границы и шпиономания, но итог один: у русских нет ни надлежащих инструментов, ни даже нормальных учебников, чтобы лечить людей.

«Я восхищаюсь русскими», – вернувшись домой, рассказывал Уайт всем, кто готов был слушать. Рассказывал, как охотно помогали незнакомцу простые люди, с какой готовностью бросали ради него собственные дела[193]. Он путался в местных монетах, и другие пассажиры в трамвае с радостью помогали ему выбрать мелочь, чтобы купить билет. Тепло встреченный Демиховым и почти примирившийся со шпиками, которые, казалось, сами рады наконец-то отпустить его исследовать Москву в одиночку, Уайт все чаще думал, что гонка между двумя странами не имеет смысла[194]. Больше всего на свете он мечтал о свободном обмене медицинскими и общенаучными знаниями. Он хотел делиться своими открытиями, а не прятать их, хотел, чтобы гонка в операционных велась не против русских, а вместе с ними. Но,