Поль Крюи - Стоит ли им жить? Страница 28

— Что? Вы думаете, О-Клэр сильно пострадай? Да ведь там сухо всего третий год. Значит, вы еще ничего не видели! Поезжайте в Кларк. Там фермеры совсем помешались. Распространился слух, что в банках много денег, и они вздумали просить у банков помощи — финансировать округу кой-какие мероприятия, которые помогли бы фермерам закупить кормов для скота и хлеба для ребят. И знаете, что ответили банкиры? «Правительство вас втянуло в эту переделку. Пусть оно вас и выручает!»

Под влиянием тяжелых и печальных обстоятельств среди кларковских фермеров стали распространяться радикальные настроения. Говорят, что один из них сказал банкиру:

— Эх, нехватает здесь Дилинджера! Он бы сумел вырвать у вас ваши окаянные деньги!

В этом округе — может быть, из-за опасных настроений среди фермеров — мы долго не задерживались и поспешили дальше на поиски идеального фермера, который никогда не просит помощи, не ноет, у которого травы растут без дождя, а коровы доятся без сена.

Задыхаясь от пыли, мы прикатили в странную местность в северной части Центрального Висконсина, где девять месяцев в году стоит зима. Теперь там никакого снега не было, и казалось, что сухой, раскаленный климат запада каким-то чудом перенесся в эту когда-то сочную, зеленую страну. Много было горьких и тяжелых впечатлений за последние несколько дней, но я рад, что не попал в западный Вуд в день общенационального пылевого шторма, когда помрачение солнца остановило пение кардинала на Голодной улице.

В этот самый день в округе Вуд, через который мы теперь проезжали, начался пожар в молодых березовых лесах. Пламя распространялось со скоростью шестидесяти миль в час, и никто не знал о его приближении, потому что оно было закрыто пылевой завесой.

Проезжавший по дороге человек спрыгнул с воза, чтобы помочь соседу, у которого только-что занялся хлев. Вернувшись через десять минут, он увидел, что от его воза остались одни металлические части.

Другой фермер приехал из города и положил в кухне на столе кое-какие покупки. Сквозь пыльную мглу он увидел, что дом соседа в огне. Он побежал помочь ему вытащить детей, а когда вернулся, то увидел, что его собственный дом сгорел до основания.

Даже кролики не замечали приближения огня, и можно было видеть, как по дорогам перебегали с писком огненные шарики, перенося пламя на другую сторону, и в течение часа двенадцать хозяйств были целиком уничтожены… И уж, разумеется, давным-давно, при низких ценах на молоко, — ведь молоко дорого только для городских бедняков, и не фермеры на нем зарабатывают! — при вечных залогах, требующих процентов и процентов, и при высоких ценах на сено, фермеры уж давно отказались от страхования…

Из округа Вуд мы проехали в Портэйдж, а оттуда в Марафон, самый засушливый из округов. В Рошолте (округ Портэйдж) я стоял у пыльной дороги, беседуя с группой фермеров. Один зарабатывал когда-то на молоке по двести тридцать пять долларов в месяц. Теперь он выручал всего тридцать. И все деньги шли на уплату процентов, а дети ходили раздетые. Другой рассказывал, что ему пришлось заложить коров, чтобы купить лошадей взамен издохших. А теперь они — всегда и всюду они! — наложили арест на скот за просрочку платежей…

Эти фермеры были такого типа люди, для которых потеря фермы — величайший позор. Раньше не принято было даже говорить о своих затруднениях и долгах. А теперь вот здесь, на пыльной дороге, под горячими лучами солнца, каждый из них в мельчайших подробностях рассказывает о бремени долгов, которые их душат. Они рассказывают и смеются. И мне горько слышать их смех. Меня возмущает их почтительное отношение к «нашим американским установлениям», среди которых долг является самым святым и неприкосновенным. Они хохочут над своими долгами. И когда я спрашиваю, как это они, совершенно разоренные люди, могут смеяться, они начинают смеяться еще громче, и один из них говорит:

— Знаете, мистер, на людях и смерть красна!

Лео Конкель смеется громче всех. Лео живет недалеко от Рошолта; он поляк; вид у него нездоровый. На старом лесном участке площадью в сто шестьдесят акров Лео за четырнадцать лет работы выворотил все до одного сосновые пни. По всему марафонскому округу ходят легенды о том, как Лео ловко расправляется с пнями. Это были времена, когда снег по дорогам лежал выше человеческого роста, а летом были хорошие дожди, и Лео вывозил по четыре воза картофеля ежегодно. Лео создал себе великолепное стадо племенных гернсейоких коров, двадцать пять крупных бело-коричневых красавиц, с мощным выменем. В июне 1926 года на соревновании в Висконсине его стадо было признано лучшим по удою из трех с половиной тысяч стад…

Лео не раздувал хозяйства. Он оставался жить в досчатом домике на старом лесном участке. Он получал четыре тысячи чистого доходу в год и вырастил девять детей.

И вот, пять лет тому назад климат Аризоны переселился в Марафон. Позади хлевов тянется луг, который в старые времена в июне всегда был бело-зеленым от клевера.

— А посмотрите на него теперь, — сказал Лео. — Я посмотрел и нашел, что он похож на «Холм мертвых», который я видел в 1918 году к северо-западу от Вердена.

Все хозяйство его уже заложено в банк — и чудесные гернсейки, вернее, то, что от них осталось, являются уж не вполне его собственностью, хотя в прошлом году ему стоило тысяча восемьсот долларов в год прокормить их.

— Ха, ха, ха! Клянусь богом, вы правы! — расхохотался Лео, когда я спросил, не заключается ли разница между ним и фабрикантом только в том, что фабрикант может прогнать своих людей, а Лео коров прогнать не может…

— Да, да, — говорит Лео, — теперь остается только работать на себя самого, за гроши, меньше чем за гроши…

— А как на это смотрят жена и дети, Лео?

— О, их это не касается! Они у меня еще пока сыты. — Потом перестал смеяться, и губы его сложились в тонкую линию.

— Но много есть таких, которые не совсем сыты… Частенько ко мне приходят и говорят: «Лео, одолжи муки, одолжи хлеба, дети сидят голодные…»

И все-таки я тешил себя мыслью о том, что если в Америке, в самые лучшие времена, нехватало молока для городских детей, то уж, наверно, дети висконсинских фермеров всегда были сыты.

Вечером того дня, когда фермеры острили по поводу своего «повального крепостничества», Риа вернулась домой и рассказала о том, что ей показал доктор Помэнвиль.

Этот доктор, очень гуманный человек, привел ее на большую ферму близ Висконсинских порогов. На всех окнах висели чистенькие занавески, и доктор объяснил, что это вообще очень хорошая, трудолюбивая семья. На кухне были три маленькие девочки; старшая что-то стряпала на плите. Вошла мать с шестимесячным ребенком на руках.

— Добрый день! — сказал доктор Помэнвиль. — Ну, в чем вы тут нуждаетесь? Что-то вы давно ко мне не обращались.

— В чем нуждаемся? — ответила женщина. — Я хотела бы знать, в чем мы не нуждаемся!

В это время вошел фермер с двумя мальчуганами; они были в коровнике. Доктор Помэнвиль сказал со смехом:

— А, это мои бутузы?

— Да, да, — оказала хозяйка, — и в голосе ее слышались горечь и обида. — И этого ребенка вы тоже принимали, а мы вам еще ни за одного из них не заплатили. Никак не можем свести концы с концами!

Фермер рассказал, что у них шестнадцать коров. Пастбища целиком выгорели. Они вынуждены были просить кормового пособия. Это пособие — по мнению окружного агента Лэтропа — составляет четвертую часть того, что нужно корове, чтобы она как следует доилась. Такое же, примерно, пособие получают люди, состоящие на социальном обеспечении, — чтобы еле-еле держалась душа в теле. Так вот, у них шестнадцать коров, а доход от молока, единственного источника их существования, составляет всего пять долларов тридцать шесть центов в месяц.

— А председатель общины находит, что мы не нуждаемся в пособии. Не знаю, в сущности, почему? Должно быть, потому, что я не голосовал за него на последних выборах…

Доктор Помэнвиль взял младшего из мальчиков на руки, поднял рубашонку и показал торчащие ребра, большой рахитичный живот, что означало резкий упадок питания. Девочки были худенькие, с увеличенными миндалинами. У одной из них, болевшей детским параличом, был в хорошие времена протез, но теперь он стал уж маловат. Прошлой зимой отец, мать и шестеро детей — все сразу заболели скарлатиной, и мать все время была на ногах, ухаживая за остальными…

— Почему же вы меня не пригласили? — спросил доктор.

— Ах, доктор, мы и так у вас в большом долгу!

Доктор Помэнвиль смотрел на истощенных детей, и в глазах его было недоумение.

Все-таки иметь шестнадцать коров! Разве молоко не является почти идеальным естественным продуктом питания для детей? Да еще если тепленькое, парное, прямо из вымени…