Прасковья Мошенцева - Тайны Кремлевской больницы, или Как умирали вожди Страница 29

Открыли дверь, вошли в квартиру и своим глазам не поверили — она была пуста. Ни мебели, ни картин, ни посуды.

— Надул меня Иосиф Виссарионович, — закончил свою историю Марк Рейзен. — Хорошо еще не посадил!

Не наш контингент

В то лето в Москве была страшная буря. В Александровском саду деревья вырывало с корнем. Много людей пострадало. Меня вызвали из охраны:

— Прасковья Николаевна! Там женщину принесли.

А больница ведь находилась совсем рядом с Александровским садом. Женщина была в очень тяжелом состоянии. У нее был поврежден череп, видимо, дерево ударило по голове. Ее принесли просто посторонние люди, знали, что здесь находится больница, несмотря на все секреты. Принесли и положили прямо у порога: мол, оказывайте помощь. По инструкции, люди из охраны должны были вызвать «скорую помощь» и отправить ее в другую больницу. Но охранник сразу позвонил мне. Я вышла, посмотрела, поняла, что женщина в тяжелейшем состоянии и ее нельзя никуда везти, она просто умрет по дороге. Я решила положить ее к себе, в хирургическое отделение. Причем свободной была палата, которой распоряжался Чазов. И сразу же мы стали ее оперировать: остановили кровотечение, зашили все, что можно зашить. Прошло два-три дня, она то приходила в сознание, то снова впадала в забытье. Короче, больная была очень тяжелая. Когда все-таки она пришла в себя и стала разговаривать, я спросила:

— Кто вы, откуда вы?

Женщина сказала, что она монашка, служит в церкви недалеко от Киева: продает свечи, иконки, церковную литературу, и в свою очередь спросила:

— А куда я попала?

Я ответила:

— Вы находитесь в Кремлевской больнице.

Глаза ее округлились, на лице появилось выражение ужаса. Она стала молиться, то и дело осеняя себя крестным знамением.

— Боже мой! Да Бог меня накажет, что я попала к безбожникам! Господи, помилуй меня!

Постепенно она поправлялась. Я была рада. И ничуть не боялась, что меня накажут за то, что я положила в нашу больницу простую женщину, не относящуюся к нашему контингенту. «Ничего страшного, — успокаивала я себя, — перейду в простую больницу, наплевать. Ведь я врач. Я давала клятву Гиппократа. Я обязана оказать помочь любому пострадавшему».

Я знала, что мне грозят неприятности. Буквально на следующее утро после того, как монашка попала в нашу больницу, на планерке я доложила, что положила случайную больную. Один из врачей сказал:

— А вы знаете, это не просто случайная больная, она еще и монашка!

Главный врач, который вел планерку, пришел в ужас, он сам не знал, что последует за такой проступок. Он сказал:

— Что ж вы, Прасковья Николаевна, не позвонили в управление? Не согласовали? Это же не наш контингент. В управлении ведь всегда сидит дежурный…

— Я специально никуда не звонила, — ответила я. — Больная умирала на глазах. Как врач я сделала все, что могла..

— Прасковья Николаевна, у вас будут неприятности, — констатировал главный врач.

— Пожалуйста, — сказала я. — Я готова взять на себя вину и уйти в любую другую больницу.

Правда, врачи и сестры мне сочувствовали, они понимали, что я не могла поступить иначе.

Помог случай, как нередко бывало со мной. Начальником управления в то время, а это было начало 60-х, был мой бывший ассистент, еще по Воронежу. Он оказался очень способным, защитил диссертацию, переехал в Москву и стал не кем-нибудь, а начальником четвертого управления. Ко мне он относился по-дружески, знал мое прошлое, ценил меня как профессионала. Думаю, что это сыграло свою роль. Меня не уволили, обошлось и без взысканий. Правда, вызывали в управление. Я повторила свой рассказ снова при высоком начальстве. По-моему, там сидел и представитель КГБ.

Потом, когда моя монашка стала ходить, могла прогуливаться по коридорам, она заглядывала в палаты и поражалась тому, как чисто, светло в палатах, какие прекрасные цветы и так далее. И опять повторяла, что ее накажет Бог за то, что попала к коммунистам-антихристам.

Я ей сказала, слушая ее сетования:

— Ну а меня накажет Бог за то, что я спасла вам жизнь?

Она неожиданно опустилась передо мной на колени и чуть не стала целовать подол моего платья.

— Вам Бог простит все грехи!

Когда она выписывалась из больницы, я ей сказала:

— Я оформила вам больничный лист. Вы же работаете, вам понадобится.

И тут она с яростью бросила этот больничный на пол, стала его топтать ногами:

— Боже сохрани, чтобы я взяла какую-нибудь бумагу от безбожников!

Так мы расстались. Я потом долго вспоминала этот случай. Ну разве это не знак судьбы? Когда-то в юные годы монашка мне помогла не умереть с голоду. Теперь я как бы отдала ей долг.

Назидание Сталина «богу войны» Воронову

Его привезли в тяжелейшем состоянии. Кровь шла горлом. Непрекращающееся желудочное кровотечение. Вот так в хирургическое отделение экстренной помощи поступил маршал артиллерии Воронов. Он был еще в сознании. Пока шла подготовка к переливанию крови, я раскрыла историю болезни. В ней оказалось больше вопросов, чем ответов. Подробно описывались симптомы заболевания, но окончательного диагноза не было.

Года за два до Отечественной войны Воронов попал в автомобильную аварию и с тех пор периодически испытывал сильные боли в животе. По этому поводу он неоднократно лежал в больницах, в том числе и в нашей. Применялись все доступные по тем временам методы обследования, но причина заболевания так и не была выяснена. Чаще всего ставился диагноз «кишечная непроходимость». После консервативного лечения боли исчезали, однако ненадолго.

Началась война. Воронову, командовавшему артиллерией Вооруженных Сил СССР, было не до собственных болячек. Недаром его величали «богом войны». Но уж очень мучили боли, и маршал изобрел свой метод обезболивания: ложился вниз животом, прижимался к холодной земле — и через какое-то время приходило облегчение. Все это было записано в истории болезни.

Особое внимание привлекла одна запись, привожу ее дословно: «На фронте у маршала с большой силой возобновлялись боли в животе, и никакие лекарства и даже «земной метод» не давали облегчения. Тогда он обратился к И. В. Сталину с просьбой разрешить ему лечь в больницу. Ответ пришел незамедлительно: «Воевать надо, а не ходить по больницам».

Это вынудило Воронова и впредь терпеть адские боли и даже в какой-то степени скрывать свою болезнь.

Изучать дальше историю болезни было бессмысленно. Кровотечение не останавливалось, консервативные методы не помогали. Оставался один выход — срочная операция. Сделали предварительно еще одну попытку установить точный диагноз. Опять неудача.

Когда мы положили Воронова на операционный стол, кровотечение продолжалось. Мы гадали: откуда оно? А когда сделали полостную операцию, увидели, что от поджелудочной железы ничего не осталось. Как он жил? Как он работал? Это совершенно необыкновенный случай. Что-то сверхъестественное! И только потом мы увидели крупные сосуды, которые и брали на себя всю нагрузку поджелудочной железы. Сосуды были увеличены в несколько раз. Обнаружила я также рубцовые изменения и спаечный процесс в брюшной полости. Один из сосудов не выдержал и разорвался. Он и дал кровотечение. Мы стали переливать Воронову кровь. Крови привезли очень много, разных групп. Но организм уже не воспринимал ничего, даже кровь. Ни одна из групп крови не усваивалась. Она не свертывалась. Мы не могли ничего сделать. Он умер прямо на операционном столе.

Откровенно сказать, не только я, но и оперировавший больного профессор Бакулев, и другие хирурги в первый раз встретились с такой патологией, причиной ее была та самая травма с последующим разрывом поджелудочной железы и развитием панкреатита.

К печальному концу привела и несовершенная диагностика того времени. Заболевание поджелудочной железы можно распознать только с помощью анализа крови. Но бывает, что анализ крови и не показывает болезни. Так случилось с Вороновым. Он не раз лежал в нашей больнице. Анализ крови не показывал на необходимость хирургического вмешательства. Кроме того, этот приказ Сталина — не жестокость ли?

Такой необычный случай в моей врачебной практике побудил меня заняться изучением заболеваний поджелудочной железы. Мной фактически была написана диссертация, которую защитил, однако, другой врач, получивший ученую степень доктора наук. Это тоже беспредел, но несколько в другой области…

Работая во второй больнице, я взялась писать диссертацию по проблемам острого холецистита. Многие больные умирали только оттого, что вовремя не была сделана операция. Инфекция распространялась по всему организму, поражая печень и почки. Эта тема была мало изучена в те годы. К нам как раз поступил больной с гепаторенальным синдромом. «Гепатос» — это печень, а «реналиус» — почки. Оперировал Петровский. Я на операции не присутствовала, это был не мой больной. И, в конце концов, этот больной умер. Умер не от операции, а от осложнений. Петровский очень расстроился.