Кэтрин Култер - Портреты гомеопатических препаратов (часть 1) Страница 29

И действительно, юмористы и сатирики часто демонстрируют черты характера Lachesis («тенденция насмехаться, смешить и иронизировать», Геринг), поскольку этот тип быстро схватывает абсурдность ситуаций, отмечает все смешное в поведении окружающих и воспринимает слабые места в их речах. Это может быть балагур, чье неумное остроумие выдает одну шутку за другой с юмористическими комментариями по поводу происшествий в повседневной жизни, компенсируя трудности или даже трагедию в жизни. В конечном счете, юмористический и трагический взгляд на вещи дополняют друг друга для того, чтобы выразить убеждение в никчемности и суетности мирских дел. Следовательно, мрачность или горькое отношение к миру может лежать в основе его юмора. В то время как юмор Lycopodium или Arsenicum album исходит из их владения и управления ситуацией, насмехающийся Lachesis больше выглядит жертвой, человеком, потерпевшим поражение каким-либо образом и для которого юмор остался единственным выходом из непереносимой и неизменяемой ситуации. И наоборот, явно серьезный человек, который всегда «посмеивается исподтишка» (Хаббард) и всегда готов бросить лаконичное юмористическое замечание, также может быть Lachesis. Марк Твен, чей юмор так часто носит оттенок «мизантропии» (Кент) или горького пессимизма («Почему мы смеемся, когда кто-то родился, и плачем, когда кого-то хороним? Не потому ли, что это произошло не с нами?»), — это прекрасный пример типа Lachesis в его личности и в его литературных произведениях. Страстная внутренняя борьба, которая преобладала надо всем в его полной трагедий и комедий жизни, сделала его циником и закоренелым моралистом, как можно ожидать, выступающим больше всего против своего скрытого «я».

Он не выносил морализирования в других и не раз критиковал своих коллег-авторов за это. Однако многое из написанного им тоже испорчено слишком сильным и слишком страстным проповедыванием, более подходящим для церковной кафедры, чем для прессы. И в то же время, как это и должно быть в духе Lachesis, он с неустанным юмором подвергает дознанию все этические установки времени и общества, в которых живет.

Мало где ещё в литературе можно встретить более очаровательное изображение двусмысленности общепринятой морали, чем это сделано в сцене, когда Гекльберри Финн, чувствуя, что должен выдать чернокожего Джима как беглого раба, обнаруживает, что «его образованное, но деформированное сознание» борется с «его трезвым сердцем» (Твен), и кончает тем, что обманывает преследователей, указав им неправильное направление.

«Они ушли, а я сел на плот, чувствуя себя плохо и низко, потому что я хорошо знал, что поступил плохо, и я видел, что для меня бесполезно стараться научиться поступать правильно; организм, который не начал правильно жить, когда был маленьким, не сможет проявить себя как надо, когда придет крайняя необходимость. Он не сможет, не найдет ничего, что бы поддержало его в работе, и, таким образом, он терпит поражение. А потом я подумал минутку и сказал себе: «Постой, предположим, ты бы сделал правильно и выдал бы им Джима, разве ты бы чувствовал себя лучше, чем сейчас? Нет, — сказал я, — я бы чувствовал себя точно так же, как сейчас. Ну, тогда, — говорю я, — какой смысл учиться, как поступать правильно, когда это тоже неспокойно поступать правильно, а плата все равно та же самая?» Меня заело. Я не мог на это ответить. Так что я решил т беспокоиться больше об этом, но после этого поступать всегда так, как мне будет удобнее в тот момент».

Кроме того, Твен высмеивал литературную сентиментальность (см. главу о Pulsatilla), но сам он не был в этом полностью неповинен, особенно в своих поздних произведениях. И, кроме того, будучи истинным американцем-демократом, питающим отвращение ко всему, что имеет привкус классовых привилегий, ему ничто не нравилось так сильно, как быть принятым аристократическими королевскими семьями при дворах Англии и России, когда он посещал эти страны. Он презирал жадность к богатству и в многочисленных своих произведениях осуждал «проклятую человеческую расу» за её почитание денег. Но сам он, тем не менее, был очарован богатством и решил жениться на самой богатой наследнице Нью-Йорка, где он жил, Эльмире. То, как он добивался согласия своего будущего тестя, — это просто классика.

Твен: «Вы не заметили ничего между вашей дочерью и мной?»

Тесть: «Нет, не заметил».

Твен: «Ну, взгляните повнимательнее, и вы заметите».

Кроме того, у него была характерная для Lachesis неспособность устоять против азартной игры или против ввязывания в некоторые планы быстрого обогащения, которые неизбежно заканчивались неудачей. Он тратил деньги щедро и был великодушен к друзьям, которые остались друзьями в нужде, познав в жизни несколько крупных удач.

Мало кто мог бы превзойти Твена в лаконичности и остроте стиля:

«Одежда делает человека, раздетый человек оказывает мало или совсем не оказывает влияния на общество», «Сообщения о моей смерти были сильно преувеличены», «Музыка Вагнера лучше, чем это звучит» или, когда его попросили высказать мнение относительно идеи христианства о рае и аде, он ответил: «Мне лучше не высказывать своё мнение. У меня есть друзья в обоих местах».

Он также в ответе и за самые плохие страницы литературы среди крупных писателей. Так как эмоциональный хаос, характерный для Lachesis, может, как мы помним, захватить и область интеллекта, и ущерб, причиненный им, усложняется неспособностью данного типа вести себя с осторожностью. Поэтому иногда Твен бывал многословен и повторялся, без конца втолковывая свои любимые мысли типичным для Lachesis беспорядочным образом, колеблясь туда-сюда между гениальными страницами и писаниями второразрядной прозы. Даже в пределах одного и того же произведения блестящие отрывки тонут среди занудного многословия и невыразительности.

Временами странное смещение патетического и смешного у Lachesis происходит совершенно непреднамеренно. Обычным примером может служить подруга или родственница, вносящая всюду путаницу и предлагающая свою помощь слишком охотно и некомпетентно, и все это под сопровождение нескончаемого или абсурдного потока болтовни. Эти несчастные определенно «отталкивают людей», несмотря на свои лучшие намерения. Более сознательные из таких пациентов замечают: «Мои друзья избегают меня. Я, кажется, не могу ни с кем общаться у себя на работе. Хотя я работаю лучше, чем другие люди, я не получаю никаких продвижений по службе. Таким образом, я поняла, что что-то во мне вызывает все это. Видимо, для меня существует проблема общения». Строго говоря, это проблема личности. Они удивляют других слишком большой напряженностью, слишком большой болтовней, слишком сильным вмешательством и навязыванием себя.

Кроме того, слишком сильное напряжение, неутихающий внутренний конфликт, который человек не может ни осознать, ни проконтролировать, одиночество, незамужняя жизнь и т. п. могут вызвать легкое «умственное расстройство» (Геринг). Эти люди способны осуществлять свою функцию в обществе, но остаются все же несколько странными. Их аура «бесстрастности» точно отражает недостаточность «контакта с реальностью и с самим собой, когда они глупо смеются» (Кент) или говорят и отвечают, почти как автоматы. Вся эта интеллектуальная и эмоциональная энергия, к сожалению, никогда не находит адекватного дела для приложения своих сил и оборачивается сама против себя, вызывая психическую потерю равновесия.

В заключение хочется ещё раз сказать, что большая часть дисгармонии Lachesis возникает по причине борьбы между его внутренними противоборствующими «эго». Внутри его раздвоенной психики удовольствие борется с нравственностью и интеллектуальным самоограничением, скептицизм — с преданностью, эмоции — с логикой. Военные действия нелегко утихомирить, и поэтому врач вынужден иметь дело с раздвоенной и мучающейся личностью, ищущей какой-то «единичности» в себе, какой-то цельности, в пределах которой он мог бы все разрешить или, по крайней мере, смягчить конфликты и столкновения своей дуалистической натуры.

Настоящая гармония может ускользать от него, пока он не найдет твердую опору в какой-то достойной вере, призвании или науке, дающей более высокое соединение духовности и интеллекта. А пока гомеопатическое лекарство может помочь пациенту найти в сумятице какую-то действенную устойчивость между слишком жестким контролем и чрезмерным потаканием себе, между подавлением и чрезмерным возбуждением. И тогда обе стороны натуры, каждая из которых стремится одержать верх, не будут уже находиться в состоянии постоянного противоборства, но смогут сосуществовать в более мирном, пусть временами и ненадежном, состоянии перемирия.

LYCOPODIUM

LYCOPODIUM

Lycopodium представляет собой пучки мха, споры которого имеют форму волчьей лапы, откуда и происходит его греческое название «лико» — волк и «подос» — нога. Мох — это одна из старейших выживших растительных форм жизни на земле, существовавшая ещё с силурийского периода (около 350 миллионов лет тому назад). Мох выжил, несмотря ни на какие геологические и климатические катаклизмы. Ассоциации, вызываемые мхом, — это безмятежность и устойчивость. Его приятный зеленый цвет ласкает глаз и умиротворяет дух, его упругая мягкость приятна на ощупь, а его не поддающаяся времени живучесть говорит о его несокрушимой природе.