Николай Амосов - Отчет за 2001 год. Об эксперименте и его осложнениях Страница 3

Врачи у нас свои: дочь — Катя, кардиолог, член-корр, заведует клиникой. Зять — Володя — хирург, тоже профессор, и тоже — кафедра. Оперирует всё — включая и сердце. Оба работают в главной городской больнице, Октябрьской. От нас живут отдельно, но близко.

Жена встревожилась, позвонила. Приехали оба. Катя расспросила, послушала, взяла пульс и сразу сказала: — Похоже на инфаркт. Давай вызывать со скорой инфарктную бригаду.

Есть такие специализированные машины скорой помощи: врачи — кардиологи, и аппараты: от электрокардиографа до аппарата искусственного дыхания и дефибриллятора, на случай остановки сердца.

Приехали, сделали инъекцию, измерили давление, поставили капельницу, взяли кровь на анализ, записали всевозможные кривые на аппаратах. Не буду всё это перечислять… Сердце не болело, но спина и кашель не позволяли двинуться.

Обсуждение кардиологов: «подозрение на инфаркт».

Через несколько часов привезли данные анализов: очень высокие концентрации специфических инфарктных ферментов.

Сомнения нет. Нужно к Кате в клинику, в инфарктную реанимацию. А время уже позднее, часов девять.

— Папа, нужно ехать! В любой момент может быть хуже.

До этих слов я лежал смирно, как полагается больному. Смерти от остановки сердца не боялся. Но тут заявил твердо:

— На ночь глядя, в больницу не поеду! Завтра утром успеем…

Уговоры и угрозы не помогли, и ночь я провёл в своей постели.

Утром 9 января, на носилках снесли в карету.

Так-то вот, — экспериментатор поехал в карете.

Десять дней провёл в больнице. Два дня донимали боли в спине, ходить не мог. По кабинетам — рентген, лаборатории, операционная — возили на коляске, как когда-то в Германии.

Инфаркт подтвердился. Сердце увеличилось, в плевральной полости появилась жидкость, её даже пытались отсасывать через прокол. На ЭКГ — характерные изменение кривых и большие нарушения ритма. Анализ крови плохой. Температура повысилась. Сердце не болело — только спина. И ещё надсадный кашель. Но на следующий день пришёл отличный доктор «по позвоночнику», (В. В. Гонгальский), сделал укол в поясницу и через час боли ослабли — смог ходить по палате.

Других больших неприятностей не испытал. Исследования, измерения, пункции, инъекции, капельницы — были во множестве, но терпеть можно. Иголочки теперь тонюсенькие, а сёстры опытные. Всегда буду их вспоминать. Палата была отдельная, с санузлом и душем. Подумал: «Небось для начальства сделана». Впрочем, без телефона и телевизора: к моему удовольствию. Посетители из института навещали каждый день. Газеты и еду приносили родные. Есть не хотелось. Одышки, стенокардии и экстрасистол не было. Я отнёс это на счёт эксперимента: «миокард — мол — тренированный». Нужно же себя чем-нибудь утешать.

Катя кардиолог современный, активный: ходить по коридору разрешила на пятый день. Силы не было, шатало изрядно, за сестру держался. Зато — всё по моей активной философии. Описывать подробности лечения нет смысла: технология.

В больнице пролежал 9 дней.

Главное было — переосмыслить эксперимент. Над этим и думал с момента поступления.

Неужели допустил промашку?

Рассмотрим дело критически. В самом начале эксперимента порок аортального клапана (стеноз) был совсем незначительный, а через 5 лет упражнений — чуть-чуть не погубил. Спасла операция. Бывает ли такое прогрессирование стеноза без эксперимента? Да, бывает. Но нагрузки, возможно, ускорили. Был ли эффект омоложения? Был. Хорошо бегал. Голова работала. Но она и без этого была «на уровне».

Так легко обмануть себя, когда очень хочется. Вот теперь — инфаркт «на ровном месте». Врачи говорят: бывает.

Любой геронтолог скажет: старику такие нагрузки не подходят. И мне говорили.

В общем: «Ошибку давал, Амосов».

Сделаем ревизию «исходных позиций» эксперимента.

Процесс старения объективен. Старики дряхлеют: все функции ухудшаются. Есть даже новый термин: «Апоптоз» — «опадение листьев» «самоубийство клеток». Генетическое. (Наука и Жизнь, № 12, 2001 г., академик В. П. Скулачев). Правда, старение по прежней теории — от «накопления помех» с детренированностью, то, что я исповедывал — тоже не отрицается. С ней, как раз, можно бороться тренировкой — должна помогать. Видимо, оба процесса старения взаимодействуют. Мой эксперимент направлен только против пассивности. «Опадения листьев» — не остановишь, когда на двор подступил декабрь. Так и старость: сам вижу — ходить труднее и память хуже. Тренировка полезна, но много не даст. Чем старше возраст — тем меньше надежд на упражнения.

Исключение (может быть?) составляет голова, мозг. Те самые «первичные стволовые клетки», которые сохраняют молодость и активируются от упражнения. (Это, если допустить, что сведения из «Науки и Жизни» верны. Проверить по текстам в условиях Киева мне уже не удастся).

Такие грустные выводы получились Зря, выходит, я старался восемь лет.

Термин «Режим ограничений и нагрузок» я ввел в 1953 году. Почти полвека делал гимнастику без пропусков. Последние 20 лет ещё и бегал. Верю в тренировку. Книга «Раздумья о здоровье», где всё было напечатано, с 1979 года издавалась десятки раз, на пятнадцати языках, общий тираж, (с журналами) — за семь миллионов.

Но «Режим» — одно — это 40 минут гимнастики и немного бега, а «эксперимент» по нагрузке — в 5–6 раз больше. В 80 лет ещё можно было вытянуть, а в 88 — видимо, уже нельзя.

Что делать? Продолжать упражнения. Остановиться просто не могу, привык. Теперь пусть это будет уже не эксперимент, а просто физкультура с гантелями.

Но коррективы необходимы. Нагрузки нужно уменьшать (по мощности) с расчётом на перенесенный инфаркт, хотя бы в 3–4 раза. Больше рисковать нельзя.

Я и продолжаю. Из больницы вернулся 20 января. Два дня упражнялся «вхолостую», потом взял 5 кг гантель (одну!) и две по 1,5 кг и стал делать свои обычные 2000 движений. Только две трети упражнений с гантелями заменил «холостыми» и интервалы между упражнениями удлинил так, чтобы не допускать никакой одышки и учащения пульса более 80. В покое кардиостимулятор поставлен на 70. Сокращение нагрузок по мощности, в сравнении с прежними — в 4–6 раз. Движение руками — не тяжело, а ходить — трудно из за спины. Дома, по коридору — ещё ничего, а на улице — 30–40 минут, и каждая неровность на панели отдаёт болью в спине и в суставах. Беда в том, что мой позвоночник — как «сломался» в декабре, так и не входит в норму. Про сердце я уже почти забыл, а спина не даёт жизни. На рентгенограммах такие изменения в позвонках, что трудно ожидать добра.

В начале февраля в институте проверили сердце сделали снимки, а затем сутки носил на поясе аппарат «Холтер» — это коробочка непрерывно записывающая ЭКГ. Конечно, врачи нашли на плёнке кое-какие неполадки («Групповые желудочковые экстрасистолы») и назначили лекарства, но они и раньше их давали. Поскольку я сам доктор, то почитал и пить не стал…

Но наблюдения за весом, мочой, кровяным давлением, пульсом, веду строго. История болезни, как в больнице. Размеры сердца буду контролировать на рентгене, как раньше. Раз в полгода — делать анализы крови.

Уверенности нет в том, что ничего нового не случится. Поэтому веду прежний образ жизни: чтение, новости по ТВ и радио. А главное — за компьютером. Иллюзия полезной работы.

Так и не знаю — вернусь ли я к этому слову: «Эксперимент».

Как переменчива судьба!

По инерции буду продолжать думать о науке: «Самоорганизация — организация — эволюция»? Может быть — обрисуется целесообразность мироздания? Под занавес — пересмотр философии? Не думаю…