Арнхильд Лаувенг - Бесполезен как роза Страница 30

Сказка называется «Третий выход», и меня она с первого раза заинтересовала. Ведь мы часто считаем, что у нас есть только два выхода, и начинаем мучиться, какое из двух невозможных решений нам выбрать. Следует ли примириться с тем, что люди иногда едят так много, что наносят вред своему здоровью, или мы должны не давать им еды? Следует ли сказать пациентке, что она выдумывает отговорки, или позволить ей делать выбор между двумя решениями, ни одно из которых ей не принесет ничего хорошего? Ведь первое решение, как правило, бывает плохим, но и второе порой оказывается не лучше. И тут я всегда радуюсь, если нам удается найти третье решение.

Один интернат для больных, в котором я жила, стоял на вершине длинного и довольно крутого подъема. Железнодорожная станция находилась у подножия холма, и до нее от больницы было не меньше километра. Впоследствии мне доводилось ходить этой дорогой, и прогулка показалась мне долгой, но все же терпимой. А в то время, когда я лежала в больнице, мой организм был напичкан медикаментами, и ходить мне было трудно. Это было примерно такое ощущение, как будто бредешь по пояс в воде и с каждым шагом преодолеваешь ее сопротивление. Тогда дорога казалось бесконечно длинной. Мне было предписано дважды в месяц ездить на выходные домой, чтобы постепенно приучить меня к выходу за пределы больницы. И поход на станцию тоже был частью таких тренировок. Я была в состоянии проводить выходные на воле и могла ездить на поезде, но я страшно тяготилась спуском с холма. Это было трудно, утомительно и скучно, и мне не нравились эти походы. Я рассказала, что боюсь одна дожидаться поезда, потому что меня все время мучают голоса, твердя мне, чтобы я бросилась под колеса, когда поезд будет подъезжать к станции. Это было правдой, голоса действительно так говорили. Персонал отмахнулся от меня, там сказали, что все это я выдумываю, чтобы только не ходить пешком до станции. И это тоже было правдой, так как правда иногда бывает сложной, и один и тот же вопрос иногда может иметь несколько правильных ответов. Голоса действительно мучили меня, но голоса-то были частью меня самой. Они существовали не отдельно, а наряду с моей повседневной жизнью и ее трудностями, и даже я сама понимала, что между криком, который поднимали мои голоса, и моим нежеланием ходить пешком на станцию, имелась определенная связь. Но в этом я не могла открыто признаться даже самой себе, так как это значило бы признаться в собственной лживости и лени. Этого я не хотела. Таким образом, мы зашли в тупик. Персонал говорил, что я лентяйка и только притворяюсь. Я это отрицала. Шли недели. Иногда меня подвозили до станции, а иногда говорили, чтобы я шла своими ногами, иногда раздавались те или иные угрозы, а иногда меня бранили. Каждый раз это было непредсказуемо и довольно неприятно, а я чувствовала себя нехорошей и глупой и не имела ни малейшего представления, как нам выйти из этой затянувшейся ситуации, ибо как бы я ни поступила, все оказывалось плохо. И тут мне назначили нового лечащего врача. Она сказала, что возьмет на себя ответственность за мои поездки домой. Это даст мне возможность не обращать внимания на то, что подумают и что скажут все остальные, а мы с ней договоримся раз и навсегда и будем придерживаться нашего уговора. Далее она сказала, что понимает, как мне трудно ходить и слушать мои голоса, и поэтому она будет, по крайней мере, в течение какого-то периода провожать меня на поезд и ждать со мной, пока я не сяду в вагон. Это было очень приятной новостью. Она сказала, что у нее старенький и очень капризный автомобиль. На нем стоял дизельный мотор, и он был надежен, как грузовик, но порой, когда надо было съездить куда-то неподалеку, он, по какой-то непонятной причине, отказывался заводиться. Поэтому нам придется ходить на станцию пешком, но зато вместе. Я, конечно, не знаю и не догадываюсь, что она думала об этой ситуации, хотя кое-какие подозрения у меня есть. Но главное было в том, что она ни единым словом не намекнула на то, что не верит моим словам и считает меня лгуньей и лентяйкой. Она отнеслась к моим словам с полной серьезностью, однако не пошла у меня на поводу, согласившись возить меня на машине, и, что самое важное, не оставила меня в этой ситуации одну, а была рядом со мной. Она не смотрела на меня из-за соседнего стола, бросая оттуда свои замечания и комментарии, и не бросила одну, чтобы я сама, как сумею, справлялась со скверной ситуацией. Она могла бы поступить, как все остальные: сказать, что все так скверно, потому что со мной невозможно иметь дело. В отличие от всех, она не побоялась оказаться в роли наивной дурочки, но благодаря тому, что она немного принизила себя и сделала вид, что поверила мне, я получила шанс немного подняться в собственных глазах.

Так мы и ходили на станцию по пятницам неделю за неделей. Иногда мы по пути разговаривали, иногда шли молча, а порой она оказывала мне практическую помощь того рода, о которой мы часто даже не задумываемся, потому что какие-то вещи представляются нам чем-то само собой разумеющимся. Но для меня ничего не было само собой разумеющимся. Мы ходили с ней самой короткой дорогой, по тропинкам, на которые я не решалась сворачивать, так как не знала, можно ли это делать. Как бы между прочим она однажды сказала, что любит во время прогулок слушать плейер, потому что так ей веселее гуляется. Каждый раз, выходя из интерната, она замечала по часам время, а когда мы доходили до станции, снова смотрела на часы. Благодаря этому я получила представление о том, сколько мне требуется времени, чтобы дойти до места, и тогда я перестала нервничать, что опоздаю на поезд, стала ходить не спеша и не напрягалась так, как раньше. Она сидела со мной на станции в ожидании поезда и читала вслух появлявшиеся на табло новые объявления, которые показывали, что до прибытия поезда остается недолго. Таким образом, она показала мне, что я успею сесть в вагон, даже если досижу в зале ожидания до самого прихода поезда, и с тех пор я перестала стоять на перроне возле путей, борясь с позывами броситься под колеса, когда он будет подъезжать. И так далее, и так далее. Она не говорила всего впрямую. Не давала конкретных советов и совсем не бранилась. Это были спокойные, приятные прогулки, во время которых она доводила до моего сознания информацию. Она довольствовалась тем, что называла это тренингом, не вдаваясь в подробности, в чем этот тренинг заключается. Она служила мне примером, я, глядя на нее, поступала так же, как она, и многому научилась. Через некоторое время я сама сказала, что она может спокойно уходить, оставляя меня одну дожидаться на станции. Еще немного погодя я сказала, что она может возвращаться назад, когда мы подойдем близко к станции, ведь сегодня пятница, и ей, наверное, хочется поскорее вернуться домой. Когда она ушла в отпуск, я уже спокойно могла одна проделывать весь путь. Тренировки помогли, голоса стали тише, и я справлялась с этой задачей сама. Мы обе понимали, что, кроме голосов, тут было замешано еще много чего другого, но ни разу об этом не заговаривали. Она никогда не пыталась меня разоблачить, не старалась блеснуть своей проницательностью, познаниями и профессиональным умением. Она просто провожала меня до поезда, тогда как все остальные представители персонала говорили, что я придуриваюсь, что провожать меня незачем и все, что я говорю, я придумываю для того, чтобы меня возили на машине. А она нашла третий выход.

ИДТИ СВОИМИ НОГАМИ

Держать баланс

Когда я в детстве училась ездить на велосипеде,Дорога должна была быть ровной, прямой и открытойИ чтобы никаких неожиданностей,Вроде собак и футбольных мячей,Которые вносят беспорядок и беспокойство.

Иногда я хочу,Чтобы так было в жизни.Просто. Прямо. Чтобы все наперед было видно.И чтобы не было неприятных неожиданностейВ виде болезней, остаточного налога, любовных драм,Которые вносят беспорядок беспокойство.

Но в глубине души я ведь знаю,Что в детстве,Мне разрешали кататьсяТолько в тупичке, на который выходил наш дом.Теперь же я хорошо научиласьЕздить на велосипеде. ОвладелаПереключением скоростей, дорожными правилами,Умею держать равновесие, следить за дорогой,Выработала координацию движенийИ все делаю, как надо.

Поэтому теперь я могу ездить, где пожелаю.Я не боюсь ни уличного движения, ни тугих подъемов.Но больше всего я люблю узкие лесные тропинки,Потому что там,В царстве коварных кочек и неожиданных ям,Живут певчие птицы.

Нетрудно рассказывать истории о том, что бывает не так в больницах и прочих лечебных заведениях, но это ведь не вся правда. Хороших воспоминаний о пребывании в их стенах у меня, конечно, наберется меньше, чем плохих, но в памяти сохранилось и много хорошего. Там я получала помощь и лечение, и там у меня была защита от одиночества. Лечебные заведения как-то возмещали отсутствие социальных связей, и в некоторых даже чувствовалось домашнее тепло. За это тепло приходилось платить дорогой ценой, потому что ради него приходилось жертвовать своей независимостью, самостоятельностью, а порой и чувством собственного достоинства, но все же это было лучше, чем ничего. Я помню подготовку к празднованию Рожества, мастерскую, где готовились пасхальные подарки, летние экскурсии и осенние праздники. Мастерские были оборудованы гораздо богаче, чем это в большинстве случаев могут себе позволить обычные люди в домашних условиях. Я помню вечера с хоровым пением, беседами и одиноко мне было общими занятиями. А с другой стороны помню, как одиноко мне было в своем углу, после того как меня выписали. К тому времени я привыкла жить в обществе по крайней мере двадцати человек, к которым нужно еще добавить персонал с постоянной сменой лиц, так как одни уходили, другие приходили. Там всегда было с кем поговорить, мы обедали вместе в большой столовой, ночные дежурные не спали всю ночь, так что и ночью, если понадобится, можно было найти, с кем побеседовать. Проблема была не в одиночестве, а в том, как бы побыть одной. Лечебные заведения были большие, с рабочей комнатой, общей гостиной, вестибюлями, комнатами для групповых занятий, залой для общих собраний, в некоторых был даже свой спортивный зал. В собственной квартире у меня не было никого, кроме меня самой. Квартирка у меня была маленькая, тесная и совсем темная. И там было тихо. Очень, очень тихо.