Б. Горобец - Медики шутят, пока молчит сирена Страница 30

О поступлении в 1-й Мединститут

А. И.: «На собеседовании меня скорее всего „зарезали бы“ по политическим мотивам <репрессированы родители>, несмотря на золотую медаль. Но профессора Иванов и А. И. Макарычев пришли к Председателю приемной комиссии и начали „ля-ля“ с ним, и незаметно переложили мое дело из папки „На собеседование“ в папку „Принять по результатам собеседования“».

С. 68

«Мы Вас призываем в военно-морское училище»

А. И.: «Я пришел по повестке.

— Паспорт!

Даю паспорт. Бац — в стол.

— Мы Вас призываем в военно-морское училище.

Я смотрю: ребята вяжут узлы. Я сижу, смотрю на них и Лихорадочно соображаю, что же мне делать, что делать? Подхожу к вахтеру, говорю:

— Мне надо перевод получить, дайте мне паспорт.

— Пожалуйста, возьмите.

Больше они меня не видели. А так — очень просто: паспорт, и все! Ты уже на крючке, ты трепыхаешься, но за губу взяли. Сволочи, они не имели права, конечно, 10-классник, я не призывной еще был. Это был 1946-й, мне 18 лет, но я еще в школе».

Хапай воздух!

А. И.: «Я учился патологической анатомии на кафедре Анатолия Ивановича Струкова (1901–1988), был еще жив А. И. Абрикосов (1975–1955). С Абрикосовым я не разговаривал, экзамен ему не сдавал, потому что он ставил тройки, а мне нужны были пятерки, потому что нужна была повышенная стипендия, кушать хотелось очень. Но он, скотина, этого мог не понять. Читал он лекции скучно. Учили делать срезы, и основное время я потратил на то, чтобы научиться точить ножи на мраморной плите. Туда и обратно. Точишь острием вперед. В этом состояла моя двухмесячная анатомическая школа, потом поехал вскрывать трупы. Я помню — пришел на кафедру Абрикосова — Струкова, и мне сказали: „Андрей, хапай воздух! Вот то, что носится, надо слушать“. Но можете, конечно, это все не слушать, умнее будете».

С. 71

Больной закурил — выкинули из клиники

А. И.: «Я работаю у Мясникова, 1952–1953 год. Прихожу на работу — больного нет. Где больной? У него обострение язвы.

— Андрей, он закурил.

Я говорю:

— Ребята, но у него обострение язвы, того гляди прободнет.

На меня Виноградов вот так посмотрел — ассистент <Мясникова>, Алексей Викторович, будущий заведующий кафедрой.

— Андрей, я не понимаю, о чем ты говоришь! Он закурил. Этого абсолютно достаточно, чтобы вышвырнули из клиники.

И вышвырнули. Никаких! Попробуй там, в клинике, покурить! А у В. Н. Виноградова, я боюсь, как бы не вместе с ординатором выкинули. Там жесткая была дисциплина».

С. 72

Доктора уважали больше, чем директора завода

А. И.: «И вот я окончил медицинский институт только что. Приезжаю в Волоколамск работать участковым врачом. Это районный центр, бездорожье. Как больной ко мне относился? Я Вам скажу. Я пришел в баню, ну, очередь, конечно. Стою в хвосте со своим свертком — с мочалкой и шмотками. Выходит банщик:

— Доктор, проходите!

Я оглядываюсь по сторонам, это кому? Впереди стоит директор ободно-механического завода, фигура номер один в этом районном центре.

— Доктор, проходите! Ну, Андрей Иванович, что ты стоишь? Эти постоят».

С. 86

Презерватив ввел в пищевод

А. И.: «У нас лежат больные с кровотечениями из расширенных вен пищевода. Это ургентная ситуация, которая требует совершенно четких действий. Я дежурил, у меня больной начал течь. Но это — районная больница, я один на все отделения — хирургия, гинекология, терапия. Мне было 25 лет, я позвал медицинскую сестру говорю: „Слушай, на тебе трояк, сходи в аптеку, купи мужской презерватив“. А она… Я не понял, что я такого хамского сделал. Потому что надо было ввести зондом его вглубь и надуть, чтобы он пережал вены пищевода расширенные. Какие у меня там были другие методы? Только этот. Я ее обругал…»

С. 93

Сцена: хирург во время операции бросает на пол скальпель…

А. И.: «Была после 4-го курса практика, меня позвали ассистировать новому хирургу. Дама приехала с мужем в рядом располагающуюся воинскую часть, пришла на работу, врачебный диплом, хирург. А наш хирург, мощный фронтовой хирург, Владимир Иванович Варсобин, он обрадовался и в отпуск уехал.

Операция по поводу непроходимости. Я ей ассистирую, открываем живот. Как открываем? Кожу разрезали, хорошо, подкожную клетчатку разрезали, хорошо, дошли до брюшины, а черт его знает, где брюшина? Лезем дальше, а никакой брюшной полости нет, потому что это второй заворот кишок после перитонита. Она не понимает, что перед ней. Рубец, она в этом рубце что-то делает, никакого толку, она не знает, где кишки, она до кишок добраться не может. Дальше была гениальная сцена — она бросает на пол скальпель и пинцет и в слезах выбегает из операционной!

Кланька, она же Клавдия Ивановна, сестра операционная, говорит:

— Андрей, робеть нельзя, держи сапожок.

Дает мне в руку сапожок такой, расслаивать. Я начинаю под ее руководством, нас двое, на наркозе нянька, нас только двое. Я начинаю расслаивать брюшину. Мать честная! — вдруг она расслоилась, я увидел кишечник. Я начинаю одну спайку за другой рассекать, потом раздается такой характерный „бррру“.

— Все в порядке, зашивай!

Я где-то рассек ту спайку, которая основанием была для структуры кишки. Зашил под ее руководством. Она говорит:

— Ну, хорошо, потом надо будет кровь перелить.

Тогда это было модно. Вот и все. Мужик ушел домой в общем здоровым. Это была норма подготовки врача. Я это запомнил, потому что лазить в пузо при непроходимости — дело дико ответственное, очень трудно, там понять ничего нельзя, когда это конгломерат соединительной ткани, а в нем кишки. Вот, как быть? А эта Кланька, она работала в войну, а через Волоколамск отступала армия Панфилова. И на руках у этой старшей сестры генерал погиб от ранения. Это фронтовые люди, они умели работать. И я обязан был работать».

С. 89

Тогда аборты были запрещены

А. И.: «Приезжала баба, вся в крови, и на мой дежурный вопрос: „Что ты делала?“, она говорила:

— Ничего. Ну, с телеги спрыгнула, и вот, понимаете…

— Ну, чем ковыряла?

— Ничем, честное слово, вот, как перед Богом!

Сажаю в кресло, из матки торчит палка. Палка — из шейки. Ей показывают. Она говорит:

— Ну, что же делать-то, ну, что делать?

Все равно утром я прокурору ничего не напишу, а обязан. Он приходит раз в месяц, раз в квартал и говорит:

— Андрей Иванович, ну, что ж это за работа такая? У Вас ни одного криминального аборта.

Я говорю:

— Ну, понимаешь, ну, что я могу сделать? Ни одного.

Он смеется, я смеюсь. А бабы плачут. Но то, что протоколы акушерские фантастичны, это надо знать. Вам напишут что ни попадя, я обычно историю не читаю. Бесполезно. <…>

Криминал — моя вся молодость прошла на нем. У меня аэродром с одной стороны, а в двух километрах от него — фабрика Ленина, ткацкая. И там — один мужик на 1000 служащих, и там — непрерывный криминал <незаконные аборты>».

С. 90

Больной: «Если б ты про меня забыл, я бы сдох»

А. И.: «Они <городские врачи> не прошли школы борьбы за жизнь, один на один со смертью. Вот в деревне это было, там я знал, что у меня за спиной — никого. Прозевал однажды, замордовался, уже 7 вечера. Все было в порядке, я в мажорном настроении, последний больной. Только вышел из поликлиники — Боже мой, там же еще больной ждет, лежит. Гориков, я его помню, тяжелая сердечная недостаточность, он периодически давал такой живот, что задыхался. Я прихожу к нему, он на меня Богу молился, говорю:

— Что ж ты, черт бы тебя побрал, молчишь, а если бы я забыл?

— Если б ты забыл, я бы сдох.

Я до сих пор это помню: „я бы сдох“. И я знаю: есть он, есть я, и больше никого, промежуточных нет, вот и все».

«Злой разговор» о советской медицине

А. И.: «Конечно, это злой разговор, но, как вы думаете, когда наука в этой стране начала стремительно развиваться? Вы же не отгадаете — в 1918 году! Еще Деникин будет брать Орел, а в Петрограде создают физико-технический Институт. Здесь Абрам Федорович Иоффе уже на руках носит Курчатова и делает из него того, кем является Курчатов. Это же он вместе с Харитоном спас не только эту страну. Мир спасли тем, что сделали бомбу. <…> Это поразительный успех. В 1918-м году создали Центральный аэрогидродинамический институт — ЦАГИ, там, в Раменском, чтобы поднять потом самолеты. В 1918-м! Вы представляете себе головы этих людей? В 1919-м создается Туркестанский университет, а Колчак еще отрезает от Москвы всю Среднюю Азию. Плевать они хотели, они знали цену и Деникиным и Колчакам. Это все — бурда, они похулиганят и исчезнут, а страна останется. И они создали этот Университет, где была создана советская гематология — Александром Николаевичем Крюковым. А ездили туда через Красноводск <через Каспийское море>, потому что напрямую не проедешь — там Колчак. Вот эти люди создавали советскую науку. <…>