Б. Горобец - Медики шутят, пока молчит сирена Страница 32

Вы с энтеральным питанием идите от ума. Вот уж кому оно абсолютно не в дугу — этой больной. Посмотрите на ее, извините, телеса. Это — во-первых. Во-вторых, раз там язвы в желудке, то вы даете стимул секреции, раз даете — там идет самопереваривание. С голоду она не помрет. Это же все от ума — трофика <питание>, больные не должны терять вес. Это все ахинея. Не слушайте этих дураков, они вам расскажут… Баба весит 80 кг. <…> Если микротромбирование прет, что вы лезете со своей жратвой?! Если это не понятно, посмотрите на ее титьки, простите за выражение! Куда торопиться? Вы же ее кормите. Ну, какая поспешность? Главное, что у вас абсолютные противопоказания — эрозийный гастрит — трактором. Говорят, она азот теряет. Но вы вообще-то видели когда-нибудь, что эта потеря азота приводит к каким бы то ни было последствиям? Кроме статистики — чужой, неинтересной. Человек вообще-то полный голод выдерживает 45 дней — полный, при активной жизни. А вы каждый день ей 1,5–2 тыс. калорий засобачиваете в вену. Этого сталевару хватит. Когда не было эрозий — вы от меня этих разговоров не слышали. А сейчас — эрозия. Это абсолютное противопоказание.

С. 393

Общая перспектива лечения рака

А. И.: «Вот подождите, пройдет очень короткий срок и будет так. Рак желудка с метастазами в печень, поджелудочную железу и в задний проход. Назначили такой-то цитостатик, у больного агранулоцитоз <падение числа лейкоцитов-гранулоцитов ниже критического уровня>. Он вышел из агранулоцитоза. И в заднем проходе, и в печени все метастазы рассосались. Вот увидите, будет так! Но только при этом будет тяжелое поражение печени, будут останавливаться почки, это уж я вам гарантирую».

С. 407

В 1972 г. у нас не поверили, что Бернар начал лечить острый лейкоз

А. И.: «В 1972 году мы прочитали первую публикацию по лечению острого лейкоза. Вам это даже представить трудно, если тогда из ста больных сто умирало, из тысячи — тысяча, из миллиона — миллион. А в 1972 году грянул гром: французы и американцы сделали программу, жесткую, трудную, по лечению острого лейкоза, и половина детей выздоравливала. Я узнал об этой программе из рук в руки, в Париже, от автора, величайшего гематолога — Жана Бернара. Приезжаю в Москву, домой, иду к своему учителю, Иосифу Абрамовичу Кассирскому, и, как идиот, говорю: „Иосиф Абрамович, Бернар говорит, что они вылечивают или надеются вылечить половину больных детей с острым лейкозом. Все-таки, он порядочное трепло“. И Кассирский говорит: „Ну, Андрей Иванович, ну, конечно, он хороший ученый, но болтун, ну, француз, ну, что с него взять!“ И мы опоздали из-за того, что один молодой дурак другому старому, я не могу сказать, что дураку, но доверчивому человеку, плохо сообщил то, что надо было понять. Это было невероятно, почти так же, как мне бы сказали, что построили лестницу на Луну, и, знаете, ничего, вскарабкались. Так для меня представлялось излечение острого лейкоза. А тогда Бернар мне рассказал программу лечения. Когда мы все это узнали и поняли, мы с покойной Мариной Давыдовной <Бриллиант> все бросили на это. На нас кричали, топали ногами — никто не верил. Даже нашлась одна дура, которая говорила: „Андрей Иванович, ну, это все-таки происки международного империализма“. Я ей говорю: „Да, им больше делать нечего“. <…>

Кто орал? Педиатры во главе с Наташей Кисляк, моей хорошей знакомой. Орали, что это вранье все, от начала до конца. Вы думаете, это был месяц, два, год? Продолжалось несколько лет, когда педиатры категорически не принимали терапию острого лимфобластного лейкоза детей. Потому что психологию изменить очень непросто. Они были искренне уверены, что мы лжем, что никаких выздоровлений не бывает. Ни один педиатр близко не подпускал эту информацию к детям. А в это время вылечивали мы — в Москве, Менделеев — в Петрозаводске. А сегодня все наоборот».

[И. А. Кассирский… 2008. С. 9]; [Академик Андрей Воробьев… 2010. С. 122]

Предложим телевидению: Кравченко, Савченко и… Рабиновича

A. И.: Воробьева только надо на кого-то сменить.

B. Г. Савченко: Андрей Иванович, рассказывать об Институте и не рассказывать о Вас, это уже смешно. Звонков?

A. И.: Звонков <Е. Е.> расскажет о желудке. Головной мозг — Губкин <А. В.>, можно показать гигантскую опухоль головного мозга. Огромная опухоль головного мозга, Вы понимаете, что человек с такой опухолью — вот она, показываем, — его реально нет. И 60 % из них выздоравливают благодаря тому, что мы проводим терапию в сверхнапряженных условиях.

B. Г.: Там самое главное — диагностика, а диагностикой на современном уровне владеет практически только этот Центр.

A. И.: А персонаж по диагностике лимфом?

B. Г.: Персонаж — это два завлаба: из ГИИТа и клинической морфологии.

A. И.: Ну, да, Кравченко да Савченко. …И один Рабинович.

B. Г.: Кто Рабинович?

Никита Шкловский: Воробьев!

A. И.: Уже хорошо.

B. Г.: Итак, Кравченко, Савченко и Воробьев.

Нитроглицерин — страшная вещь при обмороке

А. И.: «Это страшная вещь, когда перепутали больного в обмороке с больным с коронарной патологией, сунули ему нитроглицерин — он встать не может, у него рухнуло давление еще больше. И все!»

С. 342

Из морга — в реанимацию

«Однажды Андрея Воробьева попросили подписать заключение о смерти пациента — зачем-то нужно было, чтобы факт, который может установить любой врач, был заверен подписью светила. Речь шла о чистой формальности. Андрей Иванович уже было и ручку занес, но в последний момент заупрямился: „Нет, я так не могу. Раз я подписываю, мне нужно хоть глянуть на него“. После недолгих возражений („Да чего глядеть-то, он уже остывает!“) профессора проводили к новопреставленному. Воробьев в самом деле только посмотрел на него. И тут же сказал: „Послушайте, здесь что-то не то — мертвые так не лежат. Ну-ка давайте его в реанимацию!“ Если эта история и придумана — она хорошо придумана»

Из статьи Б. Жукова

[«Врач народа», еженед. журнал. 28.01.2003]

Горит ли у нас линолеум, оказывается, никто не знает

А. И.: «Это плохо. Надо знать! И когда последний раз проводили инструктаж, я просил ту дверь открыть. Тут две двери, я просил ту открыть. Вот сейчас вот тут что-нибудь вспыхнет — и вы погибли, потому что вал в одну дверь невозможен. Ни черта та дверь не открыта! Потому что у нас православие и народность… Мы отличаемся тем, что никогда ничему не учимся. И на грабли — знаем, куда наступать. Ну, проверь, проверь! Надо 10 раз сказать, чтоб она была открыта. В ответ 10 раз услышишь какую-нибудь галиматью на тему о том, почему она не открыта».

С. 189

«Собрать деньги больному ребенку!» — это все желтая пресса. Соберут, отправят и потеряют.

А. И.: «Здесь <у нас> пересаживают костный мозг. И аутологичные стволовые клетки, и аллогенный костный мозг, и аллогенный неродственный. Последнее — дело, конечно, тяжелое, результаты тяжелые. Все-таки таких броских, ярких успехов, которые есть при обычной химиотерапии, аллогенная неродственная трансплантация дать не может. Эти больные все-таки инвалиды, они привязаны к месту трансплантации. Очень много об этом шумят в газетах, материал хлесткий, журналисту ничего не надо, кроме того, чтобы его материал был с желтизной. К сожалению, трансплантации за границей — почти все детальны, потому что тот, кому пересадили костный мозг, должен жить там, где пересадили, он должен жить у тех врачей, которые его знают и донора знают <выделено автором>. При миелоидных лейкозах надо от донора, того же, повторно переливать лимфоциты, но для этого надо быть с ним вместе. И все эти газетные репортажи: Собрать деньги больному ребенку! — я их не читаю, это все желтая пресса. Соберут, отправят и потеряют. Вот и все! Трансплантационная результативность лечения за рубежом вообще ни в какое сравнение не идет с домашней. Техника-то одна и та же: чего там! — забрал костный мозг у донора, влил в вену реципиенту. Это очень простая манипуляция. А сложности выхаживания обычно не описываются. Поэтому за бугром мы всех теряем, как правило. У меня в памяти, может быть, один или два случая успешной пересадки, остальное все плохо».