Ольга Власова - Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика Страница 33

Благодаря апелляции к феноменологии и экзистенциализму, благодаря продолжению традиции экзистенциально-феноменологической психиатрии и ее сочетанию с марксизмом Лэйнг политизировал патологический опыт. И внимание к опыту, и его политизация прочно закрепились в умах его современников. Этот взгляд стал теперь обязательной оговоркой при исследовании психических заболеваний.

Если экзистенциально-феноменологическая психиатрия говорила о том, что психическое заболевание – это специфическое, непохожее на наше существование, то Лэйнг поднял вопрос о социальном, культурном статусе этого существования и опыта, он вновь вернул патологический опыт миру, возложив на него ответственность за эти «чудные» трансформации. Для него оказалось недостаточным сказать, что больной не похож на других, он подчеркивал, что больной таков, поскольку такова наша культура, наше общество, наша семья. Лэйнг включил само психическое заболевание не в онтологию бытия, в абстрактную онтологию мироздания, а в онтологию общества, в котором мы живем и частью которого каждый из нас является.

Благодаря обращению к Сартру, Лэйнг совершил своеобразный переход к практике, практике в теории. Безумец с другим своеобразным и специфическим бытием так и продолжал оставаться чужаком, только теперь чужаком не природы, а бытия. Для Лэйнга безумец всегда был частью социальной системы, такой специфической данности социальной онтологии, опыт которого был конституирован не бытием как таковым, независимым от меня или от него, а практикой социальной реальности – тем, что мы делаем и как мы мыслим, будучи социальными существами.

Лэйнг попытался вернуть обществу ответственность за безумие и, таким образом, из безмолвия психиатрических больниц вновь ввел его в пространство общественных дискуссий. Такой ход имел закономерный вывод: «Это не они больны, больно общество». Укорененность безумия в социальной онтологии предполагала, что безумие – такой же полноправный элемент социальной системы, как и все остальные. Таким образом, Лэйнг заставил воспринимать безумца как данность социальной системы. В этом и состояла политизация безумия.

Идеи, которые выдвигал Лэйнг, можно обобщенно представить как социальную теорию, более или менее целостную социальную феноменологию, включающую теорию образования и функционирования группы, механизмов поддержания ее целостности, теорию функционирования власти, а также теорию взаимодействия индивида и общества. В 1987 г., за два года до смерти, в коротком резюме о себе, написанном для «Te Oxford Companion to the Mind» от третьего лица, он характеризует себя как социального феноменолога, «заинтересованного главным образом в выделении и описании того, что происходит в опыте людей, опосредованном их взаимодействием»[220]. Именно социальная феноменология занимает Лэйнга во всех его работах. Появившись впервые в совместной с Эстерсоном книге о семьях шизофреников в 1964 г., социальная феноменология становится его исследовательской стратегией. Лэйнга интересует опыт, переживание, проживание. Но это уже не непосредственные факты сознания или чистое сознание, как это было в феноменологии, это даже не просто опыт человека как опыт существования, как в феноменологической психиатрии и экзистенциальном анализе. Это опыт человека как социального индивида, неизменно социальный, социально индуцированный и социально управляемый.

Самый важный этап образования общества Лэйнг, следуя за Сартром, связывает именно с опытом, а точнее, с усреднением переживания и его отчуждением. По его мнению, отчуждение уже заложено в самой онтологии общества, ибо иначе социум просто-напросто бы не возник. Опыт и его отчуждение – основные темы социальной теории Лэйнга. Поскольку психическое заболевание начинает трактоваться исходя из социальной онтологии, оно перестает быть исключительно клиническим концептом и становится социальной, философской проблемой. Как и всякая социальная и философская проблема, психическое заболевание становится проблемой неразрешимой, ведь невозможно избавиться от того, что неотъемлемо присуще обществу, а психическое заболевание как возможность – это свойство всякой социальной группы. Однако Лэйнг идет дальше.

Он определенным образом смещает акценты, ведет себя вполне в духе модной тогда леворадикальной критики общества, точно так же, как представители Франкфуртской школы или постструктурализма. Поскольку отчуждение для него – бесспорно отрицательный феномен, а безумие противоположно отчуждению; безумие начинает трактоваться им как событие, негативное в жизни общества, но позитивное для личности. Здесь дает о себе знать та связка марксизма и феноменологии/ экзистенциализма, которую Лэйнг так удачно обозначает, используя термин «социальная феноменология».

Здесь Лэйнг отрывае тся от своей первоначальной специа льности и начинает романтизировать безумие, поскольку превращает его в концепт своей социальной феноменологии. Наивно было бы полагать, будто он не представлял, что означает психическое заболевание и какое страдание стоит за ним. Наивно было бы полагать, что для него оно совсем не окрашивается негативными чертами. Но в определенный момент своего творчества он превращается из психиатра в теоретика-философа, в теоретика-гуманитария, в борца и революционера, а гуманитарии, как известно, должны прибегать к абстрактным категориям. Безумие не становится для Лэйнга исключительно позитивной силой, просто оно превращается в инструмент теоретизации и отрывается от своих «практических корней». Такова цена и оборотная сторона его гуманитаризации.

III. Дэвид Купер

1. Радикальный марксизм и революционная установка

Дэвид Купер – выходец из ЮАР по происхождению, британец по академической карьере, француз по месту жительства – стал второй фигурой британской психиатрии, а его сотрудничество с Лэйнгом на несколько лет определило облик не только антипсихиатрической теории, но и антипсихиатрической практики.

Купер родился в Кейптауне в 1931 г., там же получил медицинское образование, но в 24 года навсегда покинул свою родину. Он направился в Париж, где женился, а затем двинулся в Лондон. Там он снял квартиру на престижной Харли-стрит и открыл частную практику. Правда, в конце 1960-х годов бросил ее по политическим соображениям, больше не желая поддерживать обслуживающую власть социальную институцию, отпустил волосы и бороду, одевался преимущественно в черное. Этот период и стал в творчестве Купера наиболее продуктивным. В начале 1972 г. Купер покинул Лондон и перебрался в Аргентину, а в конце 1970-х вновь возвратился в Париж, где дописывал свою последнюю книгу «Язык безумия» и некоторое время преподавал в Венсенне. Говорили, что тогда он злоупотреблял алкоголем и постепенно опускался. Умер в 1986 г. от внезапного сердечного приступа в своей парижской квартире.

Часто имя Купера ставят рядом с именем Лэйнга, особенно когда говорят о его политической и социальной теории, а также о практических проектах, но они были непохожими теоретиками и абсолютно самостоятельными практиками. Хотя, несмотря на различия характеров и целей, эти люди понимали друг друга. Лэйнг вспоминал: «Он был очень живой и во многих отношениях отличался от большинства. Я встречал немного людей, похожих на него, и он встречал немного таких, как я. Так что в то недолгое время, когда мы работали вместе, мы наслаждались обществом друг друга»[221].

Купер был романтиком и идеалистом, еще большим, чем Лэйнг. Он, как и Лэйнг, был харизматичен: высокий, статный, с длинными волосами и бородой, он чем-то напоминал Маркса. Стефен Тиктин пишет: «Он был крупным, возбужденным человеком с длинными златокудрыми волосами и огненно-рыжей бородой. <…> Его голубые глаза были наполнены нежностью, а говорил он мягким голосом. И он был предельно погружен в себя. У всех сразу же возникало впечатление, что перед ними очень глубокий и красивый человек. <…> Мне кажется, что в своей внешности “гуру” он являл великое смирение и сострадание, и именно эти качества поразили меня больше всего»[222]. Революционность Купера была излишне радикальной даже для Лэйнга. Его кумиром был Антонен Арто, а идеалом – подлинная революционность. Он постоянно ввязывался в антипроекты: антибольница, антиуниверситет, антишкола, антисемья, антипсихиатрия. В октябре 1972 г. в дружеском письме к Лэйнгу из Аргентины Купер описывал свою жизнь как «насыщенную настолько, что невозможно описать словами, прекрасную, захватывающую дух и прежде всего опасную…»[223]. Он постоянно воплощал в жизнь свой манифест «Постель – основное пространство революции», о его сексуальном либерализме и свободе ходили легенды: он практиковал этот метод лечения со всеми нуждающимися в нем пациентками, а их было предостаточно[224]. Исцелять для него означало обладать и давать свободу выражения, а это обладание и свобода наиболее ярко, на его взгляд, достигались в постели.