Ольга Власова - Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика Страница 36

Одновременно с рассмотрением аналитической и диалектической рациональности Купер обращает внимание еще на один пласт исследований: необходимость феноменологического подхода. При этом сам термин «феноменология» он трактует достаточно традиционно, понимая под этим непосредственный опыт человека или объекта без привлечения предвзятых мнений[242]. Он отмечает, что изначальным уровнем исследования в психиатрии является уровень, который мы назвали бы описательным (сам он именования ему не дает), чьим результатом является совокупность суждений, отражающих количественные отношения, показатели. Хотя эти суждения и основываются на статистике, они, по Куперу, не имеют никакого отношения к реальной ситуации и к тому, что на самом деле происходит с людьми. Поэтому, кроме этого, необходим и второй уровень – феноменологическое описание.

Феноменологическое описание ориентируется на изменения во внутреннем и внешнем пространствах людей в их сравнении с ранее определенными благоприятными и неблагоприятными изменениями. Исследователь при этом имеет дело с реальными событиями реальных людей с индивидуальными и свойственными только им мирами. «Феноменологический подход, – отмечает Купер, – не означает, что может быть достигнут уровень обобщения, просто прежде, чем двинуться к абстрактному обобщению, нужно опереться на конкретную особенность»[243]. Такой подход противопоставляется традиционному медицинскому подходу. В этом случае отношения между людьми и их внутреннее пространство отбрасываются ради чистоты абстракций, которые утаивают больше, чем показывают.

Развивая диалектически ориентированный феноменологический подход, Купер задается целью пристальнее вглядеться в человека, который был классифицирован как шизофреник, посмотреть на него в его «актуальном человеческом контексте» и попытаться понять, как получилось так, что ему был поставлен диагноз, кто оценил его как шизофреника и что это значит для самого этого человека. Закономерно, что при таком ракурсе исследования он направляет свое внимание на семью как исходное социальное пространство человеческой жизни.

2. Грамматика политического: насилие, семья, психиатрия

Купер следует тем же путем, которым шел Лэйнг. Он говорит о механизмах образования группы и функционирования общества, об экзистенциальном подтексте безумия, об опыте и его статусе в обществе. То, что Лэйнг назвал бы политикой опыта (если отбросить содержание работы с одноименным названием), Купер именует грамматикой политического, или грамматикой жизни. «Грамматика жизни, – как пишет он сам, – касается способов структурирования риска в их совершенной понятности в каждой жизненной ситуации. <…> Риск заключается в том, чтобы принять на себя ответственность в ситуации отсутствия выбора»[244]. Отсутствие риска при этом расценивается Купером как убийственная безопасность и уступка удобству.

Внимание Купера сосредоточено на грамматике развертывания власти в социальном пространстве, выражающейся на нескольких уровнях.

1. Микрополитический уровень внутреннего пространства личности – сознание и тело, включенные в развертывание власти. Это воспоминания, мечты, сознательные и неосознаваемые ожидания и фантазии, телесные проявления и телесные органы как таковые. Глубокая личная обеспокоенность вовлекает в политику наше сознание и тело, так что даже язва желудка, по Куперу, может расцениваться как политический акт.

2. Микрополитический уровень семьи, основной единицей которого является буржуазная ядерная семья. Она – посредник в осуществлении власти политического правящего класса и путем социализации задает для человека принимаемую им роль, которая отвечает господствующей системе. Здесь семья взращивает конфликт между активной реальностью, опытом и поведением человека и принимаемой им пассивной социальной ролью, именно с семьи начинается разрушение правящим классом угнетаемых им граждан.

3. Микрополитический уровень конфронтационных групп – это группы, копирующие семейный опыт и ролевую структуру семьи: полиция, армия, образовательные и медицинские институции, с которыми человек, так же как с семьей, сталкивается с первых лет жизни.

4. Макрополитический уровень – уровень политических образований как системы и политической активности.

Наиболее пристальное внимание Купер уделяет микро-макрополитическому переходу. На его взгляд, поляризация человеческой жизни на микро– и макрополюса является одной из основных тактик буржуазного общества. Сущность микро-макроперехода состоит в перемещении от области непосредственных отношений с другими к пространству анонимной социальной организации. В макрогруппе один человек может что-то знать о другом, но никто не может знать о других все. Человек может быть чрезвычайно активным макрополитически, вступать в революционные объединения и открыто противостоять системе, однако не обращать внимания на микрополитику. Может быть и наоборот: некоторые могут сосредотачиваться на противоречиях и сущности отношений между людьми и поведения людей, но быть не в состоянии присоединиться к макрополитическому противостоянию.

В силу такой специфики микро– и макрополитики, на взгляд Купера, важным является схватывание этого момента микро-макрополитического перехода, которое может обеспечить постоянное преобразование микрополитики в макрополитику и наоборот. В противном случае всеобщая анонимность рискует заслонить конкретные задачи и конкретных людей, а непосредственное взаимодействие и конкретные политические действия рискуют утратить всеобщие цели.

Центральным феноменом, через который Купер исследует политику жизни и властных отношений, является безумие, а основным пространством этого исследования становится микрополитический уровень семьи. В центре интересов Купера – нуклеарная семейная единица капиталистического общества, являющаяся, на его взгляд, наиболее типичной для общества второй половины XX в.

В анализе семьи Купер движим вполне постструктуралистской задачей, считая, что деконструкция семьи должна стоять в центре преобразования общества и культуры. Вполне в постструктуралистском духе он заявляет: «Бессмысленно говорить о смерти Бога или смерти Человека, пародируя серьезные намерения некоторых современных богословов и философов-структуралистов, пока мы не увидим своими глазами смерть семьи, – той системы, социальная функция которой состоит в незаметной фильтрации нашего опыта и последующем лишении наших действий всякой подлинной и полноценной спонтанности»[245]. К этим лозунгам добавляется и ярый критицизм марксистского толка: «Из-за отсутствия богов мы должны были создать могущественные абстракции, ни одна из которых не обладает такой деструктивной силой, как семья»[246].

Купер определяет семью как группу социально трансформированных безымянных людей, работающих и проживающих совместно в определенной институциональной структуре[247]. Основная особенность семьи состоит в ее центральной функции – функции посредника. Для Купера семья неизменно является агентом государства: она поддерживает власть правящего класса и одновременно выступает прообразом для всех институциональных структур общества: «Общество должно быть большой и счастливой семьей с ордой послушных детишек. Нужно быть безумцем, чтобы не желать такой завидной ситуации»[248].

По подобию семьи организованы политические партии и правительственный аппарат, школы и университеты, фабрики и профсоюзы, армия и церковь, больницы. Все они имеют «семейную» структуру. Модель семьи, по Куперу, универсальна для общества, поскольку универсальна функция посредничества, которую должна реализовывать всякая социальная институция. И универсальность эта – самая большая беда. Выстраивая свою систему, семья развивает два плана функционирования в соответствии с двумя ракурсами своего существования. С одной стороны, она поддерживает власть правящего класса, государства и общества, а с другой – она должна обеспечить себя поддержкой входящих в нее членов. Для этого она обманывает их. Поэтому любовь семьи никогда не бывает бескорыстной, безопасность, которая дается ее членам, требует расплаты, и расплата эта – ложь.

Купер словно срывает с семьи маску радушия, любви и поддержки, маску теплоты, и обнаруживает за ней пустоту, одиночество и утрату автономности, необходимые для поддержания власти общества. Так называемая счастливая семья, на его взгляд, является жесткой институцией, делающей несчастными и убивающей своих членов. Он подчеркивает: «Это семья, где вместе молятся, где вместе до самой смерти переживают болезнь и здоровье, семья, которая украшает наши надгробные плиты эпитафиями тех, кто скорбит по нам… Этот ложный траур – лишь поэтическая метафора, ведь никакая настоящая скорбь невозможна, если люди, которые оплакивают друг друга, никогда не встречались. Буржуазная нуклеарная семейная единица (если говорить на языке ее агентов – академических социологов и политологов) стала в настоящем столетии совершенной формой не-встречи и посему предельным опровержением скорби, смерти, рождения и царства опыта, которое всякому рождению и теории предшествует»[249].