Прасковья Мошенцева - Тайны Кремлевской больницы, или Как умирали вожди Страница 38

— Не беспокойтесь, — сказала я. — Сейчас все сделаем. Не волнуйтесь.

— Волноваться не буду, когда все будет в порядке, — сказал он сухо.

Я продолжала успокаивать:

— Сейчас сделаем рентген, посмотрим снимок. Наложим гипсовую повязку, и все будет в порядке.

— Если бы это было так, — произнес он с сомнением.

Сестра отвезла Громыко на каталке в рентгеновский кабинет. Я посмотрела снимок. Перелом оказался непростым — со смещением.

Тем не менее, я произнесла ободряющую фразу:

— Ничего страшного.

Через несколько мгновений мы были в перевязочной, и медицинская сестра Тоня, понимающая меня с полуслова, уже приготовила все необходимое.

Перед операцией я спросила:

— Андрей Андреевич! Может быть, вы хотите, чтобы вас обслуживал другой врач?

— Нет, — только и сказал он.

Я принялась за дело, не переставая уговаривать больного:

— Сейчас сделаем обезболивание. Видите, я беру самую тонюсенькую иголочку. Вы ничего не почувствуете… Как будто укус комара.

Сделала блокаду действительно безболезненно. Сестра готовила гипсовую лангету.

Я отдала распоряжение:

— Держите его локоть!

Сама взяла кисть и сильно потянула к себе. Раздался легкий хруст. Значит, кость встала на место. Гипсовую повязку наложила сама выше локтя. Еще раз прощупала всю руку. Сделала еще одну повязку, высвободив кисть руки.

— Фу, — сказал с облегчением министр. — Как будто и не ломал руку.

Но я почувствовала, что сказано это не от сердца. Он все еще чего-то боялся. Снова поехали на рентген.

— Снимок покажет, действительно ли все на месте, — сказала я.

Врач-рентгенолог вертела снимок и так и сяк, потом проговорила:

— Что-то не видно, чтобы ваш больной ломал руку.

Она еще не знала, что больной — министр иностранных дел. Увидев Громыко, тихо добавила:

— Прекрасно вправили, Прасковья Николаевна. Лучше и сделать нельзя.

Громыко отправили в палату. Я наведывалась через каждый час.

— Болит рука, Андрей Андреевич?

— Немного больно, — отвечал он. — Видимо, наркоз отходит.

— Сделать вам укол?

— Нет, не надо. Не люблю я эти уколы. — Он как-то странно посмотрел на меня.

— В таком случае завтра сделаем еще раз контрольный снимок. Если все в порядке, можете ехать домой, — заключила я бодрым голосом.

— Домой? — удивился он. — Так рано?

— Ну что вы! — успокоила я. — Вы можете лежать здесь сколько вам будет угодно. Рука должна находиться в гипсе три недели. Потом будете ее разрабатывать.

Через три недели я сняла гипсовую повязку.

— Теперь вы можете окончательно выписываться. Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

— Вы знаете, где-то я с вами встречался… Никак не могу вспомнить.

Думаю, что Громыко лукавил: он узнал меня сразу… Слишком памятной была прошлая встреча.

— Нет, Андрей Андреевич, — проговорила я, тем не менее. — Нигде с вами мы не встречались. Всего вам хорошего. До свидания.

Дома я обо всем рассказала мужу.

— Что ж ты не напомнила ему о Париже? — спросил он.

— Зачем? — ответила я. — Я — врач. Давала клятву Гиппократа. Стало быть, ничем, никакими воспоминаниями, особенно неприятными, не должна тревожить больного.

— Надо же! — удивился муж. — Ты еще помнишь клятву Гиппократа? Сегодня, наверное, никто ей не следует.

Бег по лестнице с Семеном Цвигуном

В январе 1982 года услышала о смерти первого заместителя Председателя Комитета государственной безопасности Семена Цвигуна. Ходили слухи, что это самоубийство. Ушам своим не поверила: как мог такой мужественный, волевой человек свести счеты с жизнью подобным образом?

Вспомнила, как его привезли в нашу больницу с грозным диагнозом: «кишечная непроходимость». В истории болезни значились только имя, фамилия и отчество: Семен Кузьмич Цвигун. Ни занимаемой должности, ни звания указано не было. Несмотря на сильные боли в животе, Цвигун держался хорошо, даже улыбался. Позже он признался, что тяжко ему было не только от болей, но и от неизвестности: что за болезнь, не ждет ли его операция?

Меня тоже грызли сомнения. Несомненно, диагноз требовал хирургического вмешательства. Но сначала надо было выяснить, что явилось причиной кишечной непроходимости. Когда я вникла в анализы и тщательно осмотрела больного, от сердца у меня отлегло: это же почечная колика! Тоже, конечно, радости мало, но все-таки…

Рентгеновское обследование подтвердило мой диагноз: в мочеточнике больного отчетливо просматривался крупный камень. Чтобы выгнать его, я решила применить самый простой метод. Цвигун был мужчина крепкий, сердечно-сосудистая система — в порядке. Я сделала ему несколько обезболивающих уколов, предложила выпить два-три стакана теплого чая и заставила бегать вверх-вниз по лестнице. Конечно, мне пришлось бегать вместе с ним.

Удивило меня, что ни во время обследования, ни во время лечения Цвигун не задал ни одного вопроса. Он беспрекословно выполнял все указания. Разве только, бегая по лестнице, время от времени посматривал на меня удивленно.

Через два часа после начала лечения злосчастный камень лежал у пациента на ладони. Мы оба вздохнули с облегчением. Он — оттого, что исчезли жестокие боли в животе и мрачные мысли в голове, я — оттого, что не ошиблась в диагнозе и вернула больному здоровье.

Правда, мне очень хотелось узнать, кого же так бесцеремонно я подвергла столь жестокому методу лечения? Кто этот дисциплинированный и терпеливый человек? Спросила у самого Семена Кузьмича. А когда узнала, что он — заместитель Председателя КГБ, невольно рассмеялась:

— Надо же, а я с вами вот так, запросто, наперегонки!

Глядя на меня, засмеялся и Цвигун.

Первая жена Шаляпина

В мое дежурство «скорая помощь» привезла пожилую женщину — маленькую, худенькую — с компрессионным переломом позвоночника. В направлении было написано: «Просим принять на лечение Шаляпину Иолу Игнатьевну».

Я поинтересовалась, не жена ли она знаменитого певца. Иола Игнатьевна горько улыбнулась и сказала с заметным акцентом:

— Да, я первая жена Шаляпина. — Потом, в свою очередь, задала вопрос мне: — Милый доктор, скажите, пожалуйста, куда я попала?

Я ответила:

— В Кремлевскую больницу.

Она удивилась, а чуть позже поведала мне свою историю.

По происхождению она — итальянка. В молодости была знаменитой балериной. Однажды приехала на гастроли в Россию, встретила Шаляпина, да и осталась навсегда.

Долгие годы Иола Игнатьевна жила с дочерью Ириной в том самом доме, где когда-то они жили с Федором Ивановичем Шаляпиным. В 20-х годах Шаляпин уехал за границу, забрав остальных детей. Она же осталась в Москве без всяких средств к существованию. Никакой пенсии от государства не получала. Жила на деньги, которые удавалось выручить от продажи вещей, оставшихся после отъезда мужа.

— Сохранился только рояль Федора Ивановича, — с горечью рассказывала Иола Игнатьевна. — Однажды Федор Иванович прислал из Америки посылку с вещами для Ирины. Но все они были поношенные… Я восприняла это как насмешку. Правда, когда было особенно трудно, кто-то, по-видимому из поклонников или друзей Федора Ивановича, инкогнито раз в неделю приносил нам пакеты с едой. Звонил в дверь, оставлял пакеты у двери и исчезал… Я ни разу и не видела, кто это… Так было несколько лет. Я и не пыталась узнать… Ведь это было при Сталине. А я считалась женой изменника родины.

Я долго не могла понять, как все-таки Иола Игнатьевна попала в Кремлевскую больницу. Узнала от нее самой.

А дело было так. Когда Иола Игнатьевна упала, сломав себе позвоночник, вызвали «скорую помощь», которая приехала из института имени Склифосовского. Врач осмотрел пострадавшую, увидел, что это старая женщина, и, видимо решив, что ей пора умирать, уехал.

Через несколько дней радиостанция Би-би-си сообщила, что жена знаменитого певца Федора Шаляпина с тяжелой травмой лежит дома без всякой помощи. В Советском правительстве всполошились и дали указание госпитализировать Иолу Игнатьевну. И не куда-нибудь, а прямо в Кремлевскую больницу, только во 2-ю.

Мы много беседовали с Иолой. Она рассказывала о себе и Федоре Ивановиче, об их встрече и горькой разлуке, о своем особняке под Римом, о том, что мечтает остаток дней провести на родине. Но для этого нет ни денег, ни возможностей.

Слушая ее, я вспомнила своего французского коллегу, доктора Лякура. Он был свидетелем последних дней и даже часов жизни Федора Ивановича, умершего в предместье Парижа. Тогда в доме Шаляпина собрались близкие, друзья, лечащие врачи, среди которых находился и Лякур. У Шаляпина был рак крови, и он знал о своем тяжелом заболевании. Однажды кто-то спросил о его заветном желании, которое с радостью бы выполнили все.