Чезаре Ломброзо - Политическая преступность Страница 38

На другой день, 1 марта 1382 года, сборщики отправились по рынкам, и один из них обратился с требованием уплаты налога к старушке, торговавшей зеленью. Она платить отказалась, а когда сборщик прибегнул к насилию, то стала кричать. Сразу вспыхнул страшный бунт. Народ бросился к арсеналу ратуши и захватил там молоты, запасенные ввиду возможности нападения англичан. Этими молотами он перебил сборщиков податей и солдат герцога Анжуйского, а затем освободил арестантов, которые присоединились к бушующей толпе. Все аббатства, монастыри, церкви, даже кладбища были ограблены. Восстание быстро распространилось на Руан, Реймс, Шалон, Орлеан и прочих. Скоро, впрочем, оно было подавлено кровавыми репрессиями.

В 1548 году кровавый бунт возник в области Гиень. Шайки крестьян по 10–15 тысяч человек, восставшие против налога на соль, проходили всю провинцию, избивая сборщиков, сражаясь с жандармами, освобождая арестантов и сжигая дома агентов правительства. В Бордо они убили помощника губернатора. Герцог Монморанси с десятитысячным войском жестокими мерами подавил это восстание.

В 1638 году руанская чернь восстала против соляных приставов, но бунт быстро был потоплен в крови восставших. Ненависть к соляным приставам, однако ж, не исчезла, так что в следующем году правительству пришлось особым декретом воспретить под страхом смертной казни называть их грабителями, лихоимцами и тому подобными ругательными прозвищами.

В 1640 году Мазарини удвоил налог на пищевые вещества. Парижский народ тотчас же построил баррикады, овладел тюрьмами, освободил президента парламента Потье-де-Бланмениля и советника Брусселя, арестованных по приказанию самого министра. Двор испугался и вошел в соглашение с народом, облегчив налоги более чем на двенадцать миллионов.

В 1649 году народ вновь отказался платить соляной налог. Опять восстание. Полторы тысячи лодочников с Луары явились в Нант, запаслись там солью в большом количестве и стали развозить ее по деревням, продавая на площадях, на рынках, у церквей, как и всякий другой товар, не обложенный пошлиной. Ненависть против фиска была так велика, что всякий преследуемый полицией человек, закричав: «Долой соляной налог!», мог быть уверен в помощи толпы.

Перед революцией тяжесть налогов во Франции была невыносима. В Шампани, например, плательщики податей должны были вносить в казну 54 фр. 18 су с каждых ста франков дохода, а в некоторых приходах даже 71 фр.

В Верхней Гиени с домов платили треть дохода, а с фондов – четверть ренты; кроме того, всем приходилось платить подушные – одну десятую часть дохода, да одну седьмую в счет оброка сеньорам, да еще налог в замену барщины, да расходы ж насильственному взиманию налогов, да штрафы разного рода, и прочее.

В Тулузе поденщик, зарабатывавший, может быть, 10 су в день, должен был платить 8–9—10 франков подушных; в Бургундии простой рабочий был обложен подушной податью в 18–20 франков; в Лимузене весь зимний заработок каменщика шел на уплату налогов; в Бретани девять десятых обывателей благодаря налогам вошли в неоплатные долги.

В Париже самые бедные торговцы – битыми бутылками, например, или старым железом, платили 3 фр. 10 су подушных, что по тому времени было суммой довольно значительной. Налоги взимались безжалостно: в голодный год (1784) сборщики податей отнимали у бедняков деньги, вырученные от продажи мебели и предназначенные на хлеб для детей; неплательщиков заключали в тюрьмы: в 1785 году в одном только округе Шампани было арестовано таким образом 85 человек.

В 1789 году первым шагом революции было не взятие Бастилии, а сожжение замков в Париже.

В Италии народонаселение Неаполя возмутилось, под предводительством Мазаниелло, главным образом из-за налога на соль, прибавленного к другим разорительным поборам. В 1667 году там же бунт вспыхнул из-за налога на фиги; в Голландии были бунты из-за налога на рыбу.

Даже вполне справедливые налоги при неравномерном разложении служат причиной бунтов, как это было, например, в Павии с налогом на помол муки и во Флоренции с налогом на земельную собственность.

16) Экономические кризисы. На революционные движение эти кризисы заметного влияния не оказывают, а возбуждают только местные бунты.

Так, в Риме, по словам Гегевиха, несмотря на обилие революций, возникавших по экономическим причинам (задолженность плебеев, аграрные недоразумения), никогда не было революций из-за финансового кризиса.

Из истории Флоренции видно, что там в 1342–1345 годах обанкротились тридцать компаний по торговле шерстью, и несмотря на это (да еще в 1343 году был неурожай), спокойствие не нарушалось.

В новейшей истории, например, в прошлом веке ни один крупный промышленный кризис не вызвал революции (Англия – 1797, 1814–1816 годы; Шотландия – 1817 год; Франция – 1818–1819 годы; Шотландия – 1820 год; Англия и Франция – 1825–1827 годы; Франция – 1830–1831, 1836–1839 годы; Англия – 1839–1841, 1847 годы; Америка – 1857 год; вся Европа, 1866–1879 годы), несмотря на то что они сопровождались большими бедствиями.

Не было также бунтов в Англии в 1846–1847 годах, несмотря на то что Ирландия была тогда поставлена в такое бедственное положение, которое заставило правительство занять общественными работами более полумиллиона рабочих и издержать на это 2,5 миллиона фунтов. Правда, что, может быть, эта мера и послужила к предотвращению бунта.

17) Пауперизм. Стачки. В наше время самыми серьезными причинами политических и социальных восстаний являются чисто теоретические и доктринерские взгляды на отношения между трудом и капиталом, вошедшие в политическую экономию в качестве аксиом.

Пропасть, лежащую между этими двумя факторами и с каждым днем все более и более углубляемую главным образом банковыми спекуляциями, либеральные доктринеры желают засыпать слишком поспешно и необдуманно, но она действительно существует и грозит большими бедствиями.

Опираясь на теорию Дарвина, которая хотя и допускает индивидуальное неравенство между людьми, а следовательно, и неравное распределение богатств между ними, но основывается на борьбе за существование, доктринеры приглашают слабых соединиться между собой во имя такой борьбы с сильными. Между тем помимо теории Дарвина и рекомендуемой ею борьбы нам не следовало бы забывать и чувства человечности, впервые выдвинутого Иисусом Христом, чувства, не могущего допустить, чтобы рабочий человек умирал с голоду, чтобы, желая трудиться, он не находил себе работы.

Мы, итальянцы, особенно не должны бы этого забывать по отношению к аграрному вопросу, очень обострившемуся за последнее время, как это видно из недавнего опроса, в результате которого оказалось, что страшная бедность сельских рабочих в большинстве наших провинций, даже самых цветущих, не имеет себе равной в Европе, кроме Ирландии.

После этого смешно слушать разглагольствования наших демагогов по поводу рабочего вопроса в городах, который представляет собой ничтожную величину по сравнению с аграрным.

Когда видишь, что тысячи крестьян принуждены питаться гнилым маисом, что зоб, кретинизм, глухонемота и альбинизм чуть не сплошь охватывают население альпийских округов только потому, что на снабжение его хорошей питьевой водой не тратится и сотой части тех сумм, которые идут на постройку бесполезных монументов; когда подумаешь, что на многих равнинах Италии – у ворот двух самых больших городов – малярия косит население[16], и все это потому, что никто о нем не заботится, то приходится согласиться, что ответственность за недавние стачки в Павии, Мантуе и Ровиго должна падать именно на тех, кто был обязан принимать меры против бедствий.

Стачки суть предохранительный клапан, а вместе с тем и маяк, указывающий на дурные экономические условия, на слишком большое несоответствие между силами труда и капитала. Когда они единичны и ограничены, то являются простым нарушением невыгодного частного контракта; но если проследить их быстрое распространение по обширному району и по разным производствам, если обратить внимание на грубые, часто кровавые формы, в которых они проявляются, и на потрясение всего политического организма, которое производят, то нельзя не признать их факторами политической революций.

Да, наконец, сам Интернационал заявляет, что будет пользоваться стачками как подготовительным средством к этой последней.

В Бельгии анархисты и социалисты пользуются всякой стачкой для того, чтобы требовать всеобщей подачи голосов и подстрекать рабочих к насилиям. На каждую стачку съезжаются эмиссары социалистических партий Германии и Франции, поддерживая волнение и стараясь создать как можно больше затруднений правительству. Во время последней стачки в Карлсруэ (апрель и май 1887 года) достаточно было изгнать из страны иностранных агитаторов, для того чтобы стачки прекратились.