Оливер Сакс - Музыкофилия: сказки о музыке и мозге. Страница 4

Салима всегда была в хорошем настроении, и это сразу заметили на работе. Она работала в лаборатории пятнадцать лет, и коллеги уважали ее за ум и преданность делу. Но сейчас, отнюдь не растеряв профессиональных качеств, она стала более отзывчивой и внимательной к чувствам окружающих. Если раньше, по их словам, «она проводила большую часть времени сама с собой», то теперь она стала всеобщим любимцем и чуть ли не центром общественной жизни лаборатории.

Так же и дома – она перестала вести себя как Мария Кюри. Она уже не думала о работе и об уравнениях каждую секунду своей жизни, она начала ходить в кино и на вечеринки. И в ее жизни появилась новая любовь, новая страсть. Она, по ее собственному признанию, была лишь «смутно музыкальна», в детстве играла на пианино, но музыка никогда не занимала в ее жизни значительного места. А теперь все изменилось. В ней проснулась жажда – она хотела слушать музыку, посещать концерты, слушать классические произведения по радио и на CD. Она могла прийти в восторг или расплакаться при звуках музыки, тех самых звуках, которые раньше не вызвали бы у нее никаких эмоций. У нее появилось нечто вроде зависимости – она стала слушать радио по пути на работу. Коллеги, которым довелось оказаться рядом с ее машиной, говорили, что музыку она слушает на такой громкости, что ее слышно за четверть мили. Салима ездила в автомобиле с откидным верхом и «развлекала всю округу».

Тони Цикория и Салима пережили внезапную метаморфозу – из состояния равнодушия они совершили скачок к одержимости, к музыкальной жажде. Но кроме этого они пережили и более общие изменения личности – внезапный всплеск эмоциональности, как если бы эмоции, все виды эмоций, копившиеся в них годами, были вдруг выпущены на свободу. «После операции все было по-другому – я чувствовала себя так, словно родилась заново. И это изменило мои взгляды на жизнь, я стала ценить каждую секунду».

Способен ли человек обрести «чистую» музыкофилию, не пережив при этом изменений личности или поведения? В 2006 году такая ситуация была описана Рохрером, Смитом и Уорреном. Поразительная история женщины с трудноизлечимой эпилепсией височной доли. Ей было уже за шестьдесят, и после семи лет постоянных приступов, ее состояние удалось нормализовать благодаря антиконвульсивному препарату «Ламотриджин» (LTG). Перед тем, как начать курс лечения, Рохрер и его коллеги написали, что эта женщина

всегда была равнодушна к музыке, никогда не слушала ее ради удовольствия и никогда не посещала концертов. Семья ее, напротив, была очень музыкальна, муж играл на пианино, дочь – на скрипке… она же не проявляла совершенно никакого интереса к тайской музыке, которую много раз слышала на семейных и публичных мероприятиях, когда жила в Бангкоке; и, переехав в Соединенное Королевство, она не обнаружила в себе никакого желания слушать ни западную классику, ни поп-музыку. Наоборот, она обходила стороной те места, где могла услышать музыку, и испытывала особую неприязнь к некоторым музыкальным тембрам (например, она захлопывала дверь всякий раз, когда ее муж начинал играть на пианино, а хоровое пение вообще называла «раздражающим»).

Но после начала курса лечения «Ламотриджином» ее поведение изменилось:

Через несколько недель после начала курса LTG, пациентка стала иначе относиться к музыке. Теперь она искала музыкальные программы по радио и по телевизору, часами, каждый день слушала классическую музыку и, наконец, потребовала отвести ее на концерт. По словам ее мужа, она сидела, словно «прикованная к креслу», слушала La Traviata, и начала ругаться, когда зрители на соседних местах стали шептаться прямо во время концерта. Теперь она описывала классическую музыку как бесконечно-приятный и эмоционально-насыщенный опыт. У нее не появилось привычки напевать или насвистывать, и в ее поведении врачи не обнаружили больше никаких изменений. Никаких следов расстройства мышления, галлюцинаций или перепадов настроения.

Рохрер и его коллеги не могли точно определить причину «музыкофилии» этой пациентки. Они лишь предположили, что в течение многих лет ее мозг выработал интенсивную функциональную связь между системами восприятия в височных долях и частями лимбической системы, отвечающими за эмоциональный отклик. И эта связь проявилась, стала очевидной лишь когда удалось подавить главные симптомы эпилепсии. В семидесятых годах, Дэвид Бэр предположил, что подобная сенсорно-лимбическая связь может быть причиной внезапных художественных, сексуальных, мистических или религиозных чувств, которые обычно испытывают пациенты с эпилепсией височной доли. А что если нечто подобное произошло и с Тони Цикория?

Прошлой весной Тони был одним из участников десятидневного концерта, устроенного студентами музыкальных училищ, одаренными детьми и молодыми профессионалами. Концерт отчасти был еще и выставкой Эрики вандерЛинде Финдер (Erica vanderLinde Feidner), пианистки, которая так же специализируется на подборе идеального инструмента для каждого музыканта. Тони купил один из ее роялей, Bösendorfer grand, уникальную модель, созданную в Вене, – Эрика считала, что это идеальный инструмент для Тони, а сам он обладает удивительным чутьем для выбора рояля «под себя». Цикория чувствовал, что сейчас – лучшее время и место для его музыкального дебюта.

Для выступления он подготовил две композиции: свою первую любовь, «Скерцо Си-бемоль минор» Шопена; и его собственное произведение, под названием Rhapsody, Opus 1. Его игра и его история вызвали огромный интерес у публики, все были словно наэлектризованы (люди хотели, чтобы в них тоже ударила молния). Он играл, сказала Эрика, с «огромной страстью и невероятной жаждой жизни», – игра его, возможно, не была гениальной, но высококлассной была несомненно. В его случае это просто подвиг; когда кто-то без всякого музыкального прошлого самостоятельно учится играть на фортепиано в 42 года – это не может не восхищать.

Доктор Цикория спросил меня, что я думаю о его истории. Встречал ли я когда-нибудь что-то подобное в своей практике? Я же в ответ спросил его, что он сам думает обо всем этом, и как он сам видит свою историю? «Как медик я давно перестал искать ответы и объяснения, – сказал он, – теперь я думаю об этом только с «духовной» точки зрения». Я возразил, при всем уважении к духовности, что, по-моему, все, даже самые возвышенные состояния ума, самые невероятные изменения, должны иметь физическую основу или хотя бы физиологическую связь с нейронной активностью мозга.

Став жертвой удара молнии доктор Цикория пережил сразу два предельных состояния – клиническую смерть и «выход-из-тела». Состояние «выхода-из-тела» много раз становилось центральной темой сверхъестественных и мистических теорий, но и ученые-неврологи бьются над этой загадкой, пытаясь найти ей логическое объяснение. Описания случаев «выхода-из-тела» всегда очень схожи в деталях: человек видит самого себя, лежащего на земле, и как бы парит на высоте двух-трех метров (в неврологии это называется «аутоскопия» («autoscopy»)), он четко видит комнату, предметы и людей, но -- под неожиданным углом. Пациенты обычно описывают это состояние как «парение» или «полет». «Выход-из-тела» может вызвать страх, радость или отчуждение, но в одном люди всегда сходятся, – они воспринимают свои переживания как нечто совершенно «реальное», – отличное от сна или галлюцинации. Исследования показали, что подобные визуально-пространственные и вестибулярные аспекты состояния «выхода-из-тела» напрямую связаны с нарушением функций коры головного мозга, особенно соединительного отдела между височной и теменной долями (*Оррин Девински со своими коллегами в книге “Autoscopic Phenomena with Seizures” описали десять случаев из своей практики и рассмотрели еще несколько случаев, описанных в литературе; в то время как Олафу Бланке и его коллегам из Швейцарии удалось проследить за деятельностью мозга эпилептика в момент «выхода-из-тела»*).

Но в случае с доктором Цикория все было иначе – он пережил не просто состояние «выхода-из-тела». Он видел голубовато-белый свет, видел своих детей, жизнь промелькнула у него перед глазами, он чувствовал восторг, и, прежде всего, у него было ощущение огромной важности момента. Какая неврологическая основа может быть у всего этого? Подобные описания мы часто можем услышать от людей, попавших в автокатастрофу, ставших жертвами удара молнии, или переживших остановку сердца. В таких ситуациях человек обычно испытывает смертельный ужас, и организм его реагирует соответственно – резким понижением давления и оттоком крови от мозга (а при остановке сердца – еще и прекращением подачи кислорода в мозг). Эмоциональный подъем в таких случаях может быть вызван скорее резким скачком норадреналина и других нейротрансмиттеров, – и ужас и восторг здесь совершенно ни при чем, все решают гормоны. Пока что мы не имеем четких данных о процессах, происходящих в мозгу в такие моменты, но уже сейчас мы можем утверждать, что изменения сознания происходят на очень глубоком уровне и затрагивают эмоциональные зоны – миндалевидное тело и нервный центр ствола мозга – наряду с корой головного мозга.