Филипп Бассин - Проблема «бессознательного» Страница 4

Все это было, однако (если иметь в виду, повторяем, скорее логику, чем хронологию развития воззрений), толь­ко началом попыток вовлечения идеи «бессознательного» в контекст психопатологических трактовок. Вступив на путь признания «бессознательного» как фактора, не тож­дественного сознанию, но оказывающего тем не менее воз­действие на поведение, трудно было воздержаться от пред­ставления, согласно которому подобное воздействие не ис­черпывается лишь повышением «аффективного потенциа­ла», не сводится только к созданию ненаправленного эмо­ционального напряжения. Весь этот ход мысли подсказы­вал, что подобное воздействие должно быть способно, по крайней мере при определенных условиях, приобретать характер подлинной регуляции, подлинного управления поведением, при котором сохраняются целенаправленный характер действий и способность гибкого приспособления к окружающей обстановке.

Не удивительно поэтому, б каким огромным внимани­ем были встречены десятки лет назад клинические факты, которые давали повод говорить о реальности подобных не­осознаваемых форм сложной регуляции поведения. Такие факты были в изобилии представлены клиникой истерии, анализом гипногенно обусловленных изменений сознания, наблюдениями, накопленными при изучении сумеречных состояний в клинике эпилепсии (неоднократно описанны­ми, например, случаями сложной, объективно целенаправ­ленной деятельности, длительно развиваемой в состоянии, которое во французской психиатрии называется «etat de double conscience»), исследованиями посттравматического и постинфекционного расстройства памяти и ряда других клинических синдромов органического и функционального характера. Эти факты тщательно изучались в свое время Charkot, несколько позже — талантливым последователем этого выдающегося французского психопатолога Janet, а также Munsterberg, Ribot, Prince, Hart и многими другими. И, конечно, наиболее развитое выражение эта идея регулирующей роли «бессознательного» в поведении по­лучила в трудах Freud и его многочисленных учеников, чьи представления нам еще придется не раз подробно рас­сматривать.

Итак, мы видим, что удерживавшиеся на протяжении ве­ков натурфилософские и иррациональные толкования «бес­сознательного» сменились в свое время «негативным пониманием (согласно которому о «бессознательном» можно говорить лишь как о крайнем выражении потери пережи­ваниями качества осознанности, если эти переживания смещаются от фокуса к периферии ясного сознания), что на смену этой столь же осторожной, сколь бессодержатель­ной трактовке пришло подчеркивание латентной, но важ­ной роли, которую «бессознательное» играет в формирова­нии относительно элементарных проявлений психики — в организации восприятия, в экфории следов памяти, в ста­новлении интеллектуальных актов и т. п., что затем это представление расширилось, постулировав влияние «бессознательного» не только на динамику частных психиче­ских функций, но и на область мотивации, влечений и аффектов, т.е. на процессы, составляющие, согласно тра­диционному психиатрическому пониманию, основу, «ядро» личности, и что, наконец, в центре внимания факты, показывающие, по мнению их наблюдателей, как «бессоз­нательное» может не только обусловливать разные степе­ни эмоциональной напряженности, но и выполнять функ­цию подлинного регулятора поведения, придающего отно­шению человека к миру не на много менее адаптационно гибкий и целенаправленный характер, чем тот, который достигается в условиях ясного сознания.

Прослеживая эти последовательно сменявшие друг друга фазы, надо подчеркнуть одну интересную общую осо­бенность. Мы уже упомянули о характерном внутреннем противоречии в системе построений Wundt: стремясь, с од­ной стороны, отождествить понятия психического и созна­тельного («психический процесс не может быть не осоз­нанным»), Wundt оказывался вынужденным в то же время говорить «о неосознаваемом мышлении», о «неосознавае­мых логических операциях» и т.д. Выход из этого проти­воречия, которое было отчетливо подмечено еще в конце XIX века, большинство исследователей видело только на путях альтернативы. Либо, сохраняя первый тезис, при­знать всю, как мы сказали бы теперь, неосознаваемую пе­реработку информации чисто нервной активностью (т.е. активностью, лишенной модальности психического), либо, сохраняя второй тезис (т.е. допуская существование не­осознаваемой психической активности), отказаться от «негативного» первого и пояснить, каким образом и в ка­ком смысле можно говорить о деятельности мозга, кото­рая, будучи неосознаваемой, остается в то же время дея­тельностью психической. Желающих взяться за обоснован­ное разрешение этой альтернативы было, однако, в ту эпоху очень немного.

Для системы психологических воззрений Wundt харак­терно, таким образом, то, что в ней были крепко завязаны, если можно так выразиться, проблемные «узлы», которые ни сам автор этой системы, ни многие из исследователей последующих поколений развязать, несмотря на настойчи­вые усилия, не смогли. И главным узлом являлся вопрос о том, как же следует рассматривать глубоко скрытую работу мозга, которая становится доступной сознанию только на каком-то конечном своем этапе (или даже полностью остается «за порогом» сознания), хотя очевидным образом участвует в формировании (выражаясь языком нашего времени) семантически и информационно обусловленных аспектов целенаправленных человеческих действий. Спо­ры по поводу этого вопроса, в которых довольно неуверен­но противопоставлялись друг другу концепции неврологи­ческая (мы ее охарактеризовали выше как «негативную») и психологическая («позитивная»), шли на протяжении десятилетий. Дискуссия переходила из одной фазы разви­тия представлений о «бессознательном» в другую, способ­ствуя в какой-то степени преемственности этих фаз. В то же время она убедительно демонстрировала, что смена по­следних отражала скорее лишь непрерывное расширение представлений о формах проявления «бессознательного», чем действительное углубление знаний о природе этого в высшей степени своеобразного, а потому и особенно труд­ного для понимания вида мозговой деятельности.

Прослеживая логику эволюции идеи «бессознательно­го», мы имеем пока в виду, как это легко заметить, толь­ко процессы, происходившие за пределами нашей страны. На том, как развивались представления о неосознаваемых формах высшей нервной деятельности в дореволюционной России и в Советском Союзе, мы остановимся подробнее позже. Сейчас же, чтобы завершить описание намеченной последовательности этапов, нам остается указать на трак­товки, которые приходят иногда на смену, а иногда и непо­средственно сосуществуют с последней из упомянутых нами фаз, — на концепции, которые логически вытекают из представления о подчиненности идеалистически пони­маемому «бессознательному» даже наиболее сложных форм целенаправленного поведения.

Эти трактовки показывают (и для историка науки это факт, полный глубокого интереса), как своеобразно замы­кается круг развития мысли, когда неадекватное толкова­ние регулирующей роли «бессознательного» возвращает исследователей вновь к тем же исходным представлениям спекулятивного порядка, с которых началась вся просле­живаемая нами эволюция идей. Действительно, если при­нимается гипотеза, по которой «бессознательное» опреде­ляет основы целенаправленного поведения индивида, то логически нужен лишь один шаг, чтобы допустить воз­можность влияния этого «бессознательного» и на актив­ность общественных ассоциаций. А здесь — начало пути, который уже неотвратимо приводит к идеалистическому истолкованию «бессознательного» как иррациональной силы, направляющей историческое развитие народов и че­ловечества в целом, как мифического «Бессознательно­го», способного противостоять сознательной деятельно­сти человека, неподвластного и даже враждебного по­следней.

Именно так завершилось развитие идей Freud, отправ­ной точкой работ которого были клинически во многом ин­тересные «Очерки по проблеме истерии» (1895), а логиче­ским концом — разработка глубоко реакционной социаль­но-философской системы. Именно так эволюционировал Jung, начавший с экспериментального исследования ассо­циативных процессов при шизофрении и закончивший свою деятельность созданием «Архетипов коллективного бессознательного», «Отношения между „Я“ и „бессозна­тельным“» и ряда других работ сходного направления [181, 182]. По этому пути пошли и некоторые из старых буржуазных социологов, увидевших в иррациональном «Бессознательном» движущий фактор исторического про­цесса, такие, например, как Lazarus в его «Психологии на­родов», Le-Bon [193], Trotter, Ranke и др. Указывать, ка­кой создавался при этом простор для построений, ничего общего не имеющих с областью научных знаний и с мето­дологией научного исследования, было бы, конечно, из­лишним.