Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче Страница 43

Мы не знаем, что чувствовал Уайт, когда папа римский отказался от ответственности за определение смерти, но его собственные слова, сказанные в беседе с отцом Карраном, оказались пророческими. Получилось так, что решение в значительной степени продиктовало медицинское сообщество. Спустя две недели после суда в Вирджинии The New York Times написала, что Генри Бичер, Джозеф Мюррей и их коллеги совершили революцию в медицине. «Юридическое признание „смерти мозга“, – пояснял автор статьи, – укрепило позиции трансплантологии». Кроме того, оно упростило врачам принятие решений, когда они были вынуждены отключать пациента от системы жизнеобеспечения ради «избавления от страданий и расходов, связанных с затянувшейся борьбой за уже утраченную жизнь»[339]. За четыре года до этого Бичер предупреждал товарищей по Гарвардской комиссии, что при определении смерти мозга нужно всегда ставить на первое место умирающего пациента, – и все же в итоге трансплантологи получили именно то определение, которое их устраивало. Если после смерти мозга с телом можно обходиться как с мертвым – прекращать помощь, удалять органы, – значит, согласно американским законам, жизнь заключена в мозге. Именно это упорно доказывал Уайт.

Стоял солнечный день 6 июля 1972 года. В итальянском городе Фьюджи начал работу V ежегодный съезд Международной трансплантологической ассоциации. Среди участников было несколько американцев, в том числе пионеры пересадки сердца Майкл Дебейки из Хьюстона и Юджин Донг из Пало-Альто… и один неистовый нейрохирург из Кливленда, штат Огайо. На таких конференциях нейрохирурги бывают нечасто. Годом раньше Уайт принимал участие в I конференции нейрохирургов в СССР и согласился дать интервью о «проблемах пересадки органов». В ответ на вопрос о его целях на следующее десятилетие он рассказал о «захватывающей области исследования моделей мозга» – об использовании изолированного мозга для регулировки кровотока, охлаждения мозговой ткани и увеличения запаса времени на тонкие манипуляции в ходе операций на мозге[340]. Теперь, спустя год и через несколько месяцев после первого судебного решения о смерти мозга, Уайт вышел к коллегам с другим посланием. «Еще вчера последним рубежом науки была пересадка мозга, но сегодня этот рубеж преодолен[341], – объявил Уайт. – И хотя еще не все вопросы разрешены, теперь мы должны, мы хотим задуматься о пересадке головы»[342]. Уайт отправится в Японию; он станет, можно сказать, знаменитостью в Германии. Газеты кричали на манер нынешних кликбейт-заголовков в интернете: «Хирург из Кливленда рассказал о восьми пересаженных головах»; «Обезьяна прожила 36 часов после пересадки головы»; «Доктор вырывается вперед на упряжке обезьян» (это настоящие заголовки – из газет The Arizona Republic, The Indianapolis Star и The Washington Post соответственно). По возвращении домой в интервью местному изданию Akron Beacon Journal Уайт вновь вернулся к своей любимой метафоре: человеческий мозг как последний рубеж. «Мне нравится думать о мозге как космосе внутри человека, – сказал он, – столь же сложном, как и большой космос, и столь же трудном для изучения»[343]. Мы отправляем в космос людей и прославляем их, но если человек вмешивается в жизнь мозга – это уж слишком. Уайт продолжал: вся наша опасливая нерешимость оперировать, изолировать и пересаживать перешла с сердца на голову – «…после того как мы перестали видеть ядро [личности] в сердце». Недоброжелатели Уайта называли пересадку головы «франкенштейновщиной». Доктора они прозвали новым современным Прометеем[344]. Ну и пусть. От этого сравнения он отмахивается легче, чем от любого другого. Потому что его критики не понимают Франкенштейна так, как понимает он.

«Это верно, что в сегодняшней медицине определение смерти неотделимо от функции мозга: если мозг мертв, то мертв и пациент, человек, – говорил Уайт в 1972 году, впервые появившись на мерцающих телеэкранах в передаче местного телеканала[345]. – С пересадкой головы литература обогнала нас. И в известном смысле уже ее осуществила». Это сделали Мэри Шелли и ее Виктор Франкенштейн[346]. Уайт хотел спасать жизни, помогать больным людям жить лучше и дольше. В предприятии Франкенштейна он видел тот же мотив, хотя и искаженный стремлением создать новое существо вместо того, чтобы сохранить жизнь, данную Богом. Если ты прозван новым Прометеем, причислен к сонму божеств, способных вдохнуть в человека жизнь, принести свет во тьму и проложить путь в будущее, где возможности превосходят желания, – это не оскорбление. «Мы идем в пустоте, – говорил Уайт с вдохновением впервые влюбленного. – Карты и пути человеческого мозга размечены хуже, а по природе своей сложнее, чем те, которыми пользуются астронавты»[347]. Преодоление рубежа – не просто случай, это суть всего предприятия. Таков путь, сказал Уайт на той итальянской конференции в 1972 году. «И мы не остановимся»[348].

Глава 7

Животное человек

«Камера прибавляет десять фунтов, Роберт».

Уайт несколько раз появлялся в кливлендском вечернем «Шоу здоровяка Чака и малютки Джона», добавляя местного колорита в скетчи про болельщиков «Питтсбург Стилерс» (главного соперника «Кливленд Браунс»). «Несолидно мне так позориться?» – однажды спросил он Патрисию. Та подняла бровь: «Не будь занудой»[349]. Уайт не то чтобы чурался массовой культуры, он считал, что для выдающегося хирурга появления на публике – честь и долг, а его коллеги-ученые просто ничего в этом не понимают. Вот только его мучили сомнения по поводу собственной телегеничности. Плотный и коренастый, Уайт всегда был склонен к полноте. В свои 50 с небольшим он уже полностью лыс, а круглое лицо и круглое брюшко, по его мнению, складываются в образ не слишком пригодный для экрана и эстрады. Чтобы поправить дело, Уайт стал пропускать завтраки. А затем и обеды. В итоге его диета свелась к кофе, диетической коле и тарелке салата на ужин. Определенно удар по здоровью – но Уайт все чаще оказывается в фокусе общественного внимания, и это, очевидно, надолго.

Баталии вокруг смерти мозга показали, что даже ученым-исследователям опасно игнорировать общественное мнение. В США прогресс в области пересадки сердца приостановился, пока судебное дело хирургов, изъявших сердце Брюса Такера, проходило все этапы рассмотрения. После того как 12 вирджинских присяжных подтвердили право хирургов забирать органы у человека со смертью мозга, число пересадок быстро возросло. Эксперты продолжали спорить о точном определении смерти, но до большинства людей заголовки The New York Times в первые недели после суда донесли нехитрую истину: смерть мозга равняется смерти вообще. Деньги на новые исследования от крупных организаций, финансируемых налогоплательщиками (вроде Национальных институтов здоровья), потекли рекой, но и претендентов на гранты стало больше. Развитие науки зависело от общественного мнения сильнее, чем казалось. Общество наконец