Гавриил Илизаров - Октябрь в моей судьбе Страница 5

Работал только ночами, потому что днем захлестывали обычные врачебные дела. Но через три месяца уже можно было приступить к испытанию конструкции. Пять, десять, двадцать раз проверял я ее на прочность, надежность всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

Наконец, позади и этот экзамен. Аппарат был готов для эксплуатации. Он сейчас кажется мне неуклюжим и старомодным, этот мой первый аппарат, но тогда я смотрел на него завороженно, с нежностью и большими надеждами. Среди больных нашего ортопедотравматологического отделения нашлось немало желающих испытать действие аппарата на себе. Я выбрал больную Марию Крашакову. 15 лет, ровно половину прожитой жизни, эта молодая еще женщина проходила на костылях. Я листал историю ее болезни: после перелома кости она десятки раз консультировалась у специалистов, лечилась во многих больницах — ничто не помогало. Отчаявшаяся женщина считала, что обречена на постоянную инвалидность. Впрочем, так же считали и ее многочисленные консультанты — ортопеды. По правде говоря, Крашакова не верила и моему аппарату, вызвавшись на лечение с его помощью так, для очистки совести, махнув, как говорится, на все рукой. Мои коллеги, пожелавшие присутствовать при операции, озадаченно поглядывали друг на друга:

— Ну, не операция, а какой-то монтаж, ни одного из привычных в травматологии инструментов… Фокус, да и только!

Но дело было сделано. Одев на ногу аппарат, я попросил увезти больную в палату.

Два дня я буквально дежурил у постели пациентки и, убедившись, что никаких осложнений нет и не предвидится, разрешил на третьи сутки встать и пройтись. Женщина, недоверчиво посмотрев на меня, попросила поддержать ее, хотя, видел я, она в этом не нуждается, — и пошла! Сначала с помощью тех же костылей, а еще через несколько дней самостоятельно. Я регистрировал чуть ли не каждый ее шаг, самым скрупулезным образом записывал рассказ о субъективных ощущениях, доискивался до жалоб. Но жалоб не было, были только возгласы удивления и слезы — слезы благодарности… А через три недели, осмотрев ногу и убедившись, что лечение закончено, решил выписать пациентку домой. Это был своего рода риск: ведь обычно больные с такой патологией выписываются самое меньшее через три-четыре месяца. Но риск был оправданным: за три недели мы достигли того, чего раньше не достигали в травматологии и за четыре-шесть месяцев. Крашакова, вернувшись домой в Макушино, вскоре прислала мне письмо, в котором сообщала, что на вокзале ее почему-то никто не встретил и ей пришлось пройти девять километров пешком. «Нога меня не подвела и сейчас не подводит, хотя, знаете, Гавриил Абрамович, по утрам, когда встаю, машинально начинаю искать костыли… Все еще не верится, что не нужны они мне больше», — так закончила письмо пациентка.

Успех окрылил, вселил в меня твердую уверенность, что он не случаен, и я на правильном пути. Не было осложнений и у следующих больных, а п п а р а т  действовал безотказно. Коллеги и пациенты называли его «чудом». Я ходил именинником. Через год у нас насчитывалось уже более двух десятков пациентов, вылеченных с помощью аппарата. Все они вернулись домой, оставили костыли в больнице. «Чудо» стало практикой! Меня попросили выступить в областной газете «Красный Курган» со статьей «Новое в лечении переломов костей». Это была первая моя публикация о своих работах. В ней я не только рассказал об аппарате, результатах лечения им, но обнародовал вывод, вытекающий из проведенных исследований и последующей практики: надежно зафиксированная кость лечится, как любая рана — она обладает большими потенциальными возможностями к регенерации, следовательно, костная ткань не такая уж «неподдающаяся», не столь инертна, как это было принято считать.

Итак, я стал лечить переломы своим методом. Наверное, это был самый решительный шаг в моей врачебной практике, хотя до того времени, когда аппаратом заинтересуется широкая медицинская общественность, оставалось минимум десятилетие. Мне посоветовали подать заявку на изобретение. Получив в марте 1951 года из Министерства здравоохранения страны телеграмму «Выезжайте аппаратом» и оформив все требуемые документы, я отправился в столицу.

Не скажу, что был встречен экспертами с распростертыми объятиями. Отнеслись ко мне, скорее, с недоверием, чем доброжелательно. Подействовала, видимо, необычность изобретения, заодно и внешний вид заявителя, одетого в шубу, валенки, в огромной, привычной разве что для таежных мест, лохматой шапке-ушанке. Но так или иначе я лично ознакомил специалистов со своим детищем, которое, как и данные о результатах применения аппарата, произвело большое впечатление. Через несколько месяцев, уже в Кургане, получил из Минздрава опечатанный сургучом пакет. В нем находилось авторское свидетельство на мое изобретение. Потом, спустя годы и десятилетия, я получил много таких свидетельств. Меня удостоили высоких званий «Заслуженный изобретатель РСФСР» и «Заслуженный изобретатель СССР». Но это свидетельство, давно пожелтевшее, с потускневшей от времени красной печатью в левом нижнем углу за № 98471, выданное патентно-изобретательским отделом Министерства здравоохранения СССР на изобретение «Способ сращивания костей при переломах и аппарат для осуществления этого способа», — едва ли не самая дорогая из этих наград. Как дорог родителям их трудно доставшийся первенец.

К тому времени в стране в основном завершилось послевоенное восстановление народного хозяйства. Началась четвертая пятилетка, которую советские люди назвали пятилеткой развития экономики и культуры. Все более важную роль стала играть наука, в том числе и медицинская. Коммунистическая партия и Советское правительство приняли новые действенные меры для дальнейшего развития народного здравоохранения. Все это вдохновляло на ударную работу, на творческий поиск во имя здоровья советского человека, придавало новые силы.

Я продолжал исследования, стремясь усовершенствовать аппарат и одновременно расширить сферу его применения в ортопедии и травматологии. Меня уже не надо было убеждать в том, что, отказавшись от традиционных методов, можно с помощью аппарата лечить переломы костей, при том лечить в пять-шесть раз быстрее. Все более убеждался я, что у костной ткани огромные возможности для регенерации, как у мышц и кожи. Практика подталкивала к мысли: а не наступило ли время сделать шаг вперед, заняться новыми сложными проблемами ортопедии и травматологии.

г. Курган, КНИИЭКОТ.

Снова обратился к литературе, по-прежнему отдавая изучению ее свободные от обычных врачебных забот ночи. Вычитал, что еще в девяностые годы прошлого столетия русский хирург А. С. Дмитриев предпринял попытку, довольно успешную, удлинить бедро, укороченное после неправильно сросшегося перелома. Потом, во время первой мировой войны, многие хирурги, следуя его примеру, делали то же самое и не менее благополучно. Но, к сожалению, еще больше было неудач. Одержимый поисками, я провел очередной отпуск в Москве, в Ленинской и Центральной медицинской библиотеках. Появилась необходимость обратиться к хранившимся там книгам зарубежных ученых. Со знанием иностранных языков у меня, признаться, было худо, но с помощью знакомых я нашел довольно крепких переводчиков, которые за плату переводили для меня нужные статьи с английского, итальянского, немецкого, греческого, даже индийского и египетского языков. Правда, я узнал из этих публикаций, что операция не только всей конечности, но даже бедра — по твердому убеждению авторов — возможна лишь у очень немногих больных, ибо такая операция «крайне серьезное вмешательство в организм человека, связанное с возможно тяжелыми последствиями», как писал авторитетный американский ортопед Коррэл.

Прогноз, что и говорить, был мрачным… Но ведь у Коррэла и других, рассуждал я, не было аппарата, с помощью которого доказана большая способность костной ткани к регенерации, росту. Перед глазами стояли лица тех, кого удалось поставить на ноги с помощью аппарата. И я никак не мог согласиться с выводами зарубежных маститых коллег.

По возвращении домой поделился своими соображениями с врачами больницы, с Я. Д. Витебским, ныне широко известным в научном мире хирургом — новатором, профессором, доктором медицины, заведующим Курганской научно-исследовательской лабораторией хирургической гастроэнтерологии, а в те годы заведующим нашим хирургическим отделением. Яков Давидович ответил коротко, но веско:

— Дерзай, Гавриил! И рассчитывай во всем на нашу поддержку. Нам разрешили построить виварий. Конечно, он ни в какое сравнение не идет с нынешним виварием нашего НИИ — крупнейшим в Европе, с его прекрасными условиями для экспериментально-теоретических исследований, но тогда я был рад и такому — расположенному в худом сарае, на десять собачек, которые все время стремились разбежаться, что, впрочем, не один раз им удавалось, поскольку не было в виварии обслуживающего персонала.