Чезаре Ломброзо - Политическая преступность Страница 55

Мазаниелло, служившему у рыбного торговца, еще не было двадцати лет, как он, раздраженный высокомерием испанцев и пошлинами, разорявшими народ, задумал обновить свою родину. Он начал с того, что научил уличных мальчишек петь несколько фраз, легко запоминаемых и выражающих самые заветные желания народа: «Folio a due tornesi[26] senzagabella, тога ilmalgoverno» (масло по два гроша, без пошлины; смерть плохому правительству). Сначала это пели немногие, потом число их возросло до 500, до 1000 и наконец до 120 тысяч; тогда, одним смелым ударом Мазаниелло сделался хозяином Неаполя. Он управлял мудро, но с яркими проблесками сумасшествия.

Так, он лично выщипывал волосы с головы Караффы, замученного по его приказанию народом, и, не успев захватить герцога Маддалони, разрушил его дворец, выколол глаза на портрете его отца и отрезал голову собственному его портрету.

Затем он сжег все податные конторы и дома тех, кто обогащался податями; наказывал всякого, кто пробовал чем-нибудь попользоваться при этом разрушении, – два гражданина были казнены: один за кулек с овсом, а другой за салфетку.

Но в то же время он проявлял необыкновенные административные способности. Во-первых, организовал баррикады, воспользовавшись для этого помощью разбойников, но когда увидел, что последние, задумывая измену, не желают расставаться со своими лошадьми, то приказал всех их истребить. Во-вторых, запретил женщинам носить фижмы, а священникам – мантии, для того чтобы помешать разбойникам переодеваться. Затем вооружил женщин палками и горючими веществами для зажигания вражеских дворцов, наконец предложил отказаться от своей неограниченной власти в пользу народа. Но тут, вследствие ли крайней умственной усталости при врожденном расположении к душевной болезни, уже проявлявшейся, как мы видели, или вследствие понятного нежелания расстаться с абсолютной властью, Мазаниелло вдруг сдал, что называется. Человек, отказавшийся от больших денег и едва решившийся заменить свою матросскую рубашку великолепным мундиром, как раз во время чтения в церкви договора с народом сначала посылает требовать от вице-короля права производить в офицеры, потом начинает рвать свой шитый серебром мундир и требует, чтобы вице-король и архиепископ помогали ему в этом занятии. Вообще с этих пор он начинает вести себя как сумасшедший, одержимый манией величия, например: ударом ноги производит простых людей в рыцари; бегает с обнаженной саблей по улицам и ранит кое-кого; приказывает отрубить голову человеку, не выполнившему какого-то договора с одним из его сторонников; сначала секвестирует, а потом освобождает лошадей короля; требует, чтобы Караччиоло, не выскочивший при встрече с ним из экипажа, целовал его ноги; конфискует все имущество одного высокопоставленного чиновника, Поццо ди Леоне, якобы в вознаграждение за то, что поцеловал его внука; требует, чтобы вице-король приезжал к нему обедать; швыряет в море деньги и платит за то, чтобы их оттуда обратно доставали, и прочее.

Чем дальше, тем дело идет хуже. Мазаниелло грозит убить вице-короля; убивает ни за что ни про что весьма многих и, между прочим, своих сторонников; бросается в море и наконец доводит своих ближайших советников до того, что они принуждены его убить. И все это в течение двух недель со времени своего триумфа.

Кола ди Риенци, родившийся в 1313 году и происходивший из низкого звания, собственными усилиями достиг положения нотариуса и сделался археологом, когда брат его был убит в Риме тогдашними деспотами.

С этих пор, по словам анонима, с лица его не сходит саркастическая улыбка, а в сердце гнездится непреодолимое желание выполнить намерения, зародившиеся при размышлении о судьбах и несчастиях Рима.

В качестве нотариуса он делается покровителем вдов и сирот, причем принимает на себя курьезный титул их консула, подобный существовавшим в его время таким же титулам цеховых консулов.

В 1343 году после попытки бороться с Сенатом при помощи создания Совета тринадцати он был потом в качестве оратора в Авиньоне, где так живо описал бедствия Рима, что даже прелаты были тронуты и назначили его нотариусом городской палаты. Вернувшись в Рим, он стал исполнять эту должность, причем называл себя консулом уже не вдов и сирот, а Рима.

Однажды он публично оскорбил баронов и высших чиновников резким упреком в плохом управлении страной, за что получил пощечину от камергера дома Колонна. Это заставило Риенци на некоторое время быть сдержаннее, но вскоре он вновь начал преследовать пороки и недостатки тогдашнего высшего общества путем картин, карикатур и драматических представлений, в которых проявил свою страсть к символизму, столь характерному для мономанов. Атак как дураки и сумасшедшие служили тогда шутами для высокопоставленных людей, то и Риенци попал в число таковых. Его наперерыв приглашали развлекать общество и очень смеялись, когда он хвастал своими будущими успехами и обещал повесить того, обезглавить другого и прочее.

Но Риенци воспользовался ролью шута для того, чтобы мало-помалу возбуждать общественное мнение и подбирать себе сторонников, которых подговорил собраться на Авентинском холме в конце апреля.

На этом собрании, так же как и на следующем, состоявшемся ночью в церкви замка Святого Ангела, Риенци весьма красноречиво говорил о бедствиях родины и провел некоторые меры, действительно гениальные. Получив затем полномочие от этого народного парламента и приняв титул трибуна, он быстро восстановил в Риме спокойствие и водворил строгую дисциплину: запретил, например, игру в кости, незаконное сожительство и подделку съестных припасов, создал гражданскую милицию и мечтал даже сделать Рим политическим центром объединенной Италии.

К сожалению, мечта эта так и осталась мечтой, потому ли, что не пришло еще время для ее осуществления, или потому, что Риенци, в сущности, всегда был теоретиком, способным иметь гениальные идеи, но слишком нерешительным для проведения их на практике. Несмотря на это, он считал себя вдохновенным свыше и говорил, что руководствуется наитием Св. Духа. Опираясь на это наитие, он вмешивался даже в жизнь Церкви – издал, например, для всех обязательный закон о ежегодном говении под страхом конфискации трети имущества.

Сумасшествие его проявлялось, во-первых, в противоречиях, столь свойственных мономанам, а во-вторых – в символизме. Так, несмотря на свою религиозность, он вполне серьезно сравнивал себя с Иисусом Христом, потому что выступил в роли трибуна, когда ему исполнилось 33 года, а затем 15 августа короновался шестью символическими венцами из разных растений (миртовым, например, в знак своего уважения к науке; маковым – в знак того, что он может противостоять яду – опию, и прочими), к которым присоединил почему-то митру троянских (!) царей и серебряную корону.

Но если бы даже у нас не было других доказательств его сумасшествия, то одной графомании было бы для этого достаточно. После первого бегства Риенци в его помещении найдены были целые вороха начатых и недоконченных писем; несколько секретарей не успевали писать под его диктовку; множество курьеров было им рассылаемо ко всем монархам Европы с посланиями, столь же претенциозными, сколь ребяческими.

Так, в одном письме к папе Клименту (от 5 августа 1347 года) он пишет: «Так как благодать Св. Духа освободила при моем правлении республику… то мне приписывают титул августейшего». А подписался он под этим письмом так: «Смиренное создание, кандидат Св. Духа, Николай суровый и милостивый, освободитель города, ревнитель Италии, возлюбленный мира, целующий ноги праведников».

В длинном письме к Карлу IV, написанном из тюрьмы, Риенци, чтобы разжалобить монарха, рассказывает ему лживую историю связи своей матери, прачки, с Генрихом VII, сыном которого он будто бы является. Наконец, в дипломатическом циркуляре к монархам Европы, называя себя «новым воином» Св. Духа, он требует, чтобы все «так называемые» императоры и короли явились к нему на поклон в день Св. Троицы.

Многое, конечно, в этих письмах обусловливается тогдашними нравами и верованиями, столь отличными от современных, но все же едва ли кто-нибудь усомнится в том, что они носят на себе яркий отпечаток мегаломании.

Хун Сюцюань{62}. Последнее китайское восстание (40—50-х годов), в котором участвовало до 400 тысяч человек, стремившихся ввести нечто вроде христианской религии в стране, враждебной всяким нововведениям и чуждой религиозного фанатизма, совершилось тоже под начальством сумасшедшего. Хун Сюцюань родился в 1814 году в бедной крестьянской семье. Несмотря на живой ум, он часто проваливался на экзаменах, и вот в одну из таких тяжелых минут в его руки случайно попал католический молитвенник. Заболев от неудачи, он стал бредить и в бреду имел видение: ему казалось, что он стоит среди множества почтенных старцев, из коих один, в черной одежде, горько плакал о неблагодарности людей, которые, будучи им сотворены, приносят жертвы демону. Этот старик передал Хуну Сюцюаню меч, повелевая истребить им поклонников дьявола. Под влиянием такого видения Сюцюань заявил своему отцу, что отныне все люди должны ему поклоняться и положить к его ногам свои богатства. Отец, конечно, счел сына сумасшедшим, каковым он и был на самом деле.