Джеймс Бертрам - История розги Страница 57

В своем сочинении «Заметки о военных законах» сэр Чарльз Напир писал в 1837 г., что за сорок лет до появления его книги в свете ему приходилось присутствовать на таких экзекуциях, где преступники-солдаты получали очень часто от шестисот до тысячи ударов и исключительно по приговору полкового суда, причем нередко солдат выписывали из госпиталя для того, чтобы дать им недополученное ими сполна количество ударов, не взирая на то, что раны от первой порции не успели, как следует, залечиться. У офицеров и унтер-офицеров были постоянно в руках тростниковые палки, которыми они угощали солдат направо и налево за малейшую со стороны последних неосмотрительность, очень часто поставленную в вину совершенно напрасно. В 1792 г. сержант Грант был присужден к двум тысячам ударов за то, что допустил переход двух гвардейских барабанщиков на службу в Ост-Индийское общество. Да, в прежние времена никаких границ при назначении телесных наказаний, как мы видим, не существовало, и военный суд мог засечь и засекал солдата до смерти!

В 1811 г. в парламенте возникло первое движение против применения в войсках телесного наказания, по крайней мере в мирное время. Сэр Францис Бурдетт предложил вниманию палаты общин случай, в котором один солдат, член городской милиции в Ливерпуле, был приговорен к двумстам ударам за то, что вместе с товарищами пожаловался на плохую выпечку хлеба и затем написал по этому поводу язвительные стихи. Наказание было после понижено на полтораста ударов, т. е. всего было назначено пятьдесят. На запрос последовал ответ, что приговор состоялся не за сочиненные солдатом стихи, а за то, что обвиняемый явился подстрекателем опасной шайки пьяниц, сославшихся на плохой хлеб зря, чтобы было к чему привязаться. Даже сам присужденный находил назначенное ему наказание весьма скромным. На этом и закончилась первая попытка, но в следующем году сэр Францис возобновил свое ходатайство, причем самым энергичным образом настаивал на уничтожении в армии телесных наказаний. Хотя его предложения и были отвергнуты, они тем не менее имели чрезвычайно благотворное влияние, и Герцог Йоркский внес предложение об ограничении чрезмерных злоупотреблений при применении «кошки». За исключением тяжких преступлений, количество ударов, назначаемых компетенцией полкового суда, не должно было превышать трехсот, и одно это обстоятельство необходимо было считать большим шагом вперед.

В 1851 г. один солдат был приговорен в Динапоре к тысяче девятистам ударам (1900!) плетью, причем сэра Эдварда Пачета упрекали в слабохарактерности, ибо он уменьшил наказание до 750 ударов. В 1829 г. военные суды имели право назначать не более трехсот ударов, в 1832 г. и, с этого числа была сбавлена целая сотня. В 1847 г. количество ударов понизилось до пятидесяти, а в 1859 г. преступления в войсках были подразделены на различные категории, причем самые тяжкие из них карались телесным наказанием, и то только в тех случаях, когда в лице преступника правосудие имело дело с рецидивистом.

В 1876 г. парламенту было доказано, что телесные наказания являются бесчеловечными, что они обесчещивают человеческую личность, не имеют никакого исправительного влияния и препятствуют правильному вступлению в войска новобранцев. Основания эти взяли верх над старыми предрассудками, и телесные наказания в мирное время в английской армии были окончательно отменены.

Глава XXXVI Военные наказания. Экзекуция Зомервилля

Инструментом для выполнения телесных наказаний являлась в британской армии кошка о девяти хвостах. В «Военном Словаре» Джемса этот инструмент рисуется «плетью с девятью веревочными концами, снабженными узлами, которой наказывались солдаты и матросы, – иногда «кошка» была только о пяти концах». Предание приписывает это изобретение Вильгельму III, ибо плеть, применявшаяся в войсках до его прибытия в Англию, состояла только из трех концов. Военная «кошка» представляла собою оружие, имевшее приблизительно восемнадцать дюймов в длину, с девятью такой же длины концами, каждый из которых был снабжен пятью или шестью узлами, которые были до того стянуты и запрессованы, что концы их производили впечатление роговой поверхности.

В «Автобиографии рабочего» Зомервилль поделился с читателями теми сведениями, которые он приобрел в области применения плети в то время, когда был простым армейским рядовым. В 1832 году он был судим военным судом за «недостойное солдата поведение в день 28 мая, когда он без позволения сошел с лошади, состоя учеником кавалерийской школы, и не захотел, несмотря на приказание, снова забраться на седло». Мы считаем излишним касаться здесь справедливости вынесенного Зомервиллю вердикта: несколько времени тому назад вопрос этот явился предметом чрезвычайно интересных обсуждений.

Военный суд признал подсудимого виновным и приговорил к «двумстам ударам, причем время и место приведения приговора в исполнение вполне зависит от усмотрения командующего его частью офицера». Наказание состоялось в день произнесения приговора, после обеда. Полк построился в четыре колонны и занял дворовые стены кавалерийской школы. Для офицеров была отведена особая площадка. Тут же присутствовали полковой врач, госпитальный сержант и два лазаретных служителя-санитара. У находившегося здесь же сержанта был в руке зеленый мешок (в нем хранилась пресловутая «кошка»), и, кроме того, по «кошке» в руке держали кузнец Симпсон и полковой барабанщик. Рукоятки плетей были сделаны либо из дерева, либо из китового уса; они имели в длину два фута. Концы веревок были такой же длины, как в обыкновенных плетках, но по толщине они были в три раза, по крайней мере, ужаснее первых. На каждом конце имелось по шести твердых узлов. Тут же находились заранее приготовленные скамья и стул; на них стояло ведро воды, лежали несколько полотенец, предназначенных для наложения на спину преступника, и чашка, из которой обыкновенно наказываемому дают испить водички, если он впадает в бессознательное или обморочное состояние. К одной из стен была приставлена лестница, и с нее спускались несколько крепких веревок с узлами. Когда Зомервилля ввели во двор, один из офицеров прочитал приговор и затем сказал ему: «Сейчас вас будут наказывать. Раздевайтесь!» Зомервилль не заставил повторить приказание и разделся до брюк включительно, после чего был привязан руками и ногами к упомянутой выше лестнице таким образом, что грудь его и лицо были прижаты к ней, а сам он лишен был возможности пошевелиться. Стоявший за Зомервиллем с карандашом и бумагой в руках сержант, обязанность которого должна была, между прочим, заключаться в ведении счета ударов, скомандовал: «Симпсон, исполняйте вашу обязанность!» «Обязанность» началась… «Кошка» два раза закружилась над головой и отвесила удар, затем веревки ее были быстро проведены палачом через пальцы своей левой руки (для удаления приставших к концам кожи, мяса и крови), снова инструмент засвистал над головой, опустился на несчастного и т. д.

Далее рассказчик говорит:

«Симпсон после приказания вооружился кошкой, хотя я сам этого, разумеется, не видел; помню только, что вскоре ощутил оглушающее чувство боли между лопатками, пониже затылка; боль эта пронизала все тело до кончиков пальцев на руках и ногах включительно; по сердцу же она резанула меня словно ножом. Сержант-майор закричал „раз!“, а я подумал, что Симпсон сделает очень хорошо, если теперь ударит не по тому же самому месту. Второй удар пришелся несколько глубже, и я сейчас же решил, что первый в сравнении с этим должен считаться нежным и приятным… Третий удар пришелся по правому плечу, четвертый – по левому. Плечи же мои оказались настолько же чувствительными, как и все тело, и мышцы мои дрожали с головы до ног. Время между одним ударом и другим проходило для меня в смертельном страхе, и все-таки оказывалось, что каждый удар наступал слишком быстро. Пятый пришелся снова по спине; это был ужасный удар, и когда сержант воскликнул „пять!“, то я мысленно стал считать и сказал себе, что мною пережита лишь сороковая часть общего количества, доставшегося на мою долю. После двадцать пятого удара сержант закричал: „Стой!“ Симпсон отошел в сторону, его место занял молодой барабанщик. Он нанес мне несколько ужасных ударов по ребрам; вдруг раздалось чье-то приказание: «Выше, выше!» Боль в легких ощущалась еще сильнее, нежели прежде была она на спине; мне все казалось, что вот-вот они вовсе лопнут. Я поймал себя на том, что с губ моих срываются звуки страдания; чтобы не выказывать стонами малодушия, я зажал язык между зубами и сделал это с такой энергичностью, что почти прокусил его. Кровь с языка, губ и еще откуда-то из внутреннего органа, разорванного, очевидно, под влиянием нечеловеческих мучений, едва не задушила меня. Лицо мое совершенно посинело. Всего пока я получил пятьдесят ударов, самочувствие было таково, будто всю жизнь я провел в муках и терзаниях, причем то время, когда жизнь была для меня праздником, представлялось мне сном давно прошедшего времени…