Эллен Шелл - Голодный ген Страница 7

Полстолетия спустя Магас, царь Кирены, греческого полиса-колонии на побережье Северной Африки, по дошедшим до нас сведениям, задохнулся, лежа в постели, под грузом собственного веса.

Подобных разительных примеров, впрочем, не так уж много. Имея достаточно средств и времени для обжорства, древние греки в общем и целом не были к нему предрасположены, но тем не менее их также заботила проблема тучности. Гиппократ (или безымянный автор, позже получивший известность под этим именем), отец европейской медицины, учил: «Человеку толстому внезапная смерть грозит гораздо чаще, чем худому». Он же советовал «тучным людям с дряблыми мышцами и красным лицом» перед приемом пищи подвергать себя тяжелым физическим нагрузкам и есть, еще не остыв от них. «До основной трапезы, — учил Гиппократ, — не следует вкушать ничего, кроме разбавленного водой и слегка охлажденного вина». Кроме того, он полагал, что тучные должны садиться за стол только один раз в день, не принимать теплых ванн, спать на жестком и прогуливаться обнаженными как можно чаще и дольше.

Гален, древнеримский врач и естествоиспытатель, живший во II веке, чьи идеи господствовали в медицине целое тысячелетие, писал, что пациента можно избавить от лишнего веса, рекомендовав ему энергичные пробежки, обтирание грубой тканью после них, массаж и средства, «которые лекари называют укрепляющими».

Ибн Сина, арабский медик, расцвет деятельности которого пришелся на первую половину XI века, автор более 100 томов сочинений, в своем великом труде «Канон врачебной науки», причисляя ожирение к болезням, предлагает лечить этот недуг интенсивными физическими нагрузками, ограничением в еде и, противореча на этот раз Гиппократу, ваннами умеренной продолжительности.

Но вернемся в Древнюю Грецию. На родине Олимпийских игр неумеренная тучность почиталась чуть ли не преступлением против природы. У Аристофана (446–385 гг. до н. э.) в комедии «Плутос»,[6] сохранившей свою актуальность до наших дней, персонифицированная Бедность рассуждает так:

Ты не знаешь того, что не Плутос,а я помогаю стать лучшими людямИ душою, и телом. Ведь вот:от него, от богатства, — подагрики люди.Толстопузые и толстоногие все,разжиревшие до безобразья;У меня ж — сухощавы, страшны для врагови с осиною талией тонкой.[7]

На Крите среди зажиточных людей было принято иметь под рукой специальные лекарства (вероятно, рвотные, слабительные или и те и другие), предупреждающие от общепрезираемого ожирения. Спартанцы, никогда не знавшие терпимости, попросту изгоняли из полиса своих растолстевших сограждан.

Римляне, чье чревоугодие в период упадка империи стало притчей во языцех, отнюдь не одобряли тучности — особенно у женщин. Чтобы сохранить изящество форм, знатные римлянки в угоду мужьям и отцам морили себя голодом, иногда до смерти.

Будду принято изображать довольно-таки полным, безмятежно улыбающимся человеком, сидящим в позе лотоса. Почему-то для него делается исключение, вообще же на Востоке переедание извечно считалось духовной слабостью и даже болезнью. В японском «Каталоге недугов» (yamai-zoshi), датированном XII веком, содержится иллюстрированный список, включающий 22 заболевания — от дурного запаха изо рта до гермафродитизма. Одна из картинок этой книги стала чрезвычайно популярной и нередко воспроизводилась отдельно от «Каталога»; сейчас ее можно увидеть, например, в Музее изобразительных искусств города Фукуока. На рисунке черной тушью изображена стоящая госпожа — такая полная, что две служанки (чуть менее дебелые) вынуждены поддерживать ее под локти. Подпись гласит: «Богатая ростовщица, которая ела так много, что ее слишком изобильная плоть раздалась во все стороны». Нравоучительный смысл картинки совершенно ясен: жадность богачки распространилась на все, включая еду; толстый кошелек сделал и тело отвратительно толстым. Служанки и женщина, кормящая грудью ребенка на заднем плане, тоже тучны. Очевидно, обжорство, присущее хозяйке, оказалось не чуждым и прислуге, в результате доведя обитателей дома до ожирения. Ясно, что изображаемое вызывает у автора рисунка порицание.

Средневековые христианские философы осуждали плотские удовольствия вообще. В перечнях смертных грехов, составленных в разное время св. Амвросием и св. Августином, чревоугодие стоит в одном ряду с похотью, леностью, завистью, жадностью и гордыней. Оно в высшей степени недостойно, и в Евангелии приводятся сетования Христа на то, что иные люди принимают его за чревоугодника, так как он не отказывается от угощения (в отличие от Иоанна Крестителя, питавшегося акридами и никогда не пившего вина).[8] Конечно же, на самом деле Мессия был умерен в еде, недаром во всех описаниях он предстает худощавым и даже истощенным. Апостол Павел осуждал тех, кто служит «не Господу нашему Иисусу Христу, а своему чреву»,[9] видя в таком поведении духовное уродство. Историк X. Шварц в книге «Вечно неудовлетворенный» отмечает, что теологи Средневековья «отводили обжорам место в аду, где бесы будут потчевать их зловонными жабами из затхлых болот, приправленными соусами из серы».

Следует отметить, что тучность сама по себе подвергалась в средневековой Европе меньшему осуждению, чем чревоугодие. Этому факту можно найти множество допустимых объяснений, но, наверное, самое простое и логичное из них таково: среди лиц духовного звания располневших людей встречалось значительно больше, нежели среди паствы. Взять хоть литературу: толстый священник — чуть ли не клише; тут и чосеровский жизнелюбивый Монах, и спутник Робин Гуда Братец Тук, и многие другие. Оно и понятно: бедные грешники могли наесться досыта только после охоты или сбора урожая, не то что церковники, жившие за счет особого налога с паствы, десятины. Возникало явное несоответствие: в храмах проповедуется воздержание в еде, а их служители толсты; из соображений идеологических вполне естественно было разделить причину и следствие, не связывать тучность с перееданием. Характерно, что в средневековых литературных текстах далеко не все обжоры изображены ожиревшими, иногда они на удивление сухощавы и подтянуты.

Ренессанс и Реформация изменили взгляд общества на многие вещи. Грех чревоугодия из предмета проповеднического осуждения превратился постепенно в объект медицинского обсуждения. В XVIII веке появилось около 30 научных трудов на сей счет, написанных, конечно же, на латыни. Наиболее известный из них, «Рассуждение о природе, причинах и способах лечения тучности», был издан в Англии и принадлежал перу голландского врача Малькольма Флеминга. В 1757 г. он представил свой трактат на собрании Лондонского королевского общества докторов. К этому времени интерес английских медиков к проблеме был уже достаточного высок, доклад вызвал много разговоров в их кругу.

Флеминг считал ожирение опасным и губительным, людей же, страдающих от избыточного веса, — жертвами наследственной предрасположенности или, как он несколько расплывчато выражался, склонности, выходящей из-под их контроля, а не грешными или безвольными существами. Ученый обратил внимание на то, что некоторые толстеют быстрее и легче других — это и есть склонность. Он писал: «Люди, склонные к полноте, не задумываются о необходимости похудания до тех пор, пока собственная грузность не лишит их возможности выполнять необходимые для уменьшения веса физические упражнения с максимальной пользой».

За столетие до дарвиновского «Происхождения видов», тем более задолго до открытия основных принципов генетики, Флеминг предположил, что «склонности» — это не отклонения характера, а скрытые механизмы, намертво вмонтированные в организм человека.

Вообще-то мысль о том, что индивидуальные черты наследуются и «подобное порождается подобным», стара как мир. Однако способ, которым поддерживается такая преемственность, на протяжении веков оставался темен и непонятен. Аристотель в IV веке до н. э. предполагал, что каждый отдельный признак каждого организма изначально скрытно таится в менструальной крови матери и начинает активно развиваться при встрече со сперматозоидами отца. Приблизительно через два тысячелетия британский врач Уильям Гарвей, снискавший известность как создатель революционного учения о системе кровообращения человека, говорил, опираясь на теорию Аристотеля, что все наследственные признаки заложены в яйцеклетке. Пьер Луи Моро де Мопертюи, французский ученый, последователь Ньютона, в книге «Телосложение Венеры», опубликованной в 1745 г., предложил несколько иную версию. Он предугадал многое, в том числе идею естественного отбора, позже сформулированную Чарлзом Дарвином, и допустил, что в формировании черт нового организма в равной степени участвуют и мужское, и женское начало. Этой теории противостояло учение так называемых «спермистов», утверждавших, что чрезвычайно миниатюрные, но уже полностью сформированные «гомункулы» — вы только представьте себе эту картину! — покоятся во чреве будущей матери в ожидании того часа, когда сперматозоиды отцовского оргазменного чиха велят им начать расти и в конце концов укажут на выход.