Джон Ронсон - Психопат-тест Страница 9

Однако когда его привезли в Бродмур, ему хватило одного взгляда, чтобы понять свою ошибку. И Тони тут же попросил пригласить к нему психиатров.

— Психически я совершенно нормален, — заявил он им.

По словам Тони, убедить людей в том, что ты нормален, гораздо сложнее, чем уверить их в твоем безумии.

— Я думал, — продолжал он, — что самым лучшим способом доказать свою нормальность будет просто нормально беседовать с окружающими о нормальных вещах — таких, как футбол и передачи по телику. Ведь это ж и дураку понятно, правда? К примеру, получаю «Нью сайентист» — мне нравится читать о новых научных открытиях. Как-то нашел в нем статью о том, как в американской армии сумели обучить шмелей находить взрывчатые вещества. И я спросил у сестры: «А вы знаете, что в американской армии шмелей учат находить взрывчатку?». И потом, читая свою медицинскую карту, обнаружил в ней такую запись: «Считает, что пчелы могут находить взрывчатку по запаху».

— Когда вы решили надеть костюм в полоску на встречу с нами, вы понимали, что ваш вид может быть истолкован неверно? — спросил я.

— Да, — ответил Тони. — Но я решил рискнуть. Кроме того, большая часть здешних пациентов — отвратительные неряхи. Они не моются и не меняют одежду неделями. А я люблю одеваться стильно.

Я огляделся по сторонам. Местные пациенты поглощали шоколад вместе с родителями, которые в отличие от своих детей были одеты хорошо и со вкусом. Было обеденное время воскресенья, и эти люди производили впечатление собравшихся на старомодный воскресный семейный ленч. Отцы — в костюмах, матери — в безупречных платьях. У одной несчастной женщины, расположившейся на расстоянии двух столов от меня, оба сына находились в Бродмуре. Я видел, как она наклонилась к ним и нежно гладила обоих по лицам.

— Знаю, некоторые пытаются отыскать «невербальный ключ» к моему психическому состоянию, — продолжал Тони. — Психиатры вообще любят «невербальные ключи». Им нравится анализировать телодвижения. И вот в этом-то и состоит главная сложность для человека, пытающегося доказать свою нормальность. К примеру, что значит нормально сидеть? Как нормально закинуть ногу на ногу? А ведь господа психиатры на все подобные вещи обращают очень пристальное внимание. И ты неизбежно начинаешь комплексовать. Пытаешься нормально улыбаться. Что… что… — Тони сбился. — Что… просто невозможно.

И тут я внезапно закомплексовал по поводу своей собственной позы. А как я сижу? В той ли позе, в которой должен сидеть журналист? Закидываю ли ногу на ногу так, как полагается это делать журналисту?..

— Значит, какое-то время вы считали, что нормальное и вежливое поведение позволит вам выбраться отсюда? — спросил я.

— Да, — ответил он. — Я напросился полоть больничный сад. А когда здешние врачи увидели мое примерное поведение, они решили, что я могу вести себя так хорошо только в психиатрической лечебнице, что еще больше подтверждает правильность их диагноза и мое безумие.

Я бросил на Тони подозрительный взгляд. Просто невозможно было поверить его словам. То, что он говорил, производило впечатление какого-то театра абсурда. Однако некоторое время спустя Тони прислал мне свою историю болезни, и я убедился, что он говорил абсолютную правду.

Одна из записей гласила: «Тони жизнерадостен и дружелюбен. Содержание его в больнице является главной гарантией сохранения положительной динамики в состоянии больного».

(Читающим эти строки может показаться странным, как Тони дали его медицинскую карточку, а он передал ее мне, но именно так и произошло. Тем не менее данный факт отнюдь не более странен, нежели то, что сайентологам удалось провести меня в такое закрытое место, как Бродмур. Как сайентологам удается подобное? Ответа у меня нет. Возможно, они раскинули там сеть собственной тайной агентуры — или же им просто удается ловко обходить бюрократические препоны.)

После того как Тони прочитал процитированную запись, он, по его словам, понял, что хорошим поведением ничего не добьется, и решил от всех отгородиться. Теперь он подолгу оставался у себя в палате. На самом деле ему и раньше не доставляло особого удовольствия общение с насильниками и педофилами, неприятное и далеко не всегда безопасное. К примеру, как-то он зашел в палату к «стоквеллскому душителю» и попросил у него стакан лимонада.

— Конечно! Бери бутылку! — отозвался «стоквеллский душитель».

— Честное слово, Кенни, с меня хватит и стакана, — промямлил Тони.

— Бери бутылку, — настаивал «стоквеллский душитель».

— Да нет, мне бы только стаканчик… — лепетал Тони.

— БЕРИ БУТЫЛКУ!.. — прошипел «стоквеллский душитель».

Если смотреть непредвзято, продолжал свой рассказ Тони, то нежелание проводить время с сумасшедшими убийцами представляется вполне естественным. Но с точки зрения местных психиатров, подобное поведение является свидетельством отчуждения, аутизма и гипертрофированного чувства собственной значимости. В Бродмуре нежелание общаться с маньяками рассматривается как один из самых убедительных признаков безумия.

Запись, сделанная в этот период, гласила: «Поведение пациента в Бродмуре имеет тенденцию к ухудшению. Он не общается с другими пациентами».

И тогда Тони придумал совершенно иной план. Он перестал общаться с медперсоналом, сделав логический вывод, что если ты принимаешь лечение, значит, твое состояние понемногу улучшается. Если же оно улучшается, значит, у них появляется юридическое право удерживать тебя и дальше; а если ты перестаешь принимать лечение, значит, нет никакого улучшения, и тебя должны признать неизлечимым — и, как следствие, врачам придется тебя отпустить. (В Великобритании существует закон, по которому «неизлечимого» пациента нельзя держать в клинике бесконечно, если совершенное им преступление не попадает в категорию серьезных, как и было в случае с Тони.)

Суть его замысла заключалась в том, что в Бродмуре, если сестра сидит рядом с вами за обедом и пытается вести светскую беседу, а вы ей отвечаете, считается, что вы принимаете лечение. Поэтому Тони нужно было просто сказать сестре: «Пересядьте за другой стол».

Но психиатры сразу же распознали эту тактическую уловку, и в истории болезни Тони появились записи, в которых говорилось, что больной «хитер», «склонен к интригам», а также страдает от «когнитивных аберраций», поскольку не верит в собственное безумие.

На протяжении почти двух часов, которые Тони провел с нами, он был весел и очень мил, но к концу заметно погрустнел.

— Меня засадили сюда, когда мне было всего семнадцать, — сказал он. — Теперь мне двадцать девять. С одной стороны от меня обитает «стоквеллский душитель», а с другой — насильник по прозвищу Не-Ходи-Гулять-Среди-Тюльпанов. Рядом с ними прошли мои лучшие годы. Я видел несколько самоубийств. Я видел, как один человек вырвал другому глаз.

— Как?.. — спросил я.

— Кусочком деревяшки с гвоздем, — ответил Тони. — И когда тот, кому вырвали глаз, попытался вставить его обратно, я не выдержал и выбежал из палаты.

— Пребывание здесь кого угодно доведет до безумия, — добавил он.

И тут один из охранников громко произнес: «Время!».

Едва успев попрощаться с нами, Тони пулей бросился от нашего стола к двери, что вела в его блок. То же самое проделали и все остальные пациенты. Это была демонстрация потрясающе хорошего поведения.

Брайан подвез меня до станции.

После визита в Бродмур я не знал, что и думать. В отличие от других туповато-печальных пациентов Тони казался вполне обычным здоровым человеком. Но я ведь не специалист. Брайану же вопрос представлялся предельно ясным. Каждый день, который Тони проводил в Бродмуре, был днем позора для психиатрии. Чем скорее удастся добиться его освобождения — Брайан готов был пойти на что угодно ради этого, — тем лучше будет для всех.

На следующий день я написал письмо профессору Энтони Мейдену, главному врачу того отделения в Бродмуре, в котором находился Тони. «Я пишу Вам в надежде, что Вы сможете пролить свет на историю Тони». Ожидая ответа, я задавался вопросом, почему все-таки основатель сайентологии Рон Хаббард решил создать организацию Брайана, то есть ГКППЧ? Как начиналась война сайентологии с психиатрией?

И я позвонил Брайану.

— Вам следует обратиться в Сент-Хилл, — ответил он. — У них, вероятно, есть старые документы, имеющие к этому отношение.

— В Сент-Хилл? — переспросил я.

— Да, — ответил Брайан, — старый особняк Рона Хаббарда.

Роскошный особняк Сент-Хилл, в котором Рон Хаббард жил с 1959 по 1966 год, — великолепно сохранившееся здание в Ист-Гринстед, в тридцати пяти милях к югу от Лондона. Здесь повсюду великолепные колонны и бесценные исламские изразцы XII века, летние комнаты, зимние комнаты, зал, от пола до потолка покрытый фреской, сделанной в середине XX столетия, с изображением выдающихся британских политиков в виде обезьян — странная прихоть предыдущего владельца особняка, — а также большая, совсем уже современная пристройка в виде средневекового замка, возведенная на деньги добровольных жертвователей из числа сайентологов. Различные памятные вещички, оставшиеся от Хаббарда — типа кассетного магнитофона, бумаги с монограммой владельца и тропического шлема, — выставлены на столах вдоль стен… Я остановил машину рядом с особняком, полагая, что Брайан будет уже там и проведет меня в какую-нибудь специальную комнату, где я смогу спокойно ознакомиться с документами, имеющими отношение к начальному периоду сайентологической войны с психиатрией. Но стоило мне повернуть за угол, как я, к своему несказанному удивлению, увидел целый комитет из нескольких ведущих сайентологов, которые пролетели несколько тысяч миль с единственной целью — познакомить меня со священным для них местом. Они ожидали меня на посыпанной гравием дорожке в идеально скроенных костюмах, с радостными улыбками на лицах.