Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога - Марат Агинян Страница 9

рядом с ними, в нескольких метрах. Мужчина в Новый год, находясь в приподнятом настроении, взял кусок сырого мяса со стола, бросил в рот и умер от асфиксии. Я сделал трахеотомию кухонным ножом (был экстренно доставлен на дом к пациенту), но было уже поздно. Помню глаза всего семейства, взрослых и детей. Помню, что потребовались чудовищные усилия для того, чтобы выдавить два слова: «Он умер». Помню вой. Вой жены, матери и детей умершего.

Погибли старик со старушкой и их сын: трое пьяных подростков избили и сожгли их вместе с домом. Умер парень у меня на руках: много пил, никак не мог остановиться; но кое-что в нем все-таки остановилось – сердце. Еще один парень, немного выпив, нырнул и получил перелом шеи и тяжелую травму спинного мозга с полной дальнейшей тетраплегией; я потом много раз его госпитализировал по поводу инфекций, как это обычно бывает у людей с нарушенной уродинамикой. Его мать призналась, что сын поначалу проклинал меня за то, что я спас ему жизнь. Жить, будучи «головой профессора Доуэля», – так себе удовольствие для молодого человека. Но через много месяцев он к этому привык и вспоминал меня с благодарностью. Мы ко всему привыкаем. А что еще делать…

Однажды в скорую помощь обратился Вася. Я знал его давно, мы жили в одном доме. Его отчим допился до цирроза печени и умер. Его мать допилась до цирроза печени и умерла. Его маленькая сестра всегда играла одна, грязная, голодная, вшивая, пока родители пили, блевали, спали и снова пили. Вася обратился за медицинской помощью после жуткого запоя. Когда он прервал запой, вокруг него появились мелкие животные: ежики, еноты, крысы и мыши. Его это беспокоило. Я проводил с Васей клиническую беседу, изучая его психический статус. Сложно описать чувство, когда ты с человеком годами общаешься просто как с человеком, а потом его психика становится для тебя объектом изучения, а его переживания – медицинскими симптомами. Вася был встревожен. Его то и дело отвлекала мелкая галлюцинаторная живность. Я «показал» ему несуществующую нитку. Это такой тест в наркологии: якобы держишь в руках нитку и спрашиваешь у пациента, какого она цвета. Люди, находящиеся в алкогольном делирии, часто видят нитку там, где ее нет. Их мозг конструирует то, что они ожидают увидеть. Вася сказал, что нитка белая. Я положил несуществующую нитку в карман и достал другую. Она у Васи оказалась черной. Третью, фиолетовую нитку я подарил Васе. Но фиолетовая оказалась живой и заползла к нему в рукав. Вася испугался и стал кричать. Я вытащил из его рукава несуществующую нитку и положил себе в карман. Вася зарыдал от благодарности. А я не мог понять, что чувствую: фокус с ниткой выглядит забавно, но наблюдать за тем, что творится с другом детства, мне было больно.

4

Пьяных и похмельных я видел ежедневно. И не только в больнице. Я часто выезжал на дом вместе с фельдшером скорой помощи. Видел напуганных детей, избитых женщин, грязь, нищету и бессмысленное существование. Мать плакала над трупом младенца. Она показывала медицинский документ, в котором было написано, что у ребенка порок сердца; я объяснял, что при пороках, к сожалению, часто бывает остановка сердца, соболезновал, утешал. Но вскрытие показало, что ребенок умер от перелома черепа, а на допросе мать призналась, что, будучи пьяной, уронила малыша.

Жена районного чинуши всплескивала руками, плакала, говорила, что несчастна. Все эти годы она несчастна. Пока медсестра налаживала внутривенную детоксикацию в спальне, я рассматривал огромный дом, тяжеловесную лепнину, тропические деревья в белых кадках и спрашивал себя, какой смысл в демонстрации внешнего благополучия, когда отсутствует внутреннее.

Были не только картины алкогольного ада. Ад существует до тех пор, пока его спонсируют. Внутри и вокруг алкогольной жизни сложилась система убеждений, представлений, взглядов, прочная, живучая парадигма, с которой я сталкивался ежедневно. Если хирург нашей больницы уходил в запой, люди говорили, как много он может выпить, но говорили с почтением, восхищением. Взамен приезжал другой хирург. Доцент, кандидат медицинских наук. Светлая голова в темном коньячном тумане. Две медсестры заносили его в операционную, поддерживали, чтобы во время операции он не упал, а потом на кухне, за больничной перловкой и самогоном насущным, рассказывали, что доцент даже в пьяном виде оперирует как бог и что талант не пропьешь.

У меня нет намерения внушить мысль, будто я сам придерживался пуританских взглядов. Я родился и вырос не в вакууме и не в пространстве холодных научных знаний, а в очень даже живом обществе с определенными традициями. Алкоголь в жизни моих родственников, друзей, в моей собственной жизни имел свое культурное (и некультурное) место. Но моя работа стала показывать то, что было скрыто под пылью повседневности. Я видел, какую цену людям приходится платить за суррогатное ощущение счастья, и эта цена временами оказывалась чрезвычайно высокой.

Как-то рано утром в приемный покой пришел долговязый молодой человек. Приехал из Санкт-Петербурга, говорил, что работает здесь инженером на газопроводе. Принес нам целлофановый пакет. Внутри пакета – аккуратно отрезанная кисть руки. Это какая-то социокультурная питерская забава: отрубить или отрезать что-то у кого-то, я наслышан об этом. Инженер целый месяц употреблял психостимуляторы и пил водку, а в один прекрасный день взял нож и отрезал свою кисть. Это какой-то дикий бред, да? Еще нет. Я спросил у молодого человека:

– Вы правша?

– Да, правша. Вы ее не пришьете назад? Если можно, конечно же.

– Вы отрезали правую кисть. Но вы правша. Не проще ли было отрезать левую?

– Да, проще, вы правы.

– Но вы отрезали именно правую. У вас к ней какие-то претензии?

– Верно, у меня к ней претензии: она онанирует.

Этот недобрый фарс в духе Даниила Хармса может стать сюжетом милой абсурдистской новеллы, но, когда такое происходит прямо сейчас, у тебя на глазах, с молодым человеком, сидящим на кушетке, растерянным, обескураженным, пытающимся поместить длинное тело внутри маленького напуганного ребенка, в которого он превратился, только и остается, что констатировать тупую боль где-то там, где у тебя вроде бы должна быть душа. Что с нами происходит? Что это?

Однажды позвонила знакомая. Была обеспокоена состоянием сына: молодой человек проснулся и обнаружил, что не чувствует ног и что они не двигаются. Женщина попросила приехать на дом – жили недалеко. Я выехал к ним вместе с фельдшером. Оказалось, что парень накануне пил энергетические алкогольные коктейли. Обычно он не очень много пил – мать подтвердила, что редко видит сына пьяным. Но вчера он выпил четыре баночки коктейля, и сегодня случилась нижняя параплегия. Пока фельдшер надевал на руку молодого человека манжету тонометра, я пытался вызвать рефлексы. На ногах была арефлексия: по нервам ног электрические сигналы не передавались. Фельдшер, измерявший артериальное давление, побледнел. Он сказал, что давление не определяется. Вообще. Парень был в сознании, разговаривал с нами, но тонометр не регистрировал артериальное давление. А через минуту он потерял сознание и перестал дышать. Мы проводили сердечно-легочную реанимацию по всем канонам. Но он умер. Я помню лицо его мамы. Только что сын разговаривал, жаловался на ноги, а теперь он мертв. Вскрытие обнаружило панкреонекроз. При смерти поджелудочной железы наступает токсемия – состояние, когда в крови очень много токсинов. Иногда они парализуют периферические нервы и препятствуют нормальной передаче нервных сигналов, но не только: токсины поражают все ткани и органы. Возможно, молодой человек и правда пил не очень много, но даже за это немногое поплатился целой – ни больше ни меньше – жизнью.

5

Я пытаюсь вспомнить, в какой момент во мне случились изменения, из которых выросла программа Sober One, помогающая алкозависимым перейти в качественную трезвость. Кажется, в больнице, ежедневно сталкиваясь с алкогольными страданиями и смертями, я больше думал о человеческой глупости, чем о том, как помочь этим людям. Да, наверное, так. Но что-то все же происходило со мной, и я все реже проводил кодирование. Я не видел надежных и правдивых способов помочь зависимым и не