Альберто Мангель - Гомер: «Илиада» и «Одиссея» Страница 13

Пятнадцать веков спустя, читая Блаженного Августина, Генрих Гейне рассмотрел проблему взаимодействия языческой и христианской традиций под другим углом: в центре его внимания оказалась красота в восприятии греков, в том числе Гомера (красота как архетип), и красота в христианстве (красота как непреходящая истина, явленная избранным). В лирическом стихотворении, отзвуке последней любви, написанном в 1856 году, за две недели до смерти поэта, Гейне описывает глубоко взволновавший его сон. Во сне он видит себя после смерти, лежащего в открытом гробу, украшенном сценами из античной мифологии и Ветхого Завета, в окружении обломков изваяний. Внезапно резкие голоса нарушают тишину усыпальницы:

«Ах, не окончится их ссора никогда,В раздоре вечно Истина с Красою,И вечно будут люди деленыНа варваров и греков»[109].

Гомер в византийской культуре

Ахиллес существует только благодаря Гомеру.

Со смерти Блаженного Августина минуло немногим менее ста пятидесяти лет, когда квестор короля остготов Теодориха и министр при трёх его преемниках Флавий Кассиодор Магнус Аврелий Сенатор написал трактат под названием «Руководство к изучению божественной и светской литературы», посвящённый проблеме духовного и светского образования. Впервые в истории появилась книга, указывавшая, как лучшим образом постигать свободные искусства в контексте христианского учения. Этот труд, со временем ставший известен как «Руководство» Кассиодора, считался одним из основополагающих учебных трактатов вплоть до эпохи позднего Возрождения.

Трактат разделён на две части. Первая его часть представляет собой изучение Писания и советы, как подбирать и копировать манускрипты. Вторая — это энциклопедический подход к осмыслению семи искусств. По Кассиодору, сущность всех искусств, как современных, так и древних, передана в Писаниях; мудрость и творчество людей, причастных к искусству, пусть и живших в дохристианскую эпоху, является результатом того, что они познали Слово Божие, которое существовало всегда, хоть на тот момент ещё не было зафиксировано в Библии. В одном из своих ранних трудов — «Введении к псалмам» — Кассиодор анализировал текст девятнадцатого псалма, который позже использовал для подкрепления основной идеи «Руководства». Для него слова о том, что «небеса возглашают о славе Господней» всюду и всегда, что «нет языка, на коем Божий глас не слышен», были доказательством того, что любой человек, живи он при христианстве или задолго до него, мог слышать голос Бога и впитать Его мудрость[110].

Однако пусть и «нет языка, на коем Божий глас не слышен», языковая проблема встала перед учёными тех лет. В 324 году н. э., незадолго до рождения Святого Августина, император Константин перенёс столицу в византийский Константинополь, ставший отныне центром политической и культурной деятельности. К VIII веку, несмотря на то, что законы Византии издавались на латыни и на греческом, всё же последний был распространён больше. Признанный языком литературы и философии, он стал родным для духовных и образовательных институтов. Начиная с восьми лет и далее дети обучались греческому языку на материале не только работ религиозного характера, но и сборников классических текстов, включая Гомера. Овладев правилами греческой грамматики, ученики должны были составлять собственные сочинения, имитируя античные модели. Наиболее абсурдным из всех заданий, предлагавшихся обучающимся, было то, что получило название «схедограф»: ученик должен был написать диктант, содержащий множество омонимов и редких слов; для этой цели требовалось вызубрить трудные для понимания слова, а также омонимы, значение каждого из которых определялось исключительно по контексту. Вообще тренировке памяти в византийской системе образования уделялось большое внимание: по прошествии нескольких лет обучения студенты должны были знать «Илиаду» наизусть.

Важнейшим из высших школ в Византии было Императорское училище в Константинополе; его глава носил напыщенный титул Светила науки, а двенадцать его помощников — профессора различных факультетов — именовались знаками Зодиака. Библиотека училища насчитывала 35 000 томов, включая множество произведений греческих авторов; среди них находилась и рукопись с поэмами Гомера, написанная на свитке в 120 футов длиной, который, по слухам, был выполнен из кишки гигантской змеи.

В VII веке н. э. Египет вышел из состава Римской империи, и традиционному папирусу пришёл на замену пергамент (подобно тому, как ранее, в VII веке до н. э., папирус, вытеснив пергамент, стал популярен в Греции). Распространение строчных букв скорописи позволило писцам делать больше копий за меньшие деньги — ведь для требуемого текста им стало нужно меньшее количество листов. Результатом этого стало то, что теперь филологи для написания рецензий и комментариев или для перевода могли ознакомиться с оригинальным, несокращённым текстом, тогда как раньше они вынуждены были довольствоваться сборниками и антологиями. Для жителей Византии искусство литературы включало в себя прежде всего копирование текста и его толкование, составление к нему глоссария и тому подобного. Оригинальность, самобытность перевода считалась качеством пустым и бесполезным, так как единственное, чего переводчик мог таким образом добиться — это продемонстрировать собственную эрудицию и знание малоизвестных слов и выражений. Тем не менее византийцы очень трепетно относились к классикам, поэтому греческие писатели в Константинополе подражали великим авторам античности — но их сочинения не достигали ни мастерства, ни силы и мощи образцов. «В своих прозаических текстах они воспаряют к чудовищной аффектации поэзии; в поэтических — тонут под гнётом плоской бесцветности прозы, — так описывает литературу тех времён Эдвард Гиббон. — Мельпомена, Каллиопа и Евтерпа в Константинополе безмолвствовали, забытые всеми; редко когда кто-либо из византийских певцов поднимался выше загадки или эпиграммы, панегирика или сказочки, они даже забыли правила просодии и стихосложения… Однако эхо великих песен Гомера всё ещё звучало в их ушах, и вот они смешивали все стихотворные стопы, все типы слогов, чтобы произвести на свет те дешёвые вирши, которые позже стали носить гордое название политических или городских стихов»[111].

Оценка Гиббона была, возможно, чересчур заниженной. Пусть в целом литература Византии и была не так прекрасна, как литература античности, в общей её массе всё же есть некоторые заметные труды (особенно в области истории и биографии), в которых чувствуется некоторое влияние гомеровской манеры. Это происходило отчасти потому, что любой образованный человек считал своим долгом знать сочинения Гомера. В относящейся к XI веку хронике описан эпизод, отлично иллюстрирующий ситуацию. Однажды во время императорского шествия некий придворный при виде Склерены, супруги короля, очень тихо процитировал строку из «Илиады», в которой троянцы отзываются о прекрасной Елене с восторгом, говоря, что если сражение идёт за такую женщину, как она, не зазорно вести его. Во время процессии Склерена не подала вида, что услышала ремарку в свой адрес, но когда церемония была окончена, она повелела найти человека, произнёсшего эти слова, и спросила его, что он имел в виду. Она повторила его слова без единой ошибки, произнеся в точности то, что прошептал мужчина. Он пересказал ей гомеровский эпос, и толпа поддержала его и то, что он сравнил Склерену с прекрасной Еленой; сама же Склерена приняла комплимент с благодарностью и щедро наградила мужчину[112]. Хоть Склерена и не была знакома с Гомером, знание его творчества и уместная цитата возвысили придворного в глазах многих.

К концу IV века разделение империи на греческий восток и латинский запад стало ещё более очевидным, чем ранее. Христианская церковь и государство прививали людям востока чувство своего рода избранности, убеждая их, будто они живут в землях, назначенных христианскому народу самим Богом. А люди запада рассматривали служение императору и служение христианской церкви как не связанные друг с другом обязанности гражданина. В области интеллектуального развития на востоке опирались главным образом на классическое знание, почерпнутое из опыта как Греции, так и Рима. На западе же классическое знание считалось неотъемлемой частью языческой культуры, а посему труды Гомера, хотя в Константинополе и продолжалось их издание и изучение, в Риме были почти полностью забыты. Многие христиане, жившие на западе, считали своим долгом внимательно читать Слово Божие, не уделяя уже ни внимания, ни времени произведениям тех авторов, на которых строилась когда-то римская культура, и без зазрения совести выбрасывали старые свитки папируса с сохранившимися до их времён древними текстами[113]. В то время как на востоке епископ Афанасий призывал «встречать рассвет с книгой в руках», на западе христиане следовали заветам Августина, верившего, что праведник, подобно древним святым, может жить «верой, надеждой и подаянием»[114], а книги ему не нужны.