Роман Романов - MMIX - Год Быка Страница 18

Следующий гость – «Граф Роберт… был любовником королевы и отравил свою жену». Булгакову и в этом случае было известно, что фаворит английской королевы Елизаветы I не обвинялся в смерти жены, а вошёл в историю отравителем лишь благодаря роману Вальтера Скотта. Ещё один алхимик из числа гостей бала – германский император Рудольф II имеет, скорее, большие заслуги в развитии наук, а от престола он просто отрёкся в результате интриг. Так что же получается? Гости на Бал, как минимум, удостоившиеся отдельного упоминания были выбраны вовсе не по признаку злодейства. Скорее, они имеют отношение к той самой тайной алхимической традиции, которую под крылом ОГПУ пытался возродить Роберто Бартини?

В общем, нельзя не признать, что отношение Булгакова к спецслужбам из всех этих эпизодов вырисовывается не столь однозначное, как хотелось бы либеральной интеллигенции. Но и назвать это отношение позитивным тоже трудно, скорее – речь идёт о попытке Автора подняться над политическими пристрастиями, взглянуть и на эту сторону жизни отстранённым взглядом историка, оценивающего события с позиции вечных законов духовного бытия, а не земных законов или идеологий.

Заметим только, что Булгаков прозрачно намекает, что руководители ОГПУ действовали по наущению Азазелло, то есть вдохновлялись некими духовными, а не прагматическими мотивами. С учётом наших выводов о роли Бартини, почему бы не предположить, что через каналы ОГПУ в СССР действительно проникали какие-то «алхимические» идеи, которые содействовали научному прогрессу и техническому перевооружению экономики. Кроме того, известно, что вплоть до 1939 года, когда СССР был вынужден заключить пакт с Третьим рейхом, Сталин пользовался горячей поддержкой европейской интеллигенции. Не было ли у этой поддержки скрытых идеологических пружин и агентурных механизмов?

Невозможно ответить на этот вопрос, если сваливать в одну кучу ВЧК, ОГПУ, НКВД и КГБ и их руководство. У каждого исторического периода свои задачи и свои методы, и разные достижения, объективная оценка которых ещё только ожидает своего часа, когда не только коммунистические, но и антикоммунистические, русофобские или антисемитские, и все прочие идеологические штампы и стереотипы перестанут влиять на историческую науку. И тогда, глядишь, российская и мировая история расцветёт невиданным цветом и засверкает невидимыми до поры гранями.

Может быть, Булгаков именно на этот будущий расцвет исторической науки и намекает, когда воскрешает целый сонм загадочных политических и алхимических деятелей в пятом измерении на московских страницах Романа. Но это означает, что действие, как минимум, последних глав московской части Романа происходит не в 1930-е годы, а несколько позже. Если вспомнить, что последние акты «Фауста» Гёте тоже обращены в будущее, служили пророчеством судьбы естественных наук, то такая гипотеза насчёт предвидения Булгаковым будущего расцвета гуманитарных наук имеет полное право на существование. Однако прежде чем двигаться в будущее, попробуем более детально разобраться с прошлым – точнее, с ершалаимскими страницами Романа.

13. Роман или апокриф?

Один лишь пример с двойным предвидением Иешуа и Пилатом печальной судьбы Иуды из Кириафа подсказывает нам, что и в ершалаимских главах Романа нас ожидают знаки и подсказки, раскрывающие тайный замысел Автора. Некоторые из этих указателей общеизвестны. Во-первых, это подчёркнутый параллелизм течения времени и природных явлений в Москве и Ершалаиме, а также повторение сюжета в части судьбы непризнанного гения, одиночества творческой личности, предательства и возмездия. Нужно заметить, Булгаков-драматург неплохо разбирался в психологии творческой общественности. Но не было ли у Автора других целей, кроме желания подыграть мессианским комплексам русской интеллигенции?

Второй явный указатель – родство «романа о Понтии Пилате» с новозаветными евангелиями, точнее – с евангельскими апокрифами. Вот эту взаимосвязь нужно бы проследить более тщательно. Можно ли, в самом деле, называть «роман в романе» ещё одним евангелием от Воланда?

Достаточно очевидно, что Булгаков дистанцируется и от канонических, и от апокрифических вариантов Евангелия. Он использует для этого убедительный метод почти полного избегания религиозного пафоса, изображает Иешуа как обычного человека своей эпохи. Автор применяет и более жёсткий приём, дискредитируя авторов и процесс создания канонических Евангелий на примере незадачливого ученика Левия Матвея. А чтобы у читателей не возникло даже малых сомнений, добавляет от лица самого Иешуа: «Эти добрые люди… ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной».

Означает ли это, что Автор и в самом деле не признает свидетельств апостолов и умаляет евангелистов? Или всё же он немного лукавит, прячась за условность драматургии Романа? Ведь «роман в романе» написал вовсе не Автор, а условный безымянный мастер. А значит, Автор снимает с себя ответственность за точность художественной реконструкции в романе мастера. Автор отвечает лишь за сам факт, что некий Историк написал Роман, причём угадал все древние события. Как если бы он владел фундаментальными законами истории и как сквозь магический кристалл увидел прошлое как настоящее, а давно умерших людей как живых. Стиль «романа в романе» весьма отличается от стиля остальных глав Романа. Булгаков рисует сочными красками исторической беллетристики картину последнего дня жизни обычного человека Иешуа, в то время как похождения фантастических персонажей в Москве описаны нарочито сниженным фельетонным стилем.

Так всё же, для чего Автору понадобились целых четыре главы условно достоверного исторического текста? Только лишь для того, чтобы спародировать многочисленных «евангелистов» конца XIX – начала XX веков? Ответ имеет место быть там же, где мы нашли большинство указателей, – непосредственно перед началом «романа в романе». В середине первой главы Воланд говорит о доказательствах существования Бога:

«– Браво! – вскричал иностранец, – браво! Вы полностью повторили мысль беспокойного старика Иммануила по этому поводу. Но вот курьез: он начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!»

А вот как заканчивается эта самая первая глава: «– И доказательств никаких не требуется, – ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: – Все просто: в белом плаще...» Здесь уже речь идёт о доказательствах бытия Иисуса. Кант опроверг пять метафизических доказательств существования Бога и создал взамен своё собственное, но уже на новом уровне развития классической философии. А теперь некий историк, воплощение беспокойного духа Канта, своим исследованием «отменяет» четыре доказательства существования Иисуса, написав новое Евангелие. Мастер, как и Кант, отказывается от метафизических оснований почитания Иисуса, рассматривая его как историческую личность – Иешуа Га-Ноцри. Однако и в этом непафосном обличье Иешуа способен побудить первосвященника Каифу и прокуратора Понтия Пилата на действия, которые позже приведут к разрушению Ершалаима и храма, к рождению христианства, определившего всё историческое развитие двух тысячелетий. Разве этого мало для доказательства существования самой влиятельной личности в Истории? И разве отсутствие у Иешуа внешних признаков царской власти уменьшает, а не подчёркивает его величие в мире идей, духовном царстве не от мира сего?

Булгаковский мастер не упоминает в своём «романе» о других учениках, о матери и женщинах Иешуа. Видимо, потому что эти фигуры имеют значения лишь для религии, а не для истории. Это для внутренней жизни христианских церквей или сект важны слова Иисуса к Петру, Иоанну и Марии Магдалине. Но внутренние отношения никак не влияли на место и роль в истории этой иудейской секты, одной из многих и при том не самых известных. Разбойник Вар-равван был намного популярнее.

Я уже обращал внимание на особый талант Булгакова-драматурга, умеющего инсценировать в нескольких лаконичных действиях величайшие романы – «Дон Кихот», «Война и мир», и при этом не потерять главных идей. Как мы помним, ершалаимские главы Романа составляют драматическую часть нашего дионисийского представления и вложены Автором в уста протагониста Воланда. Поэтому есть смысл посмотреть на «роман в романе» под этим, сугубо драматургическим углом зрения. Тогда получается, что Автор постарался вычленить из евангельского сюжета самые важные идеи, а из многочисленных персонажей самых главных действующих лиц. Поскольку Автор в данном случае перевоплощается в мастера, то есть в историка, то его интересуют не религиозные, а лишь исторически важные стороны большого сюжета. И в этом смысле наиважнейшими действительно становятся отношения Иешуа с Понтием Пилатом. Если Иешуа должен сыграть страдательную роль священной жертвы в этой драме, то Понтий Пилат играет роль активную. Три других действующих лица, без которых не состоялось бы это историческое событие – Иуда, Каифа и Афраний. Что касается Левия Матвея, то его роль в пьесе пассивна, он как бы олицетворяет всю апостольскую общину, которая не успевает за быстро развивающимся сюжетом.