Павел Стеллиферовский - "Чего изволите?" или Похождения литературного негодяя Страница 2

Что и говорить, роковые вопросы. Важные для нас и для нашей недавней истории. Их, к примеру, уже задавали в начале века, когда революционные бури всколыхнули страну. Задавали и позже, когда волюнтаристски хотели перекроить всю жизнь народа на неких новых, нигде и никогда не виданных началах. Уже предлагали сбросить классику с корабля современности, разрушить музеи, изгнать из настоящего старых поэтов и живописцев, музыкантов и архитекторов, чтобы на пепелище построить новую культуру, устремленную лишь в будущее. И сбрасывали, и разрушали, и стирали из памяти. До сих пор собираем осколки, никак не можем восстановить, многое утеряли навечно.

Но боль утрат сделала нас мудрее, бережливее, прозорливее. Неподдельная забота о культурном наследии, возрождение шедевров старины, приращение исторической памяти — характернейшие черты нашего нынешнего образа мысли и жизни. И повторения быть не должно!

И все же один — практический — вопрос всегда остается: о реальном участии классики в обновлении нашей жизни. Как ответить? Можно произнести вдохновенную речь. Можно и очень кратко, почти через запятую, что-то вроде скупого оглавления к большой книге. Думающий да поймет! Классика дает силы сердцу и уму, крепость духу, наполняет ощущением единства с людьми и событиями родной истории, помогает понять себя и иных. Воспитывает глаз, ухо, руку. Формирует вкусы, привычки, манеры. Учит тому, что мы к концу XX столетия, увы, почти повсеместно утратили: умению интеллигентно говорить и писать, выступать перед людьми и общаться друг с другом. Как устойчивый элемент духовной культуры классика «амортизирует» многие антиэтические и анти-эстетические удары современности и является нравственным компасом в бурном море перемен и борении мнений. Это — прививка против вульгарности мыслей и суждений, оценок и действий, защита от суетности и неблагородства в чувствах.

Да что говорить! Неужели духовный максимализм героев Достоевского и Толстого будет чужд новым поколениям защитников социальной справедливости и человеческого достоинства? Или уже всё сказали своим соплеменникам о смысле бытия и человеческом в человеке гармоничный Пушкин, страдающий Лермонтов, задумчивый Баратынский, деликатный Жуковский, грустный и насмешливый Гоголь, романтичный Тургенев, возвышенный Фет, печальный и светлый Тютчев, неспешный Гончаров, язвительный Салтыков-Щедрин, очарованный Лесков, умудрённый Островский, ироничный Чехов?.. Конечно, нет! Каждый из нас знает сам или слышал, как может перепахать человека книга великого мудреца и чародея слова!

Наивно считать, что в классической литературе можно найти все ответы на свои вопросы: такого никогда не было и не будет. Не стоит преувеличивать возможности классики — реальная жизнь всегда разнообразнее и сложнее любых представлений о ней. Но ведь столь же верно и то, что каждое вновь приходящее поколение читает классику и находит близкое себе и своему времени, а порой и просто поражается ее современности. Так почему бы и нам, решающим сложнейшие революционные задачи, не опереться на наследие, не свериться с классикой, не попытаться через увеличительное стекло искусства проследить корни реальных явлений, с которыми мы сегодня сталкиваемся?

Предлагаю попробовать. Проверить практически. Ведь сколько ни говори «халва», во рту слаще не станет, Слова сказаны — нужны подтверждения. А потому приглашаю читателей в небольшое путешествие по избранным страницам русской классики прошлого века. Перечитывая некоторые вроде бы хорошо знакомые произведения, мы не только попробуем взглянуть на них из дня сегодняшнего, но и пройдем по следам одного любопытного литературного персонажа, который обычно ускользает от внимания читателей и историков литературы. Думаю, что и он сам, и жизненные явления, его породившие, принадлежат не только истории. Надеюсь, что это знакомство как раз и будет одним из тех реальных уроков классики, которые необходимо усвоить на «отлично».

Уверен, что такое путешествие будет во всех отношениях интересным и поучительным, во всяком случае — непохожим на привычные школьные штудии. Порукой тому — мудрое предчувствие И. А. Гончарова из его критических заметок с многозначительным названием «Лучше поздно, чем никогда», написанных в 1879 году: «Мир творческих типов имеет как будто свою особую жизнь, свою историю, свою географию и этнографию, и когда-нибудь, вероятно, сделается предметом любопытных историко-философских критических исследований. Дон Кихот, Лир, Гамлет, леди Макбет, Фальстаф, Дон Жуан, Тартюф и другие уже породили, в созданиях позднейших талантов, целые родственные поколения подобий, раздробившихся на множество брызг и капель. И в новое время обнаружится, например, что множество современных типов, вроде Чичикова, Хлестакова, Собакевича, Ноздрева и т. д., окажутся разнородностями разветвившегося генеалогического дерева Митрофанов, Скотининых и в свою очередь расплодятся на множество других, и т. д. И мало ли что открылось бы в этих богатых и нетронутых рудниках!»

Итак — на поиски «странных сближений», может быть и незаметных с первого взгляда, но имеющих в жизни и литературе «тьму примеров». Думаю, они помогут понять, зачем нам эта классика.

ЗНАКОМ ОН ВАМ?

Все тот же он, иль усмирился?Иль корчит так же чудака?Скажите, чем он возвратился?Что нам представит он пока?Чем ныне явится? Мельмотом,Космополитом, патриотом,Гарольдом, квакером, ханжой,Иль маской щегольнет иной,Иль просто будет добрый малый,Как вы да я, как целый свет?..— Знаком он вам? — И да, и нет.

Известная с давних пор картина; она памятна, наверное, каждому бывшему шестикласснику: «Через базарную площадь идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке. За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души…»

Чем не идиллия?.. Но что за крики? «Так ты кусаться, окаянная? — слышит вдруг Очумелов. — Ребята, не пущай ее! Нынче не велено кусаться! Держи!» Идиллия вмиг разрушилась, и обладателю новой шинели пришлось изрядно поволноваться, прежде чем спокойствие было восстановлено. Чья же это собачонка укусила за палец золотых дел мастера Хрюкина — генеральская или нет? Вот вопрос! Ошибиться нельзя, надобно знать точно.

Долго прикидывает Очумелов. То распаляется и в гневе готов сурово наказать несчастного владельца: «Я покажу вам, как собак распускать! Пора обратить внимание на подобных господ, не желающих подчиняться постановлениям!.. Ты, Хрюкин, пострадал, и дела этого так не оставляй… Нужно проучить! Пора…» То умиляется и вместо политических угроз добропорядочно заискивает: «Она, может быть, дорогая, а ежели каждый свинья будет ей в нос сигаркой тыкать, то долго ли испортить. Собака — нежная тварь… Шустрая такая… Цап этого за палец! Ха-ха-ха…»

И бросает беднягу то в жар («Сними-ка, Елдырин, с меня пальто… Ужас, как жарко! Должно полагать, перед дождем…»), то в холод («Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что-то ветром подуло… Знобит…»), когда он силится угадать, откуда и каких ждать последствий. Наконец дело благополучно разрешается (не в пользу пострадавшего), и Очумелов с чувством честно исполненного долга, «запахиваясь в шинель, продолжает свой путь по базарной площади».

На наших глазах произошло чудо хамелеонства: человек несколько раз подряд решительно переменил свое мнение, лишь бы потрафить власть имущим. Скажете, мелочь, житейский анекдот, каких множество рассыпано по ранним рассказам Чехова? Ну, это как посмотреть! Если припомнить кое-каких персонажей русской литературы прошлого века да сравнить, то окажется, что не так уж прост этот Очумелов, хоть и полицейский надзиратель. Целый характер с богатой родословной, уходящей в толщу литературного времени!

Не верите? Напрасно! В литературе, как и в жизни, день минувший, нынешний и завтрашний связаны незримыми, но крепкими нитями, а древо будущего опирается на корни прошедшего. Классика густо населена всевозможными родственниками и добрыми знакомцами, богата сквозными событиями, вбирающими характерные черты времени и неотступно тревожащими писательские умы. В ней есть «вечные вопросы», «бродячие сюжеты», «вечные образы», в которых сосредоточены коренные свойства человеческого бытия и которые на каждом историческом витке вновь и вновь притягивают к себе писателей и читателей. На школьной скамье мы привыкаем к ним и как-то забываем, что это и есть те самые «типические характеры в типических обстоятельствах», в которых заключена правда истории и без которых литература не была бы учебником жизни.