Ольга Кафанова - Тургенев, Флобер и Жорж Санд: межкультурный полилог Страница 2

Тургенев советовал трактовать этот сюжет в духе Свифта или Вольтера, но Флобер упрямо настаивал на своем замысле серьезного и даже «устрашающего» произведения. Он умер, написав только первый из двух задуманных томов, и Тургенев считал, что этот роман убил его друга.

Таким образом, полилог трех писателей демонстрирует, что равнодушие художника к читателю — химера, и затянувшееся непонимание автора и публики чревато драматическими или даже трагическими последствиями.

Один из интереснейших вопросов в переписке Жорж Санд и Флобера касался природы художника. К 22 ноября 1866 г. относится письмо, по каким-то причинам не оправленное Флоберу и оставшееся в бюваре Жорж Санд. Она размышляет в нем над утверждением друга: «не нужно быть ни спиритуалистам, ни материалистом, <…> но натуралистом». Санд понимала под словом «натуралист» развитие всех потребностей существования, в том числе и потребностей плоти. Она размышляла в духе Бальзака, а точнее главной идеи его «Шагреневой кожи»:

«Наши излишества в работе, так же как и излишества в удовольствиях нас совершенно убивают, и чем более мы значительны по своей природе, тем больше мы переходим границы и переступаем предел наших возможностей». Она выступила с идеей «равновесия, которое должно существовать в природе материальной („la nature matérielle“) и природе думающей („la nature pensante“): …умеренность, относительное целомудрие, воздержание от злоупотреблений, все, что вы хотите, но это называется всегда равновесием»[7].

Своего рода равновесия в собственной жизни Жорж Санд удалось достичь в последние полтора десятилетия, когда сложился ее гармоничный уклад в Ноане, в котором было место искусствам (и не только литературе, но и театру марионеток, живописи, музыке), а также и другим увлечениям — ботанике, минералогии, воспитанию внучек. Флоберу этого «равновесия», гармонии явно не хватало: ради своей фанатической приверженности к литературному труду он отказался от любви, семьи, и процесс старения, сопровождавшийся все большим погружением в экспериментальные поиски и непониманием со стороны публики, протекал для него особенно болезненно. Тургенев это очень хорошо понимал. Он подсказывал Флоберу возможные выходы из депрессии: погружение в природу, поэзию вплоть до совместного путешествия в Россию. У него самого была Россия, Спасское, воздухом которого он время от времени ездил дышать. У него была музыка, страсть к охоте, и, наконец, дом, который он построил возле семейства Виардо.

Но все же идеалом, образцом гармоничной личности художника в литературном треугольнике оказалась Жорж Санд, которая была на полтора десятка лет старше обоих мужчин, но никогда не жаловалась на тяготы жизни или приближение смерти. «Меня восхищает госпожа Санд, — признавался Тургенев в письме 8 ноября 1872 г.: какая просветленность, какая простота, какой интерес ко всему, какая доброта! Если для того чтобы обладать этими качествами, надо быть немного благостным, любить народ, чуть ли не следовать евангельским заветам — право же! И эти добавления можно принять?»[8] Это размышление было вызвано недовольством Флобера на Санд, которому она советовала жениться или, по крайней мере, отыскать возможного внебрачного ребенка, ради которого можно было бы жить, не сосредоточиваясь исключительно на себе. Сам Флобер вынужден был позже согласиться с Тургеневым. Возвращаясь из Ноана в конце апреля 1873 г., где они гостили вместе с Тургеневым, он признавался в письме к Жорж Санд, что оба грустили, завидуя ее сыну Морису, настолько им было хорошо у нее. «Я соскучился по Авроре и по всем домашним. <…> Да, это так, как хорошо чувствуешь себя у вас! Какие вы все хорошие и остроумные! „Почему нельзя жить вместе? Почему так плохо устроена жизнь?“ — писал Флобер.[9]

Но, пожалуй, главный вопрос, который обсуждали Флобер и Жорж Санд, была проблема соотношения субъективного и объективного в искусстве. Как преодолеть разрыв между объективной, бесстрастной манерой повествования, свойственной Флоберу, и романтической субъективностью Жорж Санд? Санд выражала свое искреннее недоумение в письме к Флоберу в декабре 1866 г.: „Ничего не вкладывать из своего сердца в то, что пишешь? Я совсем не понимаю, совсем ничего. <…> Разве можно отделить свой ум от сердца, разве это нечто отличное? Разве само ощущение может себя ограничить <…>. Наконец, не высказываться полностью в своем сочинении мне кажется так же невозможно, как плакать с помощью чего-то другого, нежели глаза и думать с помощью чего-то другого, нежели мозг“[10]. Флобер пытался объяснить, что он неправильно выразился, что он имел в виду научность и безличность искусства, спрятанность личности автора. Но противоречие оставалось.

Ответ на этот вопрос дал своим творчеством Тургенев. Он примирил, казалось бы, непримиримое. Русский писатель продемонстрировал, что можно выказывать свое сочувствие (сердце) к изображаемому, чего так недоставало Санд в сочинениях Флобера, и в то же время оставаться на почве реальности и эстетизма, что так ценил Флобер. Одни и те же произведения Тургенева вызывали единодушный восторг обоих, они даже пользовались одинаковой лексикой для его выражения: глаголом dйvorer (проглотить), эпитетами charmant (очаровательный), beau (прекрасный), chef-d-œuvre.

Флобер был более избирательным, он отдавал предпочтение лиро-драматическому, суггестивному таланту Тургенева. Жорж Санд также очень высоко оценила психологические повести, которыми восхищался ее младший друг („Стук… стук… стук…“, „Несчастная“, „Степной дворянин“). Приведем один пример. 1 сентября 1873 г. она сообщила Тургеневу, что „на одном дыхании“ прочла „Вешние воды“, который она назвала „восхитительным романом“. „Как очаровательна Джема, — писала Санд, — но, как неотразима и госпожа Полозова, и как ее прощаешь, несмотря на то, что ее проклинаешь. Вы обладаете таким великим искусством, которое все видит и все чувствует, что невозможно ненавидеть никого из ваших персонажей, находишься среди них, как в саду, залитом солнцем, вынужденный все принять и признать, что все прекрасно, когда там есть свет“[11].

Флобер оставил созвучный отзыв, но окрашенный „мужской“ точкой зрения. „„Вешние воды“ <…> взволновали меня, растрогали и как-то смутно размягчили“, — писал он Тургеневу 2 августа 1873 г. Это — история каждого из нас, увы! Краснеешь за самого себя. Что за человечек мой друг Тургенев, что за человек! <…> Да, вот воистину повесть о любви, каких немного. Вы хорошо знаете жизнь, дорогой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это встречается еще реже»[12].

Однако, в отличие от Флобера, Жорж Санд понравились и эпические произведения Тургенева — романы «Рудин», «Отцы и дети», а также «Записки охотника». Будучи автором цикла сельских повестей и романов, где она впервые в европейской литературе показала крестьянина, как личность, обладающую богатым внутренним миром, Санд почувствовала в Тургеневе своего единомышленника. Об этом свидетельствует ее статья, опубликованная в газете «Temps» 1872 г., где были такие слова:

«Я была под обаянием обширной галереи портретов с натуры, которую вы опубликовали под названием „Записки русского помещика“. Какая мастерская кисть! Их как будто действительно видишь, слышишь, знаешь — всех этих крестьян с севера, — еще крепостных в ту пору, когда вы писали вашу книгу, и всех этих деревенских жителей — мещан и дворян, с которыми вам достаточно минутной встречи и обмена немногими словами, чтобы набросать красочные образы, полные трепета жизни! Никто в этом не сравняется с вами. <…> Вы вводите нас в совершенно новый мир, и никакой исторический памятник не может открыть нам Россию так, как эти люди, столь глубоко изученные, и эти нравы, столь метко схваченные вами. И при этом — такая трогательная благожелательность, которая, видимо, совершенно не свойственна другим поэтам и романистам вашей культуры. Они еще варвары, несмотря на свой талант; и драмы их отличаются холодной и насмешливой жестокостью. А у вас все совсем иначе. У вас жалость и глубокое уважение к любому человеческому существу, в каких бы лохмотьях оно ни ходило и как бы ни было угнетено. На то вы и реалист, чтобы все замечать, и поэт, чтобы все облагородить, и человек большого сердца, чтобы все понять и всем сочувствовать»[13].

Наконец, последний восторженный отзыв Жорж Санд оставила о главной героине повести «Живые мощи», которую она прочла в 1874 г., незадолго до своей кончины, во французском переводе («Reliques vivantes»). «Что за шедевр ваша Лукерья! — писала она Тургеневу 13 апреля 1874 г. — Какая душа и какая глубина в правде! И какой простой и восхитительный язык! — Все должны учиться у вас, не исключая даже великого ламы В.<иктора> Г.<юго> <…>»[14]. Жорж Санд поставила Тургенева выше всех современных ей французских писателей.