Мария Боброва - Марк Твен Страница 22

«А знаете ли вы, кто пишет театральные рецензии? — наступает простак на редактора. — Знаете? Их пишут безработные сапожники и выгнанные аптекарские ученики, которые в театре смыслят столько же, сколько я в сельском хозяйстве, ни на волос больше. Кто дает критические статьи о новых книгах? Люди, которые сами не написали ни одной книги».

Твен придает своему герою позу «оскорбленной невинности» и вкладывает в его уста такие «гордые» слова:

«И вы хотите учить меня редактированию! Нет, милостивый государь, я достаточно хорошо изучил это дело и могу вас уверить, что чем меньше человек знает, тем лучше для него, потому что он тем громче шумит и тем больше получает денег».

Рассказ о невежде-редакторе превращается в руках мастера слова Марка Твена в злую пародию на состояние периодической печати в США.

На протяжении пятистраничного рассказа образ простака-редактора получал все новые краски, но лишь здесь предстал в завершенном виде.

«Я говорил, что доведу тираж газеты до двадцати тысяч экземпляров, — гремит он, — и я достиг бы этого, если бы вы подождали еще недели две!.. Если с моим уходом кто-нибудь останется на бобах, так это вы — арбузное дерево!»

Простак прав. Редактор уже заметил, что «никогда еще розничная продажа у нас не шла так бойко, как сегодня», и даже решил: «придется печатать второе издание» нашумевшей газеты.

Твен вплотную подвел читателя к выводу, не считая нужным ни формулировать, ни подчеркивать его.

И уже никакая сила не заставит читателя поверить, что редактор американской газеты не раскается, потеряв своего оригинального заместителя. Невежда? Зато как умел «делать» деньги!

Из жизненного потока Твеном выхвачен курьезный анекдотический случай[111], доведенный им до гротеска. Но сколь типична эта гиперболизация!

«Наивный простак» знает о жизни США самое сокровенное — и вместе с тем самое простое (дураки и те знают!) — то, что приводит в движение все пружины деловой жизни в стране. В своей комико-патетической речи он выражает эту суть: само дело — ничто; те, ради кого оно делается, тоже не имеют значения; средства и пути могут быть любыми. Важен конечный результат — он выражен в деньгах.

Саркастическая фраза «чем меньше человек знает… тем больше получает денег» приобретает такой обобщающий смысл, что он выходит далеко за рамки циничной практики буржуазной прессы, высмеянной Марком Твеном.

Рассказ этот — сатира не только на нравы буржуазной американской прессы, но и на «философию жизни» тупого, невежественного и самонадеянного американского бизнесменства.

Прошло три года. В 1873 году Марк Твен снова возвращается к волнующей его теме. На этот раз — в письмах и речах. В отличие от художественных произведений, в его выступлениях звучит большая определенность, категоричность и беспощадность суждений. В них меньше юмора, но больше негодования.

Однажды издатель нью-йоркской газеты «Дейли грэфик» обратился к Марку Твену с нелепой просьбой «написать прощальное письмо в адрес американского народа».

Твен ответил с присущим ему юмором и живостью:

«Помилуйте, — протестовал он, — радость американского народа немного преждевременна: я не собираюсь исчезать»[112].

Письмо к издателю послужило для Твена поводом поговорить о стиле американских газет и дать сатирическую подборку заголовков утренних телеграмм. Эта страница столь выразительна и малоизвестна, что стоит привести ее полностью.

«Черный конгрессмен в затруднении. Волнения в Албани. Пять лет тюрьмы. Паника на Уолл-стрит. Два банкротства… Два преступления. Арестован видный грабитель. Разгром газового коллектора. Забастовщик помогает убийце. Король убийц опасно болен. Лузичини — жена убийцы — повешена. Два предполагаемых убийцы повешены. Раздор в баптистской секте. Роковая ошибка. Размыв железной дороги. Ку-клукс-клановские убийцы. Потрясающее бедствие. Упала печь и погребла пять детей — двое уже мертвы. Способ убийства. Загадочная вражда. Отец убил своего сына. Кровавая битва в Кентукки. Восьмилетний убийца. Плавучее кладбище. Резня в Луизиане. Пожар дома и негры, которых застрелили при попытке к бегству. Двести из трехсот человек сгорели живьем! Изрядная потасовка в Индиане. Город — центр восстания. Группа горняков осаждает постоялый двор. В Индианаполис вызваны войска и полиция. Ожидаются кровавые дела. Предводительствует свирепая амазонка. Ужасная история. Преступление негра. Страдания и убийство женщины страшно отомщены. Человек, горевший 24 часа, распался на куски»[113].

Издатель, видимо, проверил эту трагикомическую подборку Марка Твена и сделал на его рукописи пометку, что заголовки действительно взяты из газет. Твен сам указывает на это в письме: «Все эти заголовки, — продолжает он, — из вчерашних газет, за 16 апреля (1873), проверьте по вашей собственной газете, и я даю вам слово чести, что потоки этой пошлятины заполняют все полосы, отведенные в газетах под новости.

Я считаю, что это тупость, серость; ведь не появляется ничего значительного или дающего толчок к движению, наша прогрессивная нация погрузилась в спячку»[114].

В заключение письма Марк Твен зло «приветствует» американский народ, который безропотно глотает ядовитую стряпню газет, не испытывая ни возмущения, ни отвращения.

Письмо это и по времени появления, и по духу соответствует содержанию романа «Позолоченный век». Твен здесь не только оценивает уголовную пошлятину, заполняющую газеты, но и указывает на виновника вырождения журналистики: народ позволяет отуплять и оболванивать себя; журналисты же, — Твен уже показал, что ими управляет, — потеряли стыд и совесть. «Лжет, как журналист»[115], — определяет Твен.

В общественно-литературной деятельности Марка Твена немалое место занимают речи. Он их произносил в самых разнообразных аудиториях, при самых различных обстоятельствах. Они были адресованы калифорнийским горнякам, членам негритянской церковной общины, это были речи на предвыборных собраниях, застольные речи и т. д.

В речи «Распущенность печати», произнесенной в клубе журналистов Хартфорда («Воскресный клуб») в 1873 году, Марк Твен подводит итог своим суждениям, касающимся американской печати.

«Газеты превращаются в национальное проклятие и наверняка погубят всю страну», — заявляет он[116].

Признавая, что «в современном обществе печать — колоссальная сила», «подобно гласу божьему», Твен утверждает, что в США «печать давно развратила читателей, внушила любовь к непристойному, равнодушие к беззаконию», «чем больше газет — тем хуже нравы». Печать «старательно защищает преступников, занимающих официальные посты», «оправдывает воровство», «чернит неугодных ей общественных деятелей и частных лиц» и т. д.[117].

Можно представить, с какой саркастичностью, иронией, с каким пылом и негодованием была произнесена эта речь, расцвеченная блестящим твеновским юмором (особенно вторая ее часть).

Ее содержание очень многое выявляет в общественно-политических позициях Марка Твена. Во-первых, Твен безоговорочно связывает продажную печать США с продажными членами сената Соединенных Штатов — и тем самым объективно оценивает буржуазную прессу как рупор политиканов-бизнесменов.

Во-вторых, Твен считает, что растленная печать США («банда недоучек и самодовольных невежд») узурпировала «общественное мнение нации» и развратила читателей.

В-третьих, Твен упрекает народ в том, что тот «мало думает» и поэтому верит подлым газетным вракам. «Вот где корень зла!»-восклицает Марк Твен.

Анализ Марка Твена превосходен, выводы блестящи, факты (они приведены в изобилии) — убийственны. Но кое-что поставлено с ног на голову или звучит наивно, а иное сглаживается. Так, например, Твен полагает, что печать — это нечто из самого себя растущее, распространяющее вокруг яд и тлен. Не спекуляции, хищения и взяточничество, погоня за наживой развратили сенаторов, а защищающая их печать, утверждает Твен, так что теперь сенаторы «не способны понимать, что такое преступление, что такое честь сената» (Твен еще оставляет за сенатом право на «честь», сам же показав его «скопищем грязи»).

Твен жил в то время в восточных штатах и наивно полагал, что в этих «цивилизованных» областях США у дельцов и журналистов больше честности и благородства, чем на Западе. Дескать, только «в газетах западных штатов услужливо печатают редакционную статью, выражающую самые отвратительные, вредные взгляды, если владельцу заплатить по доллару за строчку»[118].

Чтобы «позолотить пилюлю», в конце своей яростной речи Твен и себя причисляет к «банде» («я и сам печатал злостные, клеветнические статьи… и давно заслужил, чтобы меня повесили») и тем ослабляет обличительную силу своего выступления.