Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 2 Страница 28

Что у меня сейчас? Отложила работу, т. к. договорный срок перенесли к ч рту на рога, а с ним возможные деньги, и я, чтоб проветрить голову, копаюсь на огороде. Так устала эта самая голова, что проветривается плохо. Не то что писать — читать не могу, не в состоянии сосредоточиться, собраться, склероз этот, или нервы, или врождённый идиотизм — понять не могу. Вышли две книжечки с моими переводами, один вьетнамец — там 3—4 стиха моих всего, и «подарочный» томик Тагора, там побольше, но, увы — оба бестиражные. Там наши с классиком переводы соседствуют по принципу «одна лошадь, один жаворонок», да и переводы-то в большинстве своём лжеклассические. Маринину книжечку по объёму переполо-винили, но она вроде должна выйти в этом году, хоть и в общипанном виде. С другим томом вопрос всё ещё висит в воздухе, но тоже должен выйти, никак только не решится дело с объёмом и оглавлением. Так что всё идёт своим чередом. Как только получу свои таго-ровские 40% причитающегося мне гонорара, смогу послать тебе чего-нибудь вкусного. А пока крепко обнимаю вас, будьте, главное, здоровы, остальное приложится.

Твоя Аля

Адрес на конверте: Мордовская АССР, ст. Потьма, п/о Явас, п/я 385/14. Ирине Ивановне Емельяновой.

А.А. Саакянц

15 мая 1961

Милая Анечка, я в таком обалдении, что не помню, написала ли Вам в ответ на Тв<ардовского>', или мысленно поговорив, на этом успокоилась? Так или иначе, всё получила, за всё спасибо. Тв<ардов-ский> очень хорош - не ожидала - относительно Андрюши Вознесенского2930 просто пришла в восторг — то самое. Только почему он не понял, что у беременной под шалью?31 Хорошо хоть не усумнился в поэмах. А что дальше слышно.

М. б. к концу мес<яца> приеду на коротко в Москву, м. б. и нет, а Вас ждём в начале июня, надеюсь, что ничто не помешает. Сейчас дожди,соловьи,черёмуха.

Обнимаю Вас. Ваша АЭ

3 Ср. последние строки второго стих. 1924 г. цикла М. Цветаевой «Под шалью» (II, 240).

А.А. Саакянц

16 мая 1961

Милая Анечка, только вчера отправила Вам какую-то сомнительную открытку — то ли писала Вам, то ли не писала в ответ на рецензию Твардовского — плодом этих горестных раздумий и явилась открытка, а сегодня получила следующую Вашу весточку, и опять надо утомлённому лентяю браться за перо. Чем мне за семь верст киселя хлебать - учитывая, что опять дождик - до почты, где прямая связь с Москвой только что-то около двух неудобнейших часов в сутки, а остальное время надо пытаться «связаться» через Калугу, м. б., проще будет Вам послать мне телеграмму? Хорошо было бы, чтобы Вы её дали, узнав у Орла, до какого числа он будет в Москве и вообще желает ли меня лицезреть в этот заезд. Он мне писал, что будет в Москве в июне. Отменяет ли его майский — возможно, скоропалительный заезд в Москву июньскую поездку? Мне ведь отсюда выбраться не так быстро и нужно было приехать ближе к концу месяца, и если Орлов приедет на 2-3 дня, мы рискуем с ним разминуться. А вообще-то я, конечно, рада буду его повидать, он много сделал для маминой книжки и многое принял близко к сердцу, что не так-то часто встречается у людей пожилых и многоопытных!

Насчёт «живописаны»: я Вам дала все сведения по этой строке — черновые и беловые варианты (беловой Вы, по-моему, сами видели), с Вас и спрос. Макаровские же и Орловские соображения по этому поводу мало меня интересуют1. Только на моей памяти (Вас ещё тогда на свете не было) одного из Гослитовских редакторов сняли-таки с работы за замену пушкинской «птички божьей» (не знающей ни заботы, ни труда) «птичкой вольной». Дело было в 23-м, фамилия пострадавшего - Калашников (и Пушкин). <...>

Целую Вас.

АЭ

' Речь идет о второй строке 6-го стих, цикла М. Цветаевой «Стол»: «Квиты: вами я объедена / Мною - живописаны» (II, 314). Авторы внутренней рецензии АН. Макарови В.Н. Орлов предполагали, что у Цветаевой было: «мноюжвы описаны» и настаивали на этом прочтении.

А.А. Саакянц

20 мая 1961

Милая Анечка, не надо так буквально принимать мои слова — савана я ещё себе не приготовила. И вообще есть мысли, которые лучше держать при себе, потому что разъяснять их трудно, а комментариев они, очевидно, требуют. Я Вам скажу только, что пока близкие - живы, смерть -понятие отвлечённое. Когда она начинает косить вокруг тебя, то ты убеждаешься в реальности того, что всегда знал, но — исподволь. Но, конечно, говорить, об этом так же некрасиво, как и «быть знаменитым». Иногда невольно думаешь вслух - как говоришь во сне, что поделаешь! Я всё чаше говорю и делаю глупости, увы, наяву. <...>

В мае я вероятно приеду, на днях, ненадолго, за деньгами в основном.

Никакое «живописаны» я спасать не буду, ни совместно, ни приватно. Печатать стихи умерших поэтов надо строго по тексту, без измышлений и предложений - на последние в крайнем случае существуют комментарии. Текст Вы видели, могу показать ещё раз и в беловом, и в черновом варианте. Орлову ни черта показывать не буду — Вы редактор, Вы и барахтайтесь; да ещё редактор «классики». Учитесь обращаться с текстами как следует с молодых ногтей, и не поддаваться инородным влияниям.

Насчёт Вашего приезда в Тарусу - конечно, приезжайте, когда Вам удобно, ближе к делу спишемся, чтобы удобно было «обеим сторонам». Дело в том, что может наехать всякий - разный народ, с к<ото-р>ым Вам будет не так-то интересно, но будем надеяться, что всё образуется и Таруса к Вашему приезду окажется на месте во всяком случае - во всём своём великолепии. Жаль только, что сирень отцветёт - как она хороша! <...>

Что до концовки Вашего письма: «надеюсь на скорую встречу — здесь или там»?

Давайте уж лучше здесь!

Целую Вас.

Ваша АЭ

И.И. Емельяновой

27 мая 1961

Милый Ариш, приехала в Москву на 2—3 дня по всяким делам-делишкам, жара, шум, столпотворение и т. д. Повидала Инку, узнала

о тебе побольше, чем раньше. Ещё раз пожалела, что нельзя поговорить — о чём поговоришь в письмах, тем более в открытках, как поймёшь друг друга! От Инки остались одни скорбные глаза <...>

Я тоже что-то зачахла1 - очевидно, гипертония или ещё какая-нибудь дрянь в этом роде. Пренеприятные «мозговые явления», вплоть до того, что вчера просто упала на улице (раньше были только дурноты - головные, не сердечные) - и стало страшно-страшно и одиноко-одиноко... Будь умником, мой Малыш, в тебе моя главная беда и тревога, помогай мне дождаться тебя! Продолжаю надеяться на лучшее для вас, крепко обнимаю.

Твоя Аля

1 И. Малинкович писала в то время об А.С. Ирине: «...если бы ты знала, как она из-за вас исстрадалась! Не спит совсем, курит без передышки! личико маленькое, с кулачок» (цит. по кн.: Эфрон А. Жизнь есть животное полосатое. С. 99).

В.Н. Орлову

1 июня 1961

Милый Владимир Николаевич, письмо Ваше получила, списочек недостающего тоже; пополню. Знаете что, если будет жаркая погода, не ездите Вы в Москву! Я только что оттуда, буквально еле живая. Ужас! За два дня измучитесь.

В Москве говорила с А<нной> А<лександровной> по телефону, верно, числа 27-28, книжка ещё не была сдана в производство - вот и всё, что мне известно.

Меня тревожит одно обстоятельство — хоть и, может, я всего-навсего пуганая ворона: говорят, что «Октябрь» готовит очередную атаку на Оренбурга за «Люди, годы, жизнь» - и за те же деньги на «Новый мир», т. е. на Твардовского, так сказать за беспринципность в выборе печатаемого1. Всегда, когда «они» нападают на Оренбурга, опасаюсь, наученная долгим опытом, за Цветаеву - как бы чего не вышло! А «выйти» может так, что книжка не выйдет. Как тот раз было2: Оренбург отлягался, а книжка застряла лет на пять. Слышала, что «Н<овый> мир» хочет опубликовать цикл маминых стихов — и это не радует. Стихи они, конечно, захотят взять из книжки, т. е. как раз то «проходимое» из последних стихотворений, что я с таким трудом наскребла. Ото очень обескровит книжку, к<отор>ая таким образом потеряет большинство своих «первых публикаций», во-первых, а во-вторых, в памяти, увы, свежа «Литературная Москва» со всеми её последствиями. — М. б. всё это ерунда, конечно, т. е. все мои опасения. Ладно. Поживём - увидим.

— «Новогоднее» — это вторая мамина (небольшая) поэма, посвящённая Рильке. Первая — «С моря»3. Когда получите «Бычка» — расскажу Вам, кому эта вещь была посвящена4, почему написана; я ещё очень многое помню о том, как писались те или иные вещи, очень хочется к каждому такому произведению, вернее, о каждом — написать, записать. Некоторые темнейшие, казалось бы (как «Бычок»!), по содержанию вещи на самом деле очень просты.