Александр Косоруков - Художественный символ в «Слове о полку игореве» Страница 28

В обращении к Солнцу, как и в обращении к Ветру, Ярославна снова предстаёт печальницей — заступницей простых воинов. Ее душа болит и скорбит о них с неменьшей силой и искренностью, чем о своём любимом князе. В чувствах и думах Ярославны, глубоко личных и одновременно глубоко патриотических, нашла проникновенно поэтическое выражение душа русского народа. И вновь хочется подчеркнуть, что неподдельный демократизм и гуманизм Ярославны отличает её от всех героев «Слова». Лишь сам гениальный Поэт, вдохнувший в неё вечную жизнь, равен Ярославне. Они душевно близкие люди. Несмотря на различия в их политическом и философском кругозорах, в их дарованиях, в их значении и назначении для земной жизни.

Тресветлое Солнце — солнце яростное, втрое усилившее свой жар и нацелившее острия палящих лучей на непокорных русичей — выступает символическим исполнителем гнева Солнца. Вероятно, русичи–язычники называли бога этого Солнца иначе, чем бога Светлого Солнца. Может, Хоре и был когда‑то именем бога Тресветлого Солнца? Во всяком случае, ясно, что Ярославна чётко различает две ипостаси Солнца и даёт им разные названия — Светлое Солнце и Тресветлое Солнце.

И Ярославна и Поэт возлагают надежды на Благое Солнце, молчаливо исходя из того, что оно обладает высшим разумом и способно оценить дела и устремления людей. В «Плаче Ярославны» Поэт конкретизировал и углубил своё понимание Природы. Природа людям не подчиняется. Над нею нет и богов — ни языческих, ни христианских. С Солнцем, Ветром, Днепром и другими силами Природы князья и княгини должны разговаривать как с более могущественными повелителями — со всем почтением. Природа и есть многоликое божество. Ярославна различает космические силы Природы, которые могут быть всем равно полезны, от «своих», земных, которые являются естественными союзниками русского народа. Первых важно не прогневить, чтобы не навлечь на себя их удар, их колоссальную мощь; на помощь вторых можно твёрдо рассчитывать. Природе не надо приносить обрядовые жертвы, служить, как служили языческим богам. Единственное, что необходимо, — понимать её язык, различать её знамения, действовать в согласии с ними.

Ярославна хотя и не называет Солнце, Ветер и Днепр мифологическими именами, но одушевляет их в языческом духе: беседует с ними, надеясь подействовать на них укором, почтением, призывом к добру и, самое главное, искренне верит в их разум, в возможность взаимопонимания, в их отзывчивость. Поэт также верит в это, а потому Солнце, умилостивленное кровавой жертвой русичей и упрошенное Ярославной, сменяет гнев на благосклонность. Оно выступает в роли вдохновителя и организатора побега Игоря из половецкого плена.

Светлое и Тресветлое Солнце — общее имя для всех добрых и злых проявлений безличного высшего бога Солнца, о которых уже шла речь. Поэтому, думается, подходящим названием для мифа о Солнце, созданном Поэтом, было бы «Светлое и Тресветлое Солнце». Солнце в «Слове» — высший повелитель Природы и людей, верховный блюститель порядка на небе и на земле, и верховный распорядитель добра и зла. С ним теснейше связана главная идея «Слова» — сохранение единого центра высшей государственной власти, единого управления войсками в борьбе против врагов. Солнце обожествлено само по себе, как часть Природы, и это обожествление — вполне языческое по сути. На поздней стадии язычества ему не была чужда идея единобожия и единовластия. Если судить по тому месту, какое Солнце занимает в судьбе Игоря и его войска в сознании Ярославны, то можно сказать, что по функциям оно заменило языческих богов Перуна, Хорса и Дажьбога.

Перун в «Слове» не упоминается, но Хоре, Дажьбог, а также Велес, Троян и Стрибог названы по именам. Названы самим Поэтом, а не кем‑либо из героев «Слова». Несомненно, что если бы Поэт оценивал мировосприятие и мышление русичей конца XII века как христианское, то, следуя «былям своего времени», нашёл бы для выражения и утверждения этого взгляда подходящие образы, имена и слова. «Внуки» в «Слове» продолжают дело «своих» дедов–богов. При этом русский народ и в XII веке изображается «внуком Дажьбога», а, значит, его сознание в целом характеризуется Поэтом как языческое.

Ярославна, как и другие персонажи «Слова», не называет имён ни языческих, ни христианских богов. Но по содержанию веры она, конечно, является «внучкой Дажьбога» — язычницей. Игорь — и это весьма показательно — от маловерия вернулся в итоге тяжких испытаний к языческой вере в Солнце, в одушевлённую Природу.

14. Игорь соколом летит

Солнце даёт Игорю, находящемуся в половецком плену, новое ярчайшее знамение: «Прысну море полунощи, идутъ сморци мьглами… Погасоша вечеру зари. Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля меритъ отъ великаго Дону до Малаго Донца». О каком море идёт речь? Ведь Игорь сидит в плену, далеко от какого‑либо географического моря. Здесь, как и раньше, речь идёт о Море мифологическом, но не о Синем, Южном, а о Северном, Полуночном. Теперь для Игоря в этом направлении находилась Русь, его Родина. Море Полуночное пришло в сильное волнение, и по небу, покрытому тучами, пошли всполохи (сморци) Северного Сияния. На языке символического иносказания, которым разговаривает с человеком Природа, увиденное Игорем прочитывалось примерно так: Солнце даёт ему знак, что пора бежать из Тьмы плена, и в Облачной, Темной Ночи указывает Сиянием направление побега. А Вечерние Зори оно, Солнце, погасило, чтобы они не сбивали Игоря с северного пути на западный.

Если понимать текст в таком духе, то пресловутое противоречие между предложениями «прысну море полунощи» и «погасоша вечеру зари» оказывается мнимым. Северное Сияние наиболее интенсивным бывает как раз в вечерние, дополуночные часы. Алогизм возникает лишь тогда, когда первое предложение понимается так: «Вспенилось море в полуночи…», а заря погасла потом, ибо на широте Киева и южнее заря даже в летнее время угасает до полуночи. Всё дело в том, что Поэт изобразил не некое, невесть где находящееся географическое «море, взволновавшееся в полночь», а всполохи Моря Полуночи, т. е. небесное сияние северной части космического Моря — Океана.

Символические образы подготовки Игоря к побегу дополняют и объясняют друг друга, оставляя полную свободу для нашего воображения о том, в какое время года он бежал из плена.

Игорь, кажется, только и ждал знамения Солнца, так как вполне был готов к побегу. Его мысль и его чувства, словно трепетные мембраны, настроились на восприятие Природы. Его душа теперь чутка к «указаниям» Солнца и ко всем другим голосам и знакам Природы. С начала и до окончания побега он изображается её послушным учеником. Вся цепь отождествлений Игоря с животными и птицами (горностаем, гоголем, соколом и т. д.), которым он подражает, означает не только его слияние с Природой и спасительный союз с нею, но и преображение его души за время плена, без чего союз был бы, разумеется, немыслим.

Вместе с Игорем бежал половец Овлур, и это было немалой удачей, ибо он, конечно, знал степные дороги. Беглецы были уверены, что за ними вскоре бросится погоня, а потому скакали с предельной быстротой, держа и ночью («подъ мылами») «заданное» Солнцем направление («идутъ сморци мьглами»). Наверное, Игорь и Овлур не запасались пищей на дорогу, чтобы не выдать замысла побега, и потому им приходилось добывать себе пропитание охотой, «избивая гуси и лебеди завтроку, и обеду, и ужине». Отметим одну семантическую тонкость: чтобы слово «лебеди» не прочитывалось здесь символически, то есть в значении «враги», Поэт добавляет перед ним слово «гуси». Таким образом получилось словосочетание «гуси и лебеди» со значением «птицы, на которых охотится и сокол, и человек». Без слова «гуси» текст должен был бы толковаться иносказательно, так как слово «лебедь» уже трижды было употреблено в значении «половец, враг». Но Поэт этого, разумеется, не хотел, ибо тогда получилась бы нелепица, будто Игорь и Овлур завтракали, обедали и ужинали убитыми врагами.

Многодневная гонка закончилась, как и следовало ожидать: «ведь они надорвали своих быстроногих коней». Случилось это где‑то у реки Донец, уже в пределах русской территории, о чём свидетельствует мирный, дружеский диалог Донца и Игоря.

Донец, как в сказке, обращается к Игорю на его родном языке и даёт оценку побегу: «Князь Игорь! Немало тебе славы, Кончаку — досады, а Русской земле — отрады!». Оценка лестная, и, наверное, не вымышленная Поэтом, а существовавшая на Руси, конечно, не обязательно в художественной форме. Донец выражает мнение тех, кто относится к Игорю, как сам Донец, то есть мнение друзей Игоря. Побег в оценке Донца — событие общерусское и внешнеполитическое, не рядовое, а весьма заметное.

Слова Донца взволновали Игоря, и он раскрыл ему свою душу. Ответ, выдержанный в иносказательном ключе, поражает и неожиданностью и глубиной. Многозначительна сама форма обращения Игоря к Донцу: «О Донче!» Интонация и экспрессия, как в обращении Ярославны к Ветру или Днепру, почтительная, всерьёз уважительная. Одно это свидетельствует о глубокой внутренней перемене Игоря за время плена. Ведь перед походом он пренебрёг дружеским предупреждением самого Солнца! Еще более характерно для нового Игоря, что он решительно не принимает щедрой похвалы и скромно, но убеждённо переадресовывает её Донцу, который сделал всё, что мог, для Игоря, попавшего в беду: «О Донче! Не мало ти величия…» Игорь не сказал «и тебе», или «и тебе тоже», или как‑либо так, чтобы хоть частично сохранить за собой отзыв Донца. Напротив. Подчеркнуто повторив оценку, он в полной мере возвращает её Донцу. Поэт, несомненно, согласен с Игорем, так как даёт ему слово для доказательства своей правоты: «Немало тебе славы: ты лелеял князя на волнах, подстилал зелёную траву на серебряных брегах, одевал туманом тёплым под сению дерев зелёных, охранял — гоголем на воде, чайкой над рекой, чернятью на ветрах». Игорь говорит о себе в третьем лице, и это придаёт его словам весомую объективность. Вместе с тем тут содержится глубокая самохарактеристика Игоря, способного ныне на трезвую, беспристрастную оценку своего поступка. Перед походом у него такой способности не было. Тогда его разум был в плену страстей и желаний. Трагические события последних месяцев перевоспитали Игоря и в этом отношении.