Людмила Зубова - Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект Страница 38

Возможно, что в сближении семантики рыжего цвета с семантикой лжи имеет значение и мифологическое представление о связи лошади с ложью, выраженное в широко распространенной примете: «Если во сне увидишь лошадь — ложь будет». Единственное переносное употребление слова рыжий в уподоблении его ржавчине находим в той же поэме («Заревом в лоб — ржа, || Ры — жая воз — жа!» — С., 361), где оно косвенно (через слово возжа) тоже связано с образом лошади. Однако семантического сдвига на основе усиления коннотативных значений слова рыжий здесь не происходит, хотя реликтовая способность к такому сдвигу в языке имеется. Она определяется как былой узкой сочетаемостью слова, до XVII века обозначавшего масть скота (Бахилина 1975б, 104), так и былой внеположенностью рыжих людей в обществе, основанной на мифологическом представлении о связи их с нечистой силой — внеположенностью, оставившей след в языке (ср. пословицы Рыжий да красный — человек опасный, Рыжих во святых нет (Даль), поговорку Что я, рыжий, что ли?, а также терминологическое цирковое, оно же и разговорное значение слова рыжий — 'клоун'). Подчеркивая, что, по мифологическим представлениям, «рыжеволосые интерпретируются как носители пагубного эротического соблазна и как одержимые злыми бесовскими силами», Е. Фарыно пишет, что «название Ведуньей своих коней „рыжими“ (…) и „возжи“ = 'молнии' „рыжей“ (…) знаменует переход к самому опасному и губительному из ее соблазнов» (Фарыно 1985б, 296).

Потенциальная способность слова рыжий к семантическому сдвигу, актуализирующему отрицательную экспрессию, может быть основана и на том, что это слово обозначает цвет смешанный, соединение красного с желтым, а символические значения этих цветов связаны соответственно с интенсивностью, страстью, и с обманом, ложью. Кроме того, у слова рыжий есть потенциальная сема порчи, сближающая его со словом ржавый: «…очень часто им называют не определенный красно-желтый цвет, а такой, который отличается от нормального, природного, присущего этому предмету», во многих контекстах употребляется для указания на то, что предмет потерял свой первоначальный цвет (Бахилина 1975б, 108, 110).

Итак, в ряду рдяный — ржавый — румяный — рыжий за каждым из слов в поэтическом языке М. Цветаевой, как и в общенародном литературном языке, закреплены свои функции, но актуализированными оказываются другие ДП: рдяный характеризует цвет преимущественно в динамике с тенденцией к глагольному цветообозначению, слову румяный свойственно ироническое употребление с включением соответствующих аффиксов, указывающих на модальное значение, ржавый выдвигает ДП 'порченый' с тенденцией к субстантивации цветообозначения, рыжий трактуется преимущественно как 'жизнеутверждающий' с аллюзией на социальную внеположенность личности как знак противостояния стереотипам. У этого ряда нет доминанты, в которой пересекались бы функции и значения его членов: ряд уже давно перестал быть синонимическим в общенародном литературном языке, не является он синонимическим и в системе цветообозначений у М. Цветаевой. В том и в другом случае это четырехчленная оппозиция, элементы которой равноценны. В русском языке при развитии значений слов, составляющих этот ряд, одни элементы, актуализирующие признак красного цвета (рдяный и румяный), принадлежат или тяготеют к высокому стилю (румяный — при олицетворении), другие, актуализирующие признак желто-бурого цвета (ржавый, рыжий), — к сниженному стилю, приобретая и признак отрицательной эмоциональной направленности. У М. Цветаевой обнаруживается некоторый сдвиг в этой закономерности, связанный с трактовкой рыжего как жизнеутверждающего, что, в свою очередь, опирается на другую, не менее сильную (а при забвении мифологической основы и более сильную) языковую тенденцию к ласково-фамильярному употреблению слова рыжий (Бахилина 1975б, 108–110). У Цветаевой же трактовка «рыжего» как опасного не препятствует, а, напротив, способствует актуализации положительных коннотаций слова.

Цветообозначения с корнем пурпур- обнаруживают в произведениях М. Цветаевой наибольшую словообразовательную и акцентологическую неустойчивость, свойственную русскому языку: в литературном языке употребляются слова и варианты пурпуровый, пурпуровый, пурпурный, пурпурный и пурпур. MAC приводит словообразовательные варианты пурпурный и пурпуровый. Нормативные справочники характеризуют вариант пурпурный как устаревший (Горбачевич, 368); произношение пурпуровый связано с поэтической традицией XVIII–XIX вв. (Алимпиева 1984, 43 — примеры из произведений Г. Р. Державина и А. С. Пушкина). MAC определяет значения слов пурпурный и пурпуровый как тождественные: «ПУРПУР. 1. Ценная краска темно-багрового цвета, употреблявшаяся в древности для окрашивания тканей. 2. Темно-красный или ярко-красный цвет. 3. Устар. Дорогая одежда или ткань темно-красного цвета. ПУРПУРНЫЙ. Прил. к пурпур. Цвета пурпура, окрашенный в пурпур. ПУРПУРОВЫЙ. То же, что пурпурный». Традиция поэтического употребления этих слов связана с эмблематическим характером пурпурного цвета — цвета царских одежд (ср. порфира). У Марины Цветаевой цветообозначение пурпурного представлено 17 раз: 7 раз встречается существительное пурпур, 8 раз — прилагательное пурпуровый, 1 раз — пурпурный и 1 раз — пурпурный. Такая статистика показывает, что, во-первых, выбор словообразовательного и акцентологического варианта прилагательного определяется у М. Цветаевой прежде всего поэтической традицией: среди прилагательных значительно преобладает пурпуровый, а варианта с современным ударением на втором слоге у Цветаевой вообще нет. Во-вторых, при употреблении слов с корнем пурпур- отчетливо проявляется тенденция к субстантивному представлению цветообозначения. Сочетаемость прилагательных и существительных с этим корнем показывает тенденцию к цветообозначению прилагательными пространства, освещенного солнцем, а существительное выступает преимущественно как метонимическое название одежды в его эмблематико-символическом значении. Так, пурпуровыми названы шатер (И., 346), розан (И., 397), окровавленная булавка (И., 347), луч (С., 167), «вскипающий вал» на небе (И., 427), отблеск огня — пурпуровая кипь (И., 179), простор (И., 426), туманы (И., 348); пурпурными названы пятна крови (И., 663), пурпурным — «огонь» (И., 684). Все контексты со словом пурпур доказывают принижение этого символа высшей земной власти, у Цветаевой, впрочем, ни разу не связанного непосредственно с образами царей. Это слово обнаруживает вторичный перенос символического значения — речь идет или о возрасте максимальной зрелости, или об учителе, или о собственно эмблематике цвета:

(…) — ибо красный цветСтарится, ибо пурпур — сед (С., 196),

За пыльным пурпуром твоим брести в суровомПлаще ученика (И., 169);

Мы пурпур воина на мех верблюжийСменяем на песке морском (И., 170);

Я краске не верю!Здесь пурпур — последний из слуг! (И., 206).

Вторичный перенос в большинстве таких контекстов связан с изображением не социального, а духовного могущества и превосходства. Однако и это превосходство в ряде случаев подвергается переоценке: оно дискредитируется Цветаевой как перерождающееся в свою противоположность.

Обращает на себя внимание жанровая обусловленность прилагательных с разными суффиксами и существительного: прилагательное пурпуровый 6 раз из 8-ми встретилось в поэме-сказке «Царь-Девица», именно оно наиболее определенно связано с русской поэтической традицией XVIII–XIX вв. Прилагательные пурпурный и пурпурный употреблены в трагедии «Ариадна» на сюжет из античной мифологии. Акцентологические варианты слова определяются, по-видимому, стихотворным размером (И., 663, 684), однако сама подвижность ударения может рассматриваться как элемент стилизации, поскольку такая подвижность свойственна поэтической традиции прошлого. Существительное пурпур обнаруживает, в отличие от прилагательных, независимость от стилизации, употребляется преимущественно в стихотворениях лирических циклов: «Ученик», «Деревья», «Земные приметы». Но принадлежность слова пурпур высокому стилю в контекстах М. Цветаевой сохраняется.