Павел Стеллиферовский - "Чего изволите?" или Похождения литературного негодяя Страница 4

Чичиков, как и Молчалин, крепко запомнил эти слова, они «заронились глубоко ему в душу». Вот и в губернском городе Павел Иванович сумел приноровиться и к обществу в целом, и к каждому мало-мальски нужному ему человеку. «Приезжий, — замечает Гоголь, — во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, — он показал, что ему небезызвестны и, судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре — и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек».

Конечно же, Чичиков неповторим. Это не Загорецкий, не Молчалин, не Шприх. Но, согласитесь, в стремлении выказать благонамеренность и услужить сильным мира сего, в умении надеть любую подходящую маску и высказать удобное мнение он очень на них похож. По-родственному похож! А вот судьба его оказалась поизвилистей, и мы еще вместе поразмышляем, почему она так сложилась и за что всеобщий любимец был изгнан своими обожателями.

Кстати, в подобном положении через двадцать с лишним лет оказался и герой пьесы А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты» Егор Дмитрии Глумов. Он был любим и обласкан самыми разными людьми, ему покровительствовали и консерватор Крутицкий, и либерал Городулин, и легкомысленная Мамаева, и ханжа Турусина. Решив «подделаться к тузам» и угадав, в чем секрет успеха, Глумов начал «льстить грубо, беспардонно» всем, кто ему полезен, и отталкивать тех, от кого пользы не будет.

Успех Глумова — это драма ума, духовное самоубийство, потому ставить его на одну доску с нашими героями вроде бы нельзя. У них угодливость и беспринципность, так сказать, природные, а здесь — приобретенные, осознанные. Впрочем, это лишь усугубляет вину растленного ума, добровольно продавшего себя в рабство. Физиологическая подлость натуры оказалась сродни подлости духовной, и это делает Глумова достойным продолжателем «семейной традиции». И основателем, видимо, собственной ветви, из которой в будущем начнут выходить уже не бытовые, а политические угодники.

Больше всего их появилось в середине 1880-х годов в разящих сатирах М. Е. Салтыкова-Щедрина. Здесь читатель встретился не только с отдельными представителями неблагородного семейства, среди которых вновь нашел Молчалина и Глумова, вышедших в люди и приобретших общественное положение; вместе с писателем он совершил основательные «экскурсии в область умеренности и аккуратности» — под таким названием появлялись журнальные публикации сатирической эпопеи «Господа Молчалины». Услышал «благонамеренные речи» бессмертных «помпадуров» и «ташкентцев», познакомился с фантастическим вруном, беспринципным адвокатом Балалайкиным, на гербе которого начертано: «Прасковья мне тетка, а правда мне мать».

Конечно, негодяи Салтыкова-Щедрина кое в чем отличаются от своих предшественников, хотя Балалайкин и заявляет, что «по женской линии» у него в роду Молчалины, Репетиловы, Фамусовы. Время другое, нравы не те. Но не настолько, чтобы менять повадки и принципы. Не случайно поэтому одно из самых ярких своих произведений — «Современную идиллию» — писатель начинает с уже знакомых нам по Грибоедову и Гоголю наставлений, которые героями Салтыкова-Щедрина выполняются столь же охотно и неукоснительно:

«Однажды заходит ко мне Алексей Степаныч Молчалин и говорит:

— Нужно, голубчик, погодить!

Разумеется, я удивился. С тех пор как я себя помню, я только и делаю, что гожу. Вся моя молодость, вся жизнь исчерпывается этим еловом, и вот выискивается же человек, который приходит к заключению, что мне и за всем тем необходимо умерить свой пыл!

— Помилуйте, Алексей Степаныч! — изумился я. Ведь это, право, уж начинает походить на мистификацию!

— Там мистификация или не мистификация, как хотите рассуждайте, а мой совет — погодить!

— Да что же, наконец, вы хотите этим сказать?

— Русские вы, а по-русски не понимаете! чудные вы, господа! Погодить — ну, приноровиться, что ли, уметь вовремя помолчать, позабыть кой об чем, думать не об том, об чем обыкновенно думается, заниматься не тем, чем обыкновенно занимаетесь… Вот это и будет значить, погодить”».

Остановимся. Первое знакомство с основателями семейства состоялось, главные действующие лица нашего рассказа представлены. Пора, видимо, поговорить о них обстоятельнее и вывести на сцену остальных. Я уже вижу на их физиономиях намерение показать всё, на что они способны, и вечный вопрос: «Чего изволите?»

А стоит ли продолжать? — спросит недоуменно иной читатель. — Надо ли связываться с эдаким мелким народцем? Ведь среди них нет ни одного героя или центрального персонажа. Да разве они задавали тон в литературе прошлого века или определяли течение жизни? Нет, не они, иначе бы жизнь и литература давно омертвели.

А продолжать все-таки стоит!

Конечно, лучше взять в герои героя. Так нередко поступали и писатели, и читатели. Но пока в жизни и литературе существуют подлецы и негодяи, нельзя уходить от борьбы с ними, негоже прятать голову под крыло, делая вид, что плохое, может быть, не столь уж плохо, что стоит дунуть — и оно вдруг улетучится как дым, не затронув основ добра. Образец, положительный пример — хороший стимул для общественного прогресса и личного самосовершенствования. Но и отрицательный пример, особенно в сложную пору переоценки прошлого, сомнений и поисков идеала, весьма эффективен. Твердо знать, «что такое плохо», полезно и обществу, и отдельному человеку.

По этому пути в свое время пошли многие русские писатели прошлого столетия. Один из них — Гоголь, писавший в первой части «Мертвых душ»: «Очень сомнительно, чтобы избранный нами герой понравился читателям… Весьма многие дамы, отворотившись, скажут:,Фи, такой гадкий!” Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного человека… Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово „добродетельный человек”; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом и всем чем попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора наконец припрячь и подлеца…»

По этому пути хотелось бы пойти и в нашем — читательском — случае.

Есть и еще один довод в пользу того, что разобраться с семейством Загорецких — Очумеловых все-таки стоит. Классики дружно свидетельствуют, что его роль в жизни и литературе далеко выходит за рамки бытового конформизма, поисков личной выгоды и благополучия. Хамелеонство (а для исследования этого феномена русская литература целенаправленно потратила не менее ста лет) стало для многих жизненной позицией, формой существования. А это не только страшно само по себе, но и чревато далеко идущими общественными последствиями. Угодничество, идейное и нравственное примиренчество, чинопочитание, благонамеренность, социальная и духовная бескостность, равнодушие, вся атмосфера «умеренности и аккуратность" — та питательная почва, на которой произрастают злые цветы политического бесправия, начальственной вседозволенности, унижения личности, бюрократизма, бездумного администрирования. Что, разве все это осталось в том веке, не сказалось на самочувствии прошедшего сквозь революцию народа и не докатилось, безобразно приумножившись, до наших дней? Нет, нет и нет!

Вот тому несколько подтверждений.

Начало нашего века. Сложная политическая и духовная обстановка в стране. Борьба партий, мнений, жизненных позиций. И такие оценки: «Молчалины демократии», «…традиционная молчалинская мудрость либералов — проповедовать сдержанность», «…продолжение существования Думы вовсе не зависит от вежливости, осторожности, бережливости, дипломатичности, тактичности, молчаливости и прочих молчалинских добродетелей», «балалайкинско-молчалинское преуспеяние», «Балалайкины российского либерализма», «либеральный Балалайкин», «Балалайкин-Троцкий», «земский Балалайкин», «редакционный Балалайкин», «Балалайкины буржуазного либерализма». И еще: «…верхи мелкобуржуазных политиков несомненно заражены… кадетским духом предательства, молчалинства и самодовольства умеренных и аккуратных мещан или чиновников». И последнее: «Копните либерального российского буржуа, скажем мы, и найдете одетого в новенький мундир урядника.» Все эти оценки принадлежат усерднейшему почитателю русской классики, усмотревшему в писательских открытиях глубокие общественные язвы, — В. И, Ленину.