Мария Боброва - Марк Твен Страница 42

Мотивы, по которым де Форесту якобы следовало отказать в читательском внимании, выставлялись самые смехотворные: у писателя много военных проблем[210], а люди «хотят забыть войну», де Форест — писатель для мужчин, а дамы его не читают и т. д.

Де Форест замолчал на долгое время, а когда в 90-х годах заговорил в «романтическом духе», издав роман «Возмущение любовника», то реакционная критика поспешила приписать это себе как победу.

Среди «бостонцев» 70-80-х годов самым активным и преуспевающим был Уильям Гоуэлс (1837–1920), романист, новеллист, поэт и критик, произведения которого буржуазная пресса усиленно рекламировала и выдвигала на первый план.

Гоуэлс в юности был лесорубом, землепашцем, огородником, наборщиком, редактором маленькой провинциальной газеты, затем быстро выдвинулся; бостонские «брамины» стали относиться к нему покровительственно (чего никогда не было в обращении «браминов» с Марком Твеном).

В 50-е годы Гоуэлс был аболиционистом, написал биографию Авраама Линкольна, был им назначен консулом в Венецию, где прожил четыре года и описал свое пребывание в книгах — «Венецианская жизнь» (1866) и «Итальянские путешествия» (1867). По возвращении стал издателем и редактором одного из самых консервативных журналов бостонской ориентации — «Атлантического ежемесячника»[211].

Однако Гоуэлс сохранял тяготение к тем, кто защищал в литературе интересы фермерства; в конце 80-х годов его остро интересовала борьба американского рабочего класса. Все это сказалось на характере его творчества. Но за границы буржуазного либерализма Гоуэлс не ступал, даже когда считал себя «социалистом».

Его «социализм» был реформистского толка, и идеи Гоуэлса мало чем отличались от стандартной буржуазной фразеологии об «исключительности» путей развития Америки, об «американском оптимизме». Социализм Гоуэлса отзывался прудонизмом; в нем смешивались идеи буржуазной политической экономии с утопическим социализмом.

В политике он руководился принципом постепенности («все станется в свое время»), старался сохранить верность идеям буржуазной демократии. Его основной принцип: «наиболее оптимистическое есть в то же время наиболее американское», лег в основу собственного литературного творчества и стал краеугольным камнем для принципов литературной группировки — школы «нежной традиции», возникшей позже, в начале 90-х годов, и возглавленной «улыбающимся Гоуэлсом».

Гоуэлс действительно был превращен в олицетворение американского оптимизма. «Спокойный, маленький, невзрачный человек», как описывают его современники, или «счастливый Гоуэлс», по его собственному признанию, изображал в своих романах «наиболее светлые аспекты жизни».

Все его творчество, за исключением немногих произведений (о них пойдет речь ниже), было так же стандартно оптимистично, как трафаретные портреты бодрых янки на рекламных щитах.

Созданные за шестьдесят лет литературной деятельности Гоуэлса сто томов стихов, прозы, критических статей почти все являются слащавым изображением «процветающей» Америки.

Гоуэлс называл себя реалистом. «О! Несчастная реальность, бедная жизнь — как я люблю тебя», — мелодраматически восклицал он.

Современный буржуазный литературовед правой ориентации Карл Ван Дорен считает, что Гоуэлс «создал отборный, респектабельный официальный реализм»[212]. Действительно «отборный» — для верхушек правящего класса.

Полвека Гоуэлс насаждал принципы «нежных традиций» в американских газетах, журналах, в умах современников. Они сводились фактически к следующему: уклоняться от описаний трагического и истинно конфликтного, социально заостренного, ограничиваться описаниями внешней стороны явлений. Гоуэлс не любил осуждать что-либо или высказывать резкие мнения. Доброжелательное, терпимое отношение ко всему окружающему было его девизом; больше всего он боялся того, что его принципы могут не совпасть с нормами «миссис Гренди», поэтому его либеральная оппозиция была бесплодной.

«Реализм» Гоуэлса сводился к изображению обыденного, без явных прикрас. Гоуэлс подразумевал под «реализмом» скорее колорит повествования, чем творческий метод.

На этом основании в 30-х годах XX столетия, Теодор Драйзер в статье «Великий американский роман» будет упрекать Гоуэлса за «отсутствие у его героев социальных характеристик»[213].

В гоуэлсовской трактовке действительности, в кажущейся аполитичности, в осторожной критике крылась буржуазная тенденциозность — та самая, о которой писал А. М. Горький в письме к Щербакову от 19 февраля 1935 года:

«Реализм буржуазной литературы — критичен, но лишь настолько, насколько критика необходима для классовой «стратегии» — для освещения ошибок буржуазии в борьбе за устойчивость власти»[214].

Гоуэлс искренне любил русских романистов — Льва Толстого, Тургенева, популяризировал их, называл себя «учеником» Льва Толстого, писал статьи о «величайшем русском романисте», уверял, что автор «Войны и мира» оказал на него большое влияние[215], хотя «ласковость» проповедника и сентиментализм Гоуэлса ничем не напоминали сурового и правдивого стиля Толстого. Ван Уик Брукс утверждает, что Гоуэлс увлекался Л. Толстым однобоко: «христианский социализм» оказал влияние на жизнь и творчество Гоуэлса[216].

Но если художественный метод Л. Н. Толстого был для Гоуэлса недостижимым, то воздействие романов Л. Н. Толстого на сознание американского писателя не ограничивалось лишь «христианским социализмом».

Некоторые американские литературоведы и историки отмечают необычайную для «улыбающегося Гоуэлса» смелость, с которой он публично выступил в 1887 году в защиту осужденных на казнь чикагских рабочих вождей[217].

В связи с этим очень интересна мысль, которую высказывает Уильям Тэйлор в книге «Экономический роман в Америке». Тэйлор утверждает: тому, что Гоуэлс откликнулся «на повелительный зов Америки 87 года», Гоуэлс обязан романам Л. Н. Толстого.

Выступление Гоуэлса — факт примечательный; он свидетельствовал о том, что реакционный террор вызывал протест даже в среде апологетов буржуазного правопорядка. Гоуэлс был не единственным литератором, требовавшим отмены смертной казни чикагским рабочим[218].

Однако защищал Гоуэлс не столько рабочих, сколько свои буржуазные иллюзии о «гармонической» Америке; больше всего он был уязвлен «неамериканскими» действиями чикагских властей. Войска, выставленные против голодных рабочих и нищих фермеров, пугали его — они разрушали его политические мечты о классовом сотрудничестве[219], а он желал «мира» между трудом и капиталом.

И тем не менее нужно отдать должное решимости и гражданскому мужеству Гоуэлса, громко заявившему о недопустимости кровавого террора буржуазии по отношению к рабочим.

Марк Твен, написавший в это же время, в 1887 году, статью «Рыцари труда», отстаивал в ней не только право рабочего класса на борьбу, но и признавал его грозным и сильным противником буржуазии, которого ничто не в состоянии запугать.

Гоуэлс также стремился критически осмыслить происшедшее. Он был искренен и не лицемерил, когда признавался в письмах друзьям, что был «потрясен» событиями в Чикаго.

В письме к Гэмлину Гарленду в 1888 году он пишет, что перед тем, как выступить с открытой защитой «людей, убитых в Чикаго», он много передумал и перечувствовал, его взгляды на жизнь стали «безмерно шире», литературные идеалы прежних лет теперь кажутся ему «ничтожными».

До сих пор романы Гоуэлса были выдержаны в тонах сусальной буржуазной филантропии, безоблачной семейно-любовной идиллии, рассчитанной на мещанский вкус («Случайное знакомство», 1873; «Современный образец», 1882; «Бабье лето», 1886).

Самый значительный свой роман 80-х годов «Карьера Сайлеса Лафена» (1885) Гоуэлс посвятил изображению распада аристократической семьи и процессу ее обуржуазивания.

Но после чикагских событий Гоуэлс ищет новых тем.

В письме к Генри Джеймсу он пишет: «Общественный строй — это единственная действительно новая тема, остающаяся для романа»[220].

На эту тему и создан его роман «В погоне за удачей» (1889), появившийся в один год с романом Марка Твена «Янки при дворе короля Артура». Произведение это интересно во многих отношениях и заслуживает рассмотрения.

Роман Гоуэлса описывает треволнения журналиста Бэзиля Марча (во многих произведениях автор выводит самого себя под этим именем), приехавшего из Бостона в Нью-Йорк редактировать новый журнал и попавшего в кипящий котел политических страстей… Гоуэлс представляет тогдашние политические течения в персонажах своего романа: Дрейфус — реакционер, разбогатевший фермер, ставший миллионером, стяжатель, деспот, циничный и наивный, жестокий и чувствительный; его сын Конрад — «христианский социалист», несостоявшийся богослов; апологет южной системы рабовладения, ратующий за реставрацию феодализма, полковник Вудборн; немецкий социалист Линдау, участник революции 1848 года в Европе и участник Гражданской войны в США, стойкий идейный враг капиталистической системы, непримиримо отстаивающий принципы революционной теории рабочего класса, питающий яростную ненависть к Дрейфусам; журналист Марч — вынужденный оппортунист, зависимый от «патрона» Дрейфуса. Все действующие лица романа находятся в сложных взаимосвязях друг с другом, и это создает напряженную драматическую обстановку; тяжелая предгрозовая атмосфера предвещает бурю. Гоуэлс хорошо передает напряжение реальной американской общественно-политической жизни через предельное обострение отношений и чувств героев своего романа. В финале романа описана стачка рабочих нью-йоркского городского транспорта, во время которой полицией убит сын Дрейфуса Конрад и смертельно ранен Линдау, которого Конрад хотел спасти. Внезапная смерть сына (отец только что избил Конрада за его приверженность к идеям «христианского социализма») потрясает Дрейфуса как человека, но ни на йоту не изменяет его как капиталиста.