Михаил Андреев - Метасюжет в театре Островского Страница 5

«Без вины виноватые» — это, возможно, начало отхода Островского от основных сюжетных схем его театра. Здесь они прочитываются только в первом действии, где имеется и «бедная невеста», и обманувший ее жених, и причина обмана — «невеста богатая» (наиболее близкая параллель— «Трудовой хлеб»). На основном же и большем пространстве пьесы любовные мотивировки и любовные цели вообще исчезают (если не считать второстепенное для сюжета брачное предложение Кручининой со стороны бывшего любовника). Зато здесь неожиданно реанимируется другой классический комедийный стереотип — обретение родственных связей (мать, находящая сына) и, соответственно, восстановление самоидентичности.

«Не от мира сего» — последняя пьеса Островского и одна из немногих, стоящая почти совершенно особняком. Некоторое сходство можно в ней заметить только с такой пьесой, как «На бойком месте» — столь же обособленной. В обеих имеется интрига, направленная на расторжение любовной (здесь супружеской) связи, в обеих орудием интриги служит оговор и навет, обе балансируют на грани трагической развязки (а «Не от мира сего» эту грань переступает). Никаких привычных схем в этих «семейных сценах» обнаружить нельзя.

Всего Островский за свою жизнь написал 47 пьес (не считая пьес, написанных в соавторстве), 38 мы разобрали, три из них («Гроза», «На бойком месте», «Не от мира сего») оказались несвязанными с метасюжетом, две («Не так живи, как хочется» и «Без вины виноватые») — связанными частично, 33, подавляющее большинство, — подчиненными единой сюжетной схеме. Впрочем, как мы могли убедиться, схема эта с самого начала, с первых двух полномасштабных пьес Островского, раздваивается: «Свои люди — сочтемся!» порождает сюжет «богатой невесты», «Бедная невеста» — одноименный сюжет. Внутри этих групп также имеются градации и подварианты. «Свои люди — сочтемся!» (см. схему) стоит у истоков сюжета «охоты за приданым», который Островский будет всячески варьировать в трилогии о Бальзаминове, в «Не сошлись характерами», в «На всякого мудреца довольно простоты» и в ряде других пьес. Простая перемена характеристик участников любовной коллизии превращает сюжет «Своих людей» в сюжет «Бедности не порок», откуда прямая преемственность идет к «Горячему сердцу» и к «Правда — хорошо, а счастье лучше». Такая же перемена происходит и в «Не в свои сани не садись», но здесь она осложнена сохранением сюжета «охоты за приданым»: трудность, порожденную нали–чием двух альтернативных сюжетных вариантов, автор разрешает, превращая на время «богатую невесту» в «бедную» (Авдотья Максимовна сообщает Вихореву, что отец согласен на их брак, но денег на приданое не даст). Здесь, в этой пьесе, как бы проходит первую пробу принцип комбинирования двух основных сюжетов, который станет ведущим в поздней драматургии Островского («Волки и овцы», «Богатые невесты», «Последняя жертва», «Красавец мужчина», «Сердце не камень», «Невольницы»).

Похожим образом организована и вторая группа пьес (см. схему). По прямой линии от «Бедной невесты» происходят «Воспитанница», «Грех да беда на кого не живет», «Бесприданница», «Трудовой хлеб» и отчасти «Бешеные деньги» (где нет трагических обертонов, характерных для этой линии, но налицо разительное сходство с «Грех да беда…»). Если в сюжетной ситуации «Бедной невесты» снять родительское принуждение и альтернативность женихов, то мы получим «В чужом пиру похмелье». Преобразование нежеланного жениха в желанного превращает эту пьесу в «Тяжелые дни» и в «Лес» (в последнем случае, естественно, только в части любовной коллизии). Устранение культурного барьера между женихом и невестой дает такие пьесы, как «Старый друг лучше новых двух» и «Поздняя любовь». Если, с другой стороны, из сюжета «Бедной невесты» убрать тему «ошибки чувства» и, соответственно, нравственной недостойности героя–избранника, то мы получим «Шутников», «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Не всё коту масленица» (хотя во всех пьесах этой подгруппы сохраняются следы образа «слабого героя», генетически восходящие к Меричу). Даже стоящие на первый взгляд несколько особняком «Доходное место» и «Пучина» по праву занимают здесь свое место: это те же «Шутники» и «Не было ни гроша», но с перенесением денежных трудностей женихов из предсвадебного в послесвадебный период и с изменением нравственных характеристик героинь (значительным, впрочем, только в случае Глафиры из «Пучины»).

Переход из группы в группу осуществляется с помощью простой перемены знаков («богатство» на «бедность» или наоборот) — это утверждение, которое могло бы показаться пустой игрой с формальными конструкциями, подтверждает своими пьесами сам Островский. Мы видели, как «богатые невесты» превращались по ходу действия в «бедных» (в таких пьесах, как «Богатые невесты», «Последняя жертва», «Красавец мужчина», отчасти «Волки и овцы»), одновременно принимая правила игры, диктуемые их новой ролью. Как «бедные» превращались в «богатых», мы также видели («Сердце не камень», «Невольницы»). Нам знакомы пьесы, в которых обе эти сюжетные схемы сосуществует и контактируют в общем драматическом пространстве («Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Поздняя любовь», «Трудовой хлеб», «Волки и овцы»). Одним словом, две группы пьес Островского — системы, открытые друг навстречу другу и друг в друга перетекающие.

По своему семейному положению «бедная невеста» — либо сирота («Воспитанница», «Лес», «Не было ни гроша, да вдруг алтын», «Трудовой хлеб), либо дочь небогатой вдовы или вдовца (матери она лишена в четырех пьесах: «В чужом пиру похмелье», «Шутники», «Пучина», «Поздняя любовь», — в семи у нее нет отца). Лишь однажды, в «Бешеных деньгах», она имеет обоих родителей, но, как мы уже отмечали, в действии принимает участие только мать Лидии. Так или иначе ее сиротство маркировано, сиротство полное или частичное, и это тем более показательно, что функциональным оно не является. В ходе действия ровным счетом ничего бы не изменилось, обладай героиня полным комплектом родителей. Столь же безразлично для организации действия и социальное положение семейства героини (оно может быть мещанским, купеческим, чиновничьим, даже аристократическим). Даже характер отношений внутри семьи не является чем‑то принципиальным. Значимы для сюжета только отношения вовне — с героем, система этих отношений, только в ней можно обнаружить механизм сюжетной вариативности.

Скажем, в «Бедной невесте» между матерью и дочерью лежит пропасть взаимного непонимания (ввиду их различного культурного и нравственного статуса), но существенно не это: существенно, что та же причина определяет отношения дочери и жениха. «Старый друг лучше новых двух» дает совершенно другую картину отношений внутри семьи (мать и дочь прекрасно понимают друг друга), среда также меняется, но различия в сюжете возникают благодаря тому, что герой (ничем не отличающийся от Беневоленского из «Бедной невесты») и героиня равны по всем (кроме имущественного) показателям — в итоге аналогичная развязка предстает как благополучная, во всяком случае, устраивающая обе стороны. Так же соотносятся между собой «В чужом пиру похмелье» и «Тяжелые дни». А если в «Старом друге» поменять характеристику героя, то мы окажемся в сюжетной ситуации «Доходного места» или «Пучины». Разумеется, возможны и дополнительные вариации (скажем, наличие или отсутствие соперников, положительность или отрицательность их наличия и т. п.), но основной набор сюжетных возможностей всё же определяется соотношением внутри центральной пары персонажей, при том, что диапазон решений и здесь строго ограничен: герой и героиня либо равны, либо неравны друг другу.

Если единственной устойчивой характеристикой героини из пьес группы «бедная невеста» является ее сиротство (что ввиду нефункциональности такого семейного определения говорит о каких‑то иных, более глубоких и менее рациональных, мотивировках, чем сюжетные, — либо фольклорных, что также возможно, либо жанровых, что всего вероятнее и к чему мы еще вернемся), то в группе «богатых невест» такой характеристики у нее нет. Здесь, скорее, прослеживается тенденция к сохранению полномасштабного семейства (обоих родителей героиня имеет в «Свои люди — сочтемся!», в «Бедность не порок» и в «Пучине»; в «Не свои сани не садись» отец вдов, но функции матери принимает на себя тетка, в «Правда — хорошо, а счастье лучше» — бабушка). У «богатой невесты» есть только всегда равная себе сюжетная функция: она либо становится жертвой охотника за приданым, либо идет под венец с милым ее сердцу бедняком. Столь же мал набор ролей у «бедной невесты»: либо она выходит замуж за избранника, либо, разочаровавшись в нем, отдает руку жениху по принуждению (богатому старику, нечистому на руку чиновнику, спившемуся приказному).