Бенедикт Сарнов - Маяковский. Самоубийство Страница 54

Что же касается изображенных в этом его рекламном опусе двух разных Маяковских, то нет нужды объяснять, какого из них автор считает настоящим: того, уродливый портрет которого он нарисовал в прозе, или того, совсем иной образ которого предстает в процитированных им стихах.

Рекламная статейка эта не оставила сколько-нибудь заметного следа в творческом наследии Маяковского. А вспомнил я ее потому, что до изумления похожая картина открывается нам в стихах — уже не двадцатидвухлетнего, а позднего, зрелого Маяковского.

В них мы тоже сталкиваемся с двумя такими же разными, такими же непохожими друг на друга Маяковскими. Но есть тут и разница. Состоит она в том, что на этот раз ОБА Маяковских являются нам в стихах. И — главное! — каждый из них двоих, таких разных, казалось бы, не имеющих друг с другом ничего общего, считает себя единственным и настоящим.

Вот — первый из этих двух «разных Маяковских»:

Небольшие деньги —                               поживи для шику —нет,     интеллигент,                        взбивая грязь вихров,будешь всучивать ей                               швейную машинку,по стежкам                 строчащую                                 шелка стихов.

А вот — второй:

Я  по существу                    мастеровой, братцы,не люблю я                 этой                        философии нудовой.Засучу рукавчики:                           работать?                                         драться?Сделай одолжение,                             а ну, давай!

Самое поразительное, что эти два разных Маяковских могут явиться перед нами (как мы это только что видели) — в одном стихотворении. Вдруг, совершенно неожиданно, ни с того ни с сего второй оттирает плечом первого и начинает говорить, как бы от его имени, совершенно другим, своим, совершенно тому несвойственным голосом, с чужими, совершенно тому несвойственными «хамскими» интонациями:

мне скучно —                    желаю                              видеть в лицо,кому это             я               попутчик?!

«Первый Маяковский» не боится быть нежным и даже сентиментальным:

Если       я         чего написал,если       чего              сказал —тому виной                глаза-небеса,любимой             моей                     глаза.Круглые             да карие,горячие            до гари…Врач наболтал —чтоб глаза               глазели,нужна         теплота,нужна         зелень.Не домой,               не на суп,а к любимой                   в гости,две     морковинки                      несуза зеленый хвостик.Я  много дарил                    конфект да букетов,но больше                всех                      дорогих даровя помню            морковь                        драгоценную этуи пол —         полена                   березовых дров…Зелень          и ласкивыходили глазки.                          Больше                                     блюдца,смотрят            революцию.

Даже уменьшительно-ласкательное, сюсюкающее «глазки» его не смущает.

Второй не только сентиментальности стесняется, прикрывает ее показной грубостью («Сердце мне сентиментальностью расквась!»). Он даже грамотности своей стесняется. Осматривая собор Парижской Богоматери, старательно прикидывается неучем, заскорузлым «потомственным пролетарием»:

Не стиль…                Я в этих делах не мастак.Не дался             старью на съедение.Но то хорошо,                     что уже местаготовы тебе                  для сидения.Его     ни к чему                   перестраивать заново —приладим              с грехом пополам,а в наших —                  ни стульев нет,                                        ни органов,Копнешь             одни купола.И лучше б оркестр,                             да игра дорога —сначала           не будет финансов, —а то ли дело                  когда орган —играй        хоть пять сеансов.Ясно —           репертуар иной —фокстроты,                а не сопенье.Нельзя же               французскому Госкинодуховные песнопения.

Хамская, чисто совковая идея — приспособить Notre-Dame под кинотеатр — вовсе не кажется ему кощунственной. Ну, а что касается красот стиля, то он «в этих делах не мастак».

Первый Маяковский о себе так не скажет. Ему способность восхищаться красотами архитектуры присуща в высочайшей степени:

Как в церковь                     идет                            помешавшийся верующий,как в скит               удаляется,                              строг и прост, —так я       в вечерней                        сереющей мерещивхожу,          смиренный, на Бруклинский мост…Как глупый художник                                в мадонну музеявонзает глаз свой                          влюблен и остр,так я,        с поднебесья,                            в звезды усеян,смотрю           на Нью-Йорк                              сквозь Бруклинский мост…Я горд          вот этой                      стальною милей,живьем в ней                    мои видения встали —борьба          за конструкции                                вместо стилей,расчет суровый                       гаек                             и стали.

Можно, конечно, объявить это мое противопоставление некорректным. Стиль, мол, стилю рознь. «Небесная готика» была Маяковскому чужда и потому неинтересна. Ему были по душе «конструкции вместо стилей».

Так-то оно так.

Но вся штука в том, что первый Маяковский и «небесной готикой» Нотр-Дама способен восхититься:

Другие здания                     лежат,                              как грязная кора,в воспоминаниях                         о Notre-Dame’e.Прошедшего                   возвышенный корабль,о время зацепившийся                                  и севший на мель…

Но, в отличие от стихотворения «Город», где второй Маяковский оттирает первого не сразу, а дав тому все-таки выговориться, тут первый сразу уступает место второму, дав ему возможность по полной программе высказать свои планы относительно перспектив Нотр-Дама при социализме:

Я взвесил все                     и обдумал, —                                         ну вот:он лучше Блаженного Васьки.Конечно,             под клуб не пойдет —                                             темноват, —об этом не думали                            классики…

Красоты архитектуры его совершенно не интересуют. И Нотр-Дам для него «лучше Блаженного Васьки» только потому, что в нем уже «готовы места для сидения» и есть орган, который можно будет на первых порах использовать вместо оркестра.