Бенедикт Сарнов - Маяковский. Самоубийство Страница 56

Вряд ли в этой пародии сегодняшний читатель узнает именно Луконина. (И не только потому, что этот поэт нынче прочно забыт.) Но он сразу поймет, что пародируемый автор — эпигон Маяковского. Поймет по жестам, которые Луконин пытался усвоить, но не смог сделать своими.

Когда мы узнаем любимые строки любимого поэта, узнаем мы в них прежде всего именно «жест»:

Жизнь моя, иль ты приснилась мне!Будто я весенней гулкой раньюПроскакал на розовом коне…

Ну конечно, это Есенин! Этот «жест» не спутаешь ни с чьим другим.

И этот тоже:

Излюбили тебя, измызгали.Невтерпеж!Что ты смотришь так синими брызгами,Или в морду хошь!

Жесты — разные. Но это — РАЗНЫЕ СОСТОЯНИЯ ОДНОЙ души.

То же — у Лермонтова:

О, как мне хочется смутить веселость их,И бросить им в лицо железный стих,Облитый горечью и злостью!

И вот это:

Любить? Но кого же? На время не стоит труда,А вечно любить невозможно…

Состояния души разные. А душа — одна.

То же — у Некрасова:

От ликующих, праздно болтающих,Обагряющих руки в крови,Уведи меня в стан погибающихЗа великое дело любви!

Сравните этот крик, этот отчаянный вопль с его спокойным, но таким же горестным «подведением итогов»:

Я дворянскому нашему родуЧести лирой своей не стяжал.Я таким же далеким народуУмираю, как жить начинал.

И тут тоже: жесты разные, а душа — одна.

То же и у Маяковского. Диапазон его жестов — огромен. Амплитуда колебания разных состояний его души поражает поистине гигантским размахом этого «маятника»:

Я  земной шарчуть не весь                  обошел, —и жизнь            хороша,и жить          хорошо.

И тут же:

Для веселия                  планета наша                                      мало оборудована.Надо вырвать                    радость                                у грядущих дней.

Или вот это:

Себя       до последнего стука в груди,как на свиданьи,                        простаивая,прислушиваюсь:                        любовь загудит —человеческая,                     простая.Ураган,          огонь,                   водаподступают в ропоте.Кто     сумеет               совладать?Можете?             Попробуйте…

А незадолго до этого:

Было всякое:                   и под окном стояние,письма,           тряски нервное желе.Вот     когда             и горевать не в состоянии —это,      Александр Сергеич,                                    много тяжелей.Айда, Маяковский!                            Маячь на юг!Сердце           рифмами вымучь —Вот     и любви пришел каюк,дорогой Владим Владимыч.

Или вот это:

Я всю свою                 звонкую                             силу поэтатебе       отдаю,                 атакующий класс!

И тут же:

Но я      себя             смирял,                        становясьна горло             собственной                               песне.

А вот еще:

Ненавижу              всяческую мертвечину.Обожаю            всяческую жизнь!

И тут же:

Тот,      кто постоянно                          ясен,тот,     по-моему,                    просто глуп.

И еще:

В черном небе                      молний поступь,гром        ругней                  в небесной драме, —не гроза,             а это                    просторевность             двигает горами.

А давно ли выплеснулось у него такое:

Я  теперь свободен                           от любви и от плакатов,шкурой           ревности медведь                                      лежит когтист.

И опять о том же:

Я ж      навек              любовью ранен,еле-еле            волочусь.

Но не прошло и года, и:

С тобой мы в расчете,                                 и не к чему                                                  переченьвзаимных болей,                         бед                              и обид.

Состояния души — разные. (Еще какие разные!) А душа — одна.

С легкой руки Тынянова в критике и литературоведении утвердился термин «лирический герой». Хотя и принес он с собою немало вреда, сам по себе он, может быть, на что-нибудь и годится. Но к Маяковскому он уж точно неприложим.

Едва ли не самая характерная особенность лирики Маяковского состоит как раз в том, что между конкретным лирическим «Я» поэта и его «лирическим героем» нет ни малейшего разрыва, ни даже крошечного «зазора». Маяковский входит в стих таким, каков он есть, со всеми — частными, казалось бы, даже не идущими к делу, не слишком существенными деталями и подробностями своего повседневного быта и бытия. С собакой Щеником и соседом Бальшиным, мамой — Александрой Алексеевной и сестрами Людой и Олей, с цифрами телефонных номеров и названиями улиц и переулков:

И вдруг            как по лампам пошло куролесить,вся сеть телефонная рвется на нити.— 67–10!Соедините! —В проулок!                Скорей!                           Водопьяному в тишь!…Не знаю,                плачут ли,                               нет медведи,но если плачут,                       то именно так.То именно так:                      без сочувственной фальшискулят,          заливаясь ущельной длиной.И именно так их медвежий Бальшин,скуленьем разбужен, ворчит за стеной.

Но дело, разумеется, не только в этих реалиях, в этих конкретностях, в этих бытовых подробностях и деталях. О том, что на самом деле нет никакой «непроходимой грани» между конкретно-реальным «Я» Владимира Маяковского и его лирическим героем, ярче всего свидетельствует живая, естественная, очень личная, неповторимо индивидуальная интонация его лирических строк:

— Не важно, мама,                            дома вымою.Теперь у меня раздолье —                                       вода.Не в этом дело.                       Родные!                                   Любимые!Ведь вы меня любите?                                 Любите?                                             Да?Так слушайте ж!                         Тетя!                                 Сестры!                                            Мама!Тушите елку!                    Заприте дом!Я вас поведу…                     вы пойдете… Мы прямо…Сейчас же…                  все                       возьмем и пойдем.

Если       я         чего написал,если       чего              сказал —тому виной                глаза-небеса,любимой              моей                      глаза.Круглые             да карие.горячие            до гари.…………………………Не домой,               не на суп,а к любимой                   в гости,две     морковинки                       несуза зеленый хвостик.Я  много дарил                     конфект да букетов,но больше                всех                       дорогих даровя помню            морковь драгоценную этуи пол-полена                    березовых дров…

Сравните интонацию этих (да и многих других) его лирических строк с интонацией (да и лексикой, и синтаксисом) самых личных, глубоко интимных его писем (почти все они теперь, слава богу, опубликованы) — и вы тотчас же убедитесь, что тут не просто сходство и даже не равенство, а — тождество.