Константин Яковлев - Как мы портим русский язык Страница 9

(ОБ ИНОСТРАННЫХ СЛОВАХ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ)

РУССКИЙ ЯЗЫК МЫ ПОРТИМ. ИНОСТРАННЫЕ СЛОВА УПОТРЕБЛЯЕМ БЕЗ НАДОБНОСТИ… НЕ ПОРА ЛИ НАМ ОБЪЯВИТЬ ВОЙНУ УПОТРЕБЛЕНИЮ ИНОСТРАННЫХ СЛОВ БЕЗ НАДОБНОСТИ?

1. О РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Русский язык…

Не охватишь и разумом все богатства, накопленные им со времён древнейших (ещё и до изначальной Руси) в народе и — с первых летописей и «Слова о полку Игореве» до нынешних дней — в литературе нашей. Более 120 тысяч слов вобрал в себя новейший, 17–томный словарь литературного языка. А сколько значений слов, сколько пословиц, поговорок и особых, устойчивых словосочетаний! И сколько хранится в знаменитом, «великолепном» словаре Даля! И не больше ли осталось ещё в народе, не вошло ни в один словарь нетронутого, ценнейшего материала для нашего литературного языка!

Старый писатель–владимирец Иван Алексеевич Симонов до сего дня пытается дать список «засловарных» слов. Много их набралось, образных, метких. Да нет, не учтёшь всего, что рождено и каждый день, каждый час рождается в многомиллионном народе от Бреста до Курил.

Нуждается ли в похвалах русский язык? Надо ли говорить о его образности, силе и красоте, способности с удивительной точностью обозначить любой предмет, любое явление, действие, передать любые мысли и чувства, самые тончайшие их оттенки?

Еще Ломоносов находил в нём «великолепие гишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского». А Крылов показал, что писателю можно пригоршнями черпать слова, выражения прямо из речи народной. Все дальше раздвигали возможности литературного языка, отлаживали его великие мастера — Пушкин и Гоголь, Некрасов и Чернышевский, Тургенев и Лев Толстой, Чехов, Горький и Маяковский, Пришвин, Твардовский и Шолохов…

Ныне русский язык стал. языком международным. А трудовому народу всех стран давно уже дорог язык, на котором говорил Ленин. Сейчас в мире знают язык родины первых спутников и космических кораблей. А людям труда он близок особо — язык первых в мире Советов.

Высока честь — говорить по–русски.

Велика ответственность — беречь русский язык.

И все–таки о языке мы заботимся мало. Ведь и в хорошей газете можно встретить: «разъяснил об этом», хотя разъясняют что–то, а не о чем–то. Ведь и по центральному радио слышим: «Эти факторы (случаи неполадок в снабжении удобрениями) снижают эффективность полей», хотя, видимо, не «факторы» и не факты даже, а просто–напросто головотяпское отношение к нуждам сельского хозяйства. И не «снижают», а мешают получить настоящий урожай.

Или слышим: «Некоммуникабельный человек» (необщительный) .

Надо ли говорить о тех, кто не на миллионы, всего на тысячи, на сотни человек, да в конце концов один на один друг другу скажет: «обратно родила», «воображает» (без дополнений)! Или кто говорит: «прибыли», «площадя», «матеря»! Или вешает объявления: «Требуйте долива пива после отстоя пены, не отходя от буфета».

Что ж, есть и в наше время такие, кто, говоря словами поэта, учился «понемногу чему–нибудь и как–нибудь», кто, учась, не понял и свой родной язык…

Много в языке у нас и канцелярщины, не свойственной простым людям, и нелепых жаргонов у тех, кто старается как–то особиться, и непонятного неуважения к самим себе, когда мы повторяем пошедшее с чьей–то нелёгкой руки: «У нас на Псковщине», «на Ярославщине», «на Костромщине»… («Ивановщина» не встречалась как будто, но, как ржавчина, расползается — щина, вот-вот и до славного Иванова доберётся.) Так и слышится в этих словах старое, немилое, подневольное: «туретчина», «неметчина». Так и роднятся эти звания с ругательными — и с поножовщиной, и с безалаберщиной, и с даровщиной, и с барщиной, и с той же канцелярщиной, иноземщиной. Не зря же не говорим (дико было бы слышать!): «Ленинградщина» и «Московщина»! Скажем уважительно, как среди русских людей утвердилось: «Земля Ленинградская», «Московская область», «Подмосковье». (И в старые годы было: «Московия», и теперь наш советский поэт открыл нам в песне «Ярославию, древнерусскую сторону».) Да мало ли добрых слов найдётся у любящего землю свою, край свой родной!

Порой невнимание, порой бездумье, или незнание своего языка, или неуважение к нему сказываются в усиленном внедрении в язык, на замену своим, слов иностранных.

2. О СТРАННОМ «ТЯГОТЕНИИ»

Что русский язык надо уважать, не коверкать и не засорять словами иностранными, об этом говорили и писали не раз. И спорили, конечно. Не мудрено: среди поборников чистоты языка объявлялись и такие, что вместе с сором готовы были вымести чуть ли не все слова нерусского происхождения, даже необходимые, прочно вошедшие в быт и замены не требующие, а вместо них сотворить всяческие «колоземицы» и «шаротыки». В свою очередь, наиболее рьяные поклонники Запада отвергали всякую замену чужого слова русским, безостановочно вливая в речь иностранные словечки и пытаясь наглухо закрыть народные, родниковые истоки русского языка.

К счастью, истоки эти закрыть нельзя, и русскому слову уже много легче дышится в семнадцатитомном Академическом словаре: оно не так стеснено запретительными пометами — «просторечие», «разговорное», «областное». И хорошо, что во «Введении» к словарю сказано: «Границы между книжной разновидностью литературного языка и стилями живой разговорной речи не всегда могут быть точно установлены, и литературный язык не может быть оторван от живого просторечия». И что даже так называемые «областные слова» «являются материалом общенационального языка, а не достоянием только местных говоров».

К счастью, народ, создатель и хранитель языка, всегда сам решал, каким словам жить и каким умереть. Нет, не стал он пользоваться ни «шаротыками», ни такими «заменителями» русских слов, как презент вместо подарка или аер вместо воздуха. Были справедливо изгнаны из русского языка и многие непереведённые прежде слова, которым нашлась хорошая, удачная замена, и мы стали говорить: область, а не губерния, маятник, а не перпендикула, самолёт, а не аэроплан, вратарь, а не голкипер, защитник, а не бек, полузащитник, а не хавбек, нападающий, а не форвард и т. д. Мертвым грузом остались в словарях сотни, если не тысячи иностранных слов, не нашедших применения или забытых за ненадобностью.

Борьба за чистоту языка — естественная, закономерная и в конечном счёте плодотворная, — разумеется, далеко не закончена, многие вопросы не решены. Но в последнее время, примерно с конца пятидесятых — начала шестидесятых годов, почему–то вдруг смолкли голоса поборников чистоты, и — будто нарушилось что в механизме очистки — чужеземные слова буквально хлынули в наш язык. Мы словно бы застеснялись сразу простых русских слов, родного своего языка и уже не скажем, например, побеседовать, спросить, а обязательно проинтервьюировать; уже плохо звучит «музыкальное обозрение» — говорим: «музыкальное ревю»; старомодным кажется увлечение чем–нибудь — говорим: хобби.

Влечение к иностранным словам стало каким–то поветрием. В иных городах были сняты едва ли не все вывески с обозначением столовых, мастерских, отделений и повешены, так сказать, современные: «кафе» (хотя за вывеской — обычнейшая закусочная или столовая), «ателье», «салон», «филиал» (появились и филиалы ателье — мол, знай наших, тоже не лыком шиты!). Улицы сплошь… Не знаю, как тут и выразиться. Зафилиалены, закафеены, засалонены и заательеваны?

Куда ни кинь. Строится гостиница для автотуристов— готово опять–таки иностранное словечко: мотель (да и прочие гостиницы кое–кто начал подравнивать к этому слову, именовать отелями). Создали первый в мире спутник Луны — ив сообщениях Луна уже не Луна, а, видите ли, Селена, и не окололунная орбита, а селеноцентрическая. Тут и апоселение, и периселение…

Теперь возвращаются и старые, прежде изгнанные слова. Не успели мы порадоваться, что голкипер вытеснен вратарём, он снова замелькал в заметках о футболе, и вновь нападающего теснит, забивает форвард, а вместо защитника уже объявляется стоппер; не успели аэроплан заменить самолётом, вводится другое — лайнер… Стыдясь «ошибок», свойственных русскому языку, пытаемся и выговаривать уже не Гренада, а Гранада, не панацея, а панакия, не лицей, а ликей, не Озирис, а Осирис, не Сизиф, а Сисиф и не стыдимся неблагозвучия «обновлённых» имён.