Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях Страница 9

Сестра Елизаветы Михайловны, Екатерина Михайловна, после того, как ее мужа, Николая Степановича Митрофанова, как врача мобилизовали, из Нижнего Новгорода все чаще приезжала к Добровым. У них жил ее сын, Арсений. В 19–м пришло известие, что муж умер от тифа. Так она у сестры и обосновалась. А в 23–м поселилась у них и Феклуша, монахиня Новодевичьего монастыря, оставшаяся без крова. Весной 22–го настоятельницу монастыря игуменью Веру и еще несколько клириков арестовали и отдали под суд, монастырь закрыли.

С лета 17 года и почти до Шуриного замужества у Добровых жила ее подруга Эсфирь. В тетради Даниила есть стихотворение, посвященное "Эсфирюшке" — "Гимн Венере". Под ним дата 6–7 ноября 1918 года. Строчка "Красавица вечера, ты блестишь в небесах!" или эпитеты "Опалово — яркая, жемчужно — прекрасная", хотя и относились к утренней звезде, должны были ей польстить, по мнению щедрого автора. В 22–м Добровы приютили сироту, старшую дочь умершего от чахотки сибирского священника — Фимочку. Мать ее умерла раньше, на пути в Москву от тифа, оставив восьмерых детей.

Над ними, на втором этаже, живут некие Михно. Об этом мы узнаем из рассказа в рисунках "Водопад в миниатюре": "Я сплю". "Внезапно ночью от Михно начинает течь". "Наконец я не выдерживаю и ставлю таз". "Но можете себе представить мой ужас, когда об таз капает все громче!!!"

Даниил был самым младшим, его все любили, баловали. И, по крайней мере, пока послереволюционная действительность не сделала жизнь семьи трудной, детство было счастливым. По воспоминаниям Аллы Александровны Андреевой, "… он благодарил за это Бога до последних дней и помнил много веселых и забавных эпизодов из своего детства. Например, к Дане приходил домашний учитель, который установил две награды, вручавшиеся в конце недели за успехи в учении и поведении. Вручались — одна буква санскритского алфавита и одна поездка по Москве новым маршрутом — сначала конки, а потом трамвая. Санскритские буквы околдовали мальчика любовью к Индии, а поездки по Москве укрепили врожденную любовь Даниила к родному городу"[43].

Ирина и Татьяна Муравьевы, подруги детства Д. Л. Андреева 1913

Из его тетради мы узнаем о семейных увлечениях, это — бильбоке, серсо, крокет, пасьянс.

Бывало, что летние месяцы он проводил вместе с семьей друзей Добровых — Муравьевых, у их бабушки, в селе Щербинино в 14 верстах от Твери. Даню к ним отправляли вместе с Ольгой Яковлевной. Приезжал к ним и Саша Добров, рослый красивый гимназист, которого Николай Константинович шутливо величал бароном Брамбеусом. Детская дружба Даниила с сестрами Муравьевыми осталась навсегда.

Даниил часто влюблялся. Одной из первых избранниц была шестилетняя Ирина Муравьева, которая, конечно, об этом и не подозревала, а Даниил хотел на ней, когда вырастет, жениться, она его устраивала, как, смеясь, вспоминал он через годы. О другой влюбленности рассказано в стихах:

Она читает в гамаке.Она смеётся — там, в беседке.А я — на корточках, в пескеМой сад ращу: втыкаю ветки.

Она снисходит, чтоб в крокетНа молотке со мной конаться…Надежды нет. Надежды нет.Мне — только восемь. Ей — тринадцать.

Она в прогулку под лунойСвой зов ко взрослым повторила.И я один тащусь домой,Перескочив через перила.

Она с террасы так легкоПорхнула в сумерки, как птица…Я ж допиваю молоко,Чтоб ноги мыть и спать ложиться.

Куда ведет их путь? в поля?Змеится ль меж росистых трав он?..А мне — тарелка киселяИ возглас фройлен: "Шляфен, шляфен!"

А попоздней, когда уйдётМешающая фройлен к чаю,В подушку спрячусь, и поймётЛишь мать в раю, как я скучаю.

Трещит кузнечик на лугу,В столовой — голоса и хохот…Никто не знает, как могуЯ тосковать и как мне плохо.

Всё пламенней, острей в кровиВскипает детская гордыня,И первый, жгучий плач любвиХранится в тайне, как святыня.

9. Гимназия Репман

В 1917–м Даниилу исполнилось одиннадцать лет. Революционные события он воспринимал не только из взрослых разговоров, жизнь быстро менялась, сегодняшние события мгновенно заслоняли вчерашние. В октябре на московских перекрестках горели костры, толклись вооруженные люди. Во время восстания юнкеров их тихий переулок оказался под огнем, рядом, на Пречистенке, размещался штаб Московского военного округа. По Москве слышалась стрельба, усиливавшаяся к ночи, ухали пушки. В Кремле верхушку Беклемишевской башни снесло снарядом, на Спасской разворотило часы, в Успенском соборе зияла пробоина, зацепило один из куполов Василия Блаженного… Всюду по уже чуть тронутой снежком ноябрьской Москве встречались следы боев: разбитые стены, выбитые окна. На улицах мелькали хмурые фигуры солдат. В разговорах раскатистую фамилию Керенского сменили резкие — Ленин, Троцкий.

Говорили в доме Добровых о многом, о том, чем жила Россия, чем жила Москва.

В декабре давали по карточкам четверть фунта хлеба на человека в сутки.

В январе наступившего 18–го года обокрали Патриаршую ризницу.

1 февраля ввели новый стиль и сразу наступило 14–е число.

21–го на закате москвичи видели небесное знамение. От заходящего солнца взметнулся высокий огненный столб, прорезанный поперечной полосой. Багровый крест в полнеба осенял закат несколько минут. На другой день по Москве пошли толки о кресте, идущем с запада.

Ночью с 9–го на 10–е марта большевистское правительство тайно оставило Смольный и выехало в Москву, ставшую революционной столицей.

На Пасху (она в том году была поздней — 4 мая) народ первый раз не пустили в Кремль.

В соседнем доме, в том самом, где когда-то жили Аксаковы, в квартире 9 ЧК в конце мая схватила контрреволюционную группу "Союз защиты родины и свободы". В два часа дня подъехали грузовики с латышами — чекистами во главе с самим Петерсом и увезли захваченных врасплох неопытных заговорщиков.

В июле стало известно о расстреле царя. Сообщение сопровождалось лицемерной ложью: "Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место".

Революционная современность попала и в тетради Даниила. Вот диалог под рисунком, изображающим брюхастого господина с рукой в кармане и тощего господина в канотье и с тросточкой:

"— Василий! Ты мой дворник бывший?!

— Ишь, буржуй, худышкой стал! А во — вторых, какой я тебе дворник?!

— Кто старое вспомнит — тому глаз вон! А вот мы, Василий, настоящее вспоминаем, ты теперь будешь буржуй, ты, мой дворник".

"Кража" — озаглавил Даниил изображенный им эпизод тех лет во "второй" тетради. "В 2 часа ночи Саша зимой идет по улице в дедушкиной шубе. Он спокойно продолжает идти, как вдруг сзади появляются воры. Саша отбивается от воров, но безуспешно. Воры поспешно уходят, а Саша все еще вопит, хотя его крик — крик вопиющего в пустыне. В конце концов Саше приходится раздетым возвратиться домой…"

Даниил и к себе, герою шутливых сочинений, относится с улыбчивой иронией. Вот какую характеристику он дает самому себе: "Даня Андреев слыл смешным и хитрым мальчиком. Его прозвали "Рейнике-лис". Он любил пошалить, но драки не любил и всегда избегал. Когда в играх начинали жулить, он переставал играть, и тогда все больше не жулили". Давая характеристики одноклассникам, из любви к справедливости не обходит и себя. В сентябре 1917–го его отдали в прогимназию для детей обоего пола Е. А. Репман, основанную в 1907 году и "одну из самых передовых и демократических в Москве, практиковавшую еще до революции совместное обучение", — как он позже писал в "Автобиографии". В том же году гимназия стала 23–й школой второй ступени Хамовнического отдела народного образования, чуть позже получив № 90, а затем 26. Находилась она рядом с домом, где жил и умер Гоголь, в Мерзляковском переулке, во дворе нынешнего дома полярников (Никитский бульвар, 9). Руководили гимназией ее основательницы Евгения Альбертовна Репман и Вера Федоровна Федорова.

Еще в 1816 году Христиан Карлович Репман, нидерландский подданный, приехал в Петербург, дав начало жизнестойкой русской ветви рода, сумевшей пережить и век двадцатый. Отец хозяйки и создательницы прогимназии был не только действительным статским советником, доктором медицины, но и директором отдела прикладной физики в московском Политехническом музее[44].

Революционные потрясения, когда менялся сам ход времени, отзывались на всем и вся. Ровесник Даниила вспоминал, что в 1917 году, когда он поступил в гимназию, в ней "каждый день, во время большой перемены, дети московской интеллигенции устраивали побоища (не слишком грозные и кровавые) между "юнкерами" и "большевиками""[45].