Алексей Зверев - Мир Марка Твена Страница 9

Тогда он еще очень многого не знал. Ему не говорили, что среди переселенцев то и дело вспыхивали раздоры и в ход немедленно шли ножи, а то и ружья. Ему не рассказывали ни об эпидемиях, косивших целые поселки пионеров, ни о тяготах их пути, помеченного столькими безвестными захоронениями, ни о гнилой муке, червивой солонине, мошенниках губернаторах, обиралах шерифах. Откуда ему было знать, что, например, в Канзасе, где к середине века был самый центр фронтира, уже много лет враждуют два скотоводческих клана, угоняя друг у друга табуны и калеча, отравляя стада, соперничая в искусстве поджогов и жестокостях расправ, а правительство ничего не может да и не хочет с ними поделать?

Про индейцев тоже большей частью молчали или изображали их кровожадными дикарями, только и норовящими подстеречь переселенца в глухом местечке и вырезать его семью. Но все это была неправда. Земли в Америке хватило бы всем, даже с избытком, но пионеров обычно привлекала как раз та земля, которая уже была занята ее настоящими хозяевами — краснокожими. А значит, краснокожих надо было истребить, чтобы забрать себе их угодья и пастбища. Поначалу индейцы встречали белых людей приветливо, но ответом на их радушие оказалась жестокость.

Вот как описывает бой с индейцами один из его участников; дело происходит в 1811 году в штате Теннесси. «Мы их погнали до самой деревни, а на пороге вигвама сидела старая скво и держала в руках лук. Она его натянула изо всех сил и выпустила стрелу, которая попала прямо в кого-то из наших, убив его наповал. Эта смерть нас так разъярила, что мы дали по старухе залп из двадцати ружей, разорвав ее в клочья. А потом мы стали стрелять всех подряд, как собак, зажгли вигвам и спалили его дотла, а в нем сидело сорок шесть воинов. Какой-то мальчишка кинулся к горящему вигваму, и его мы тоже подстрелили. Он свалился со сломанной ногой и пробитыми руками, на нем горела одежда, а он все полз к порогу. Мы не услышали от него ни стона, хоть было ему и всего-то лет двенадцать. Индейцы сильно гордый народ, и уж коли затронута их гордость, они скорей помрут, чем запросят пощады».

Это пишет Дэви Крокет, прославленный герой фронтира — о нем сложено много легенд. Особой грамотностью он не отличается, но свои понятия выражает откровенно, без утайки. Обычные понятия людей фронтира: индеец виноват уже тем, что не хочет отдать землю, на которой живет, а белый, пусть даже и сжигая индейцев живьем, всегда прав, потому что он белый.

У Крокета был пистолет, не знавший промаха, его отличали холодная голова и бесшабашный нрав. В иных ситуациях он умел проявлять и великодушие, и чувство справедливости — за это его и любили, выбрали депутатом в Конгресс, передавали из уст в уста рассказы про его доблесть. Только куда девались все эти прекрасные качества, когда Крокет сталкивался с индейцами! Здесь он становился свиреп и беспощаден, да еще хвастался жестокостями, о каких другой постарался бы по крайней мере не вспоминать.

Индейцы ушли в глухие леса, жили впроголодь, вымирали целыми племенами, но упорно отказывались работать на поработителей. С ними приходилось постоянно быть начеку — в тех областях, которые примыкали к фронтиру, атмосфера оставалась накаленной. К тому же сюда, скрываясь от властей, бежало множество уголовников и казнокрадов. На фронтире не заглядывали в их прошлое, кое-кто из них стал здесь шерифом, или налоговым инспектором, или даже мэром какого-нибудь новоотстроенного городка.

Однажды по пути в Неваду — это было уже в годы Гражданской войны — Твен завтракал в обществе некоего Слейда, личности по-своему знаменитой. На совести Слейда было двадцать шесть убийств, никто не хотел стать двадцать седьмым в этом списке. Такое могло произойти с кем угодно. Не тратя лишних слов, Слейд рассчитывался с обидчиками при помощи револьвера.

В юности он совершил убийство и удрал от правосудия на фронтир. Тамошнее начальство оценило его крутой характер и знание повадок всяких головорезов. Слейда назначили кондуктором дилижанса, перевозившего пассажиров и почту по здешнему единственному тракту, который давно облюбовали бандиты. Он быстро с ними расправился и пошел в гору. Через год-другой не было во всей округе человека могущественнее, чем Слейд.

Никакого намека на законность в этих местах не существовало. Убивали непрестанно, и считалось, что так и нужно улаживать любое недоразумение. По местному кодексу чести свидетели должны были помочь убийце ликвидировать следы преступления, не то самих свидетелей отправляли на тот свет. Забрав власть на своем участке, Слейд собственноручно вешал и расстреливал грабителей, а заодно сводил счеты со старыми противниками. Его предшественник, смещенный с поста начальника дороги, скрывался в предгорьях, пока не был изловлен подручными Слейда, который не без удовольствия выполнил функции и судьи, и палача. Рассказывали, что перед похоронами он отрезал покойнику уши и имел обыкновение носить их с собой в кармане.

Слейд царил на перегоне несколько лет. Он врывался в дома чем-нибудь ему не понравившихся людей, выбрасывал на улицу их обитателей и всячески над ними измывался. День для него был прожит зря, если не произошло очередной перепалки, заканчивавшейся либо поспешным бегством врага, либо поножовщиной. Но кончил он плохо. Доведенные до озлобления выходками Слейда, рудокопы с окрестных серебряных рудников объединились в большой отряд. Слейда схватили и повесили, постаравшись соблюсти законную процедуру: был выбран суд и оглашен приговор. Для невадцев это было в диковинку. Там признавали только закон силы.

Такой вот была реальная жизнь фронтира, которую Марк Твен еще успел повидать и у себя в Ганнибале, а потом на Миссисипи и в Неваде. Много было в ней грязи и насилия, много тягот и лишений, разочарований и обид на судьбу. Но было и другое.

Пионерам все предстояло начинать заново, все делать самыми первыми — прокладывать пути, строить поселки, распахивать поля и налаживать такие отношения друг с другом, когда героем становится тот, кто проявил особую отвагу и особое хладнокровие в нелегких испытаниях, а не тот, кто унаследовал знатность и богатство. Эти отношения так и не наладились: фронтир уходил на запад, а там, где недавно стеной стояли девственные леса, уже бурлила привычная для Америки деляческая суета и господствовали алчность, коварство, обман. И уже слабела память о том, что когда-то пионер был человеком свободным, независимым, самостоятельным — сам устраивал свою жизнь, не оглядываясь на нормы расчетливости да скопидомства, не прислушиваясь к голосам, твердившим с амвона о греховности и огненной геенне. Но остался юмор фронтира, присущий ему здравый смысл, отличавшее его людей стремление жить в согласии с природой, в самих себе сохраняя естественность и свободу, которые пленяли переселенца, как только он оказывался в привольных западных краях.

И в книгах Марка Твена будет долго храниться отблеск этой мечты о том, какой полнокровной, радостной, человечной могла бы стать жизнь, если бы люди в его стране остались такими, какими когда-то были на фронтире — находчивыми и энергичными, добрыми и смелыми, чуточку хвастливыми, подчас смешными, но зато по-настоящему свободными. Пройдет время, и он убедится, что это всего лишь мечта, несбыточная в реальных американских условиях, да и сам фронтир предстанет перед ним без романтической дымки, затуманивающей истину. Тогда к его жизнерадостному смеху все чаще начнут примешиваться ноты горечи, раздражения, отвращения. Развеется иллюзия, которой он так долго доверял.

Только все это произойдет еще очень и очень нескоро.

А сейчас он школьник Сэм Клеменс, самый непоседливый и живой сорванец во всем почтенном Ганнибале. Ему четыре с половиной года. Сегодня его в первый раз привели к миссис Горр, которая учительствует в скособоченном домике на южном конце Главной улицы. Чудесный день ранней осени. В открытое окно хорошо видна Кардифская гора, где так славно поиграть в прятки.

Скрипят перьями ученики, ветерок перелистывает страницы тетрадок, ровно, как гудение шмеля, звучит голос самой миссис Горр, читающей вслух из Евангелия. «И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего… И кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои… Просите, и дастся вам…»

Что, что? А может, взять да и попросить? Вон у Маргарет, дочки булочника, прямо на парте лежит большущий имбирный пряник. И Маргарет как раз смотрит в сторону. Молитва наскоро сотворена, и пряник уже в руках у Сэма. Как быстро вняли его просьбам на небе! Пожалуй, стоит попросить еще чего-нибудь.

Потом его перевели во вторую ганнибальскую школу. Эту школу теперь хорошо знают во всем мире, потому что Твен ее описал в «Приключениях Тома Сойера». Преподавал в ней мистер Доусон, учивший всем предметам сразу. Ученики сидели все вместе в одной просторной комнате: старшему из них было двадцать пять лет, младшей — семь. Уроки готовили прямо в школе; наспех вызубрив задание, Сэм только и дожидался удобной минуты, чтобы улизнуть со своим лучшим другом Уиллом Боуэном, сыном местного пожарного начальника, на пристань, где их уже поджидал Том Блэнкеншип, отроду ничему не учившийся переросток, который щеголял в драных панталонах, доходивших ему прямо до подбородка, и чуть не круглый год разгуливал босиком.