Рудольф Баландин - Баландин - От Николы Теслы до Большого Взрыва. Научные мифы Страница 23

Если обратить внимание на те шутки, которыми потчует публику нынешняя орда смехачей последние 20 лет бесцензурщины, то нетрудно заметить, какое большое место заняли именно нецензурные выражения и непристойные намеки. Вроде бы подтверждается один из основных тезисов Фрейда о сексуальном подтексте многих психических аномалий. Или, вернее, слушатели радостно гогочут, поняв намек на «запретную сферу» (или запретный цилиндр, запретные полушария).

Чем вызван смех? Мне кажется, прежде всего — самодовольством потребителя подобных острот. Он радуется своей сообразительности. Если и сказывается при этом «бессознательное», то в наибольшей степени — бессознательное восхищение самим собой.

Но и само по себе вторжение в «деликатную сферу» анатомии и физиологии человека способно вызвать улыбку. Например, поэт-философ Николай Заболоцкий усматривал гармонию мироздания и в кристалле, и в цветке, и в организме каждого из нас. На этот счет он выразился витиевато и не без задней мысли:

Как хорошо, что дырочку для клизмы Имеют все живые организмы.

Даже в такой малости можно усмотреть проявление совершенства природы! Тем более, с точки зрения специалиста именно в этой медицинской области. У Заболоцкого подобные афоризмы приведены в цикле «Из записок старого аптекаря»:

Дай хоть йоду идиоту —

Не поможет ни на йоту.

Подобные строки не отличаются глубиной мысли, изощренным остроумием. Но юмор или ирония на это и не претендуют. Нам приятно отмечать созвучие слов, далеких по смыслу и, тем более, когда происходит внезапная «сшибка смыслов», перескок мысли из одной области мысли в другую.

Острота поражает нас неожиданностью своей. Мы переживаем момент озарения, внезапного открытия, откровения. В этом видится не какая-то «экономия затраты энергии», а напротив — элемент творчества. Даже в случае пошлого намека происходит нечто подобное, хотя и на уровне низком и в прямом и в переносном смысле. В общем, кому что нравится.

Бернард Шоу привел такой случай. В ресторане гремел джаз. Один из посетителей (не Шоу ли?) подозвал официанта:

— Ваши музыканты играют по заказу?

— Да, сэр.

— Прошу, передайте им этот фунт стерлингов. И пусть они сыграют в покер.

В чем тут проявилось подсознание? Разве что в том, что громкий шум раздражал посетителя, мешая вести разговор, и этот эмоциональный фон заставил его обратиться к официанту с просьбой утихомирить музыкантов.

А уж как он это сделал, в какой форме выразил свою просьбу, зависело от его личных качеств и прежде всего от интеллекта, а не от бессознательной «экономии затраты энергии на упразднение задержки».

Фрейд считал, что шутка, игра слов, каламбур вызывают разрядку напряжения, которое создано ограничениями, наложенными на личность воспитанием, социальными нормами, логикой, грамматикой. Разрядка такого напряжения как бы рушит плотину, и эмоции выплескиваются наружу, возникает чувство удовлетворения.

В таком объяснении есть немалая доля правды, особенно в приложении к скабрезным анекдотам, непристойным намекам, облеченным в приличную форму. Конфликт внешнего и внутреннего, формы и содержания нередко вызывает смех. Но только ли в этом разгадка остроумия?

Выдающийся французский философ Анри Бергсон в работе «Смех» писал: «Не существует комического вне собственно человеческого». Другое условие: Смешное может всколыхнуть только очень спокойную, совершенно гладкую поверхность души. Равнодушие — его естественная среда». И еще: Смешное не может нравиться тому, кто чувствует себя одиноким. Смех словно нуждается в отклике... Один человек, которого спросили, почему он не плакал, слушая проповедь, на которой все проливали слезы, ответил: «Я не этого прихода...» Сколько раз указывалось на то, что смех зрителей в зале раздается тем громче, чем зал полнее».

Бергсон отметил именно рассудочность остроумия: «В обществе людей, живущих только умом, вероятно, не плакали бы, но, пожалуй, все-таки смеялись». Этот вывод можно подтвердить множеством примеров. Приведем один из наиболее ярких.

Гениальную эпиграмму сочинил поэт и библиограф Сергей Александрович Соболевский (1803—1870). Поразительный пример, как предельно малыми средствами можно достичь сокрушительного результата. Его сочинение — из шести строк и семи слов. Оно требует предварительных пояснений. Это как бы накопленный нами информационный потенциал.

Парнас — в Греции гора богов и героев; Пегас — крылатый конь вдохновения. Исходный материал для эпиграммы — книга Н. Сушкова «Обоз к потомству» — многословная и пустячная. Ее первые строки: «Начну решительно, смело, сплеча, как многие, многие начинали! Начну... да вот беда: с чего начать? Как приступить к делу, которое пойдет на суд к потомству — ого! вот куда с первого слова занесло мои записки... мое поэтическое воображение!.. Тьфу ты, проклятое самолюбие! Тьфу ты, змей- искуситель...»

Соболевский отозвался об этом опусе так:

Идет

Обоз

С Парнаса.

Везет

Навоз

Пегаса.

Накопленная нами информация разряжается почти мгновенно. И реакция вызвана не бессознательными процессами, а нашим сознанием. В частности, знаниями. Тот, кто не знает, что такое Парнас и Пегас, не знаком с книгой Сушкова, не воспримет эпиграмму. Хотя и может улыбнуться: складно!

Таково еще одно качество многих остроумных выражений, анекдотов, эпиграмм, эпитафий. Кстати, последние как надгробные надписи должны, вроде бы, вызывать печаль, скорбь, благоговение. А вызывают улыбку, смех, насмешку. В этом случае остроумие вторгается в область сугубо серьезную, и это вызывает дополнительную «разрядку напряжения».

Есть еще одна характерная черта остроумия: гармония смысла и подтекста, а то и звучания слов. Ее ощущение доставляет слушателю или читателю чувство прекрасного, а неожиданный поворот мысли — радость осознания, озарения, пусть даже и незначительного.

Оправдание Эдипа

К известному ленинградскому врачу явился пациент с жалобой на отсутствие аппетита, апатию, приступы безотчетной тоски, меланхолии. Врач, не обнаружив у него признаков психической болезни и узнав, что химические лекарства не помогают, посоветовал:

— Рекомендую три раза в день, перед завтраком, обедом и ужином, читать по одному рассказу Михаила Зощенко.

— Увы, мне это не поможет, — ответил пациент. — Я и есть Зощенко.

Этот анекдот похож на правду. Действительно, у замечательного писателя, которого публика воспринимала как весельчака и смехотворца, со временем стали проявляться признаки нервного расстройства.

«Чем ближе я знакомился с Михаилом Михайловичем, — вспоминал драматург E.Л. Шварц, — тем больше уважал его, но вместе с тем отчетливо видел в нем нечто неожиданное, даже чудаческое. Рассуждения его очень уж не походили на сочинения. В них начисто отсутствовало чувство юмора. Они отвечали строгой и суровой и, как бы точнее сказать, болезненной стороне его существа».

О преодолении своего недуга Зощенко написал в оригинальном научно-художественном исследовании «Перед восходом солнца» (подзаголовком могло бы стать признание автора: «Как я избавился от многих ненужных огорчений и стал счастливым»). Оно было опубликовано в журнале «Звезда» в 1943 году и заслуживает внимания, потому что явилось оригинальным даже для этого оригинального писателя.

Зощенко признался, что еще с юности испытывал приступы хандры и тоски («Я был несчастен, не зная почему»). В Первую мировую войну на фронте он почувствовал облегчение, но затем душевный недуг стал накатываться с новой силой. По совету врачей писатель лечился пилюлями, водами, разными процедурами. Не помогли курорты и санатории.

Причина болезни крылась в каких-то событиях собственной жизни. Михаил Михайлович вспоминал случаи, вызвавшие у него сильные переживания. Но пестрая мозаика историй не складывалась в единую картину.

Обратившись к трудам ученых, он пытался понять тайны глубин сознания, куда не проникает свет разума. Узнал, что существует рефлекс — «своеобразный ответ организма на любое раздражение, которое ребенок получает извне. Эта реакция, этот ответ, и является защитой организма от опасностей... Стало быть, не хаос, а строжайший порядок, освященный тысячелетиями, охраняет маленькое существо».

От первого знакомства с окружающим миром, когда у ребенка складываются и закрепляются рефлекторные связи, во многом зависят особенности психики взрослого человека. А проникнуть в далекий забытый мир детства помогают сновидения.

Однажды писатель увидел во сне тигров и руку, тянущуюся из стены. Рассказал о кошмаре врачу. И услышал ответ: «Это более чем ясно. Ваши родители слишком рано повели вас в зоологический сад. Там вы видели слона. Он напугал вас своим хоботом. Рука — это хобот. Хобот — это фаллос. У вас сексуальная травма». Таково было толкование сновидения по Зигмунду Фрейду, и врач следовал именно ему: «В каждом поступке ребенка и взрослого он видел сексуальное. Каждый сон расшифровывал как сон эротомана».